веселей. Чуть хуже – все хуже. Тут же и устные рассказы товарищей, приезжающих с фронтов, тут же и просто – свои размышления, догадки. Писать сейчас, т. е. сочинять, страшно трудно. Трудно отвлечься от реальной гигантской картины войны, несущей нам покамест очень мало веселого, отвлечься и вызвать свой особый мир, в котором все это так или иначе должно быть облегчено, вернее облагорожено. Но только когда пишешь, тогда лишь сознаешь себя в наше время что-то делающим. Как ни писать, что ни делать – делать нужно. Сейчас у меня как раз дни хорошие в этом отношении. Пишу заключительную главу первой части «Теркина» (без нее это все-таки не «часть»). Глава очень символическая, в то же время почти натуралистическая – как Теркин дерется врукопашную с немцем, долго, страшно… Факт этот, как все из жизни… В главе до драки я еще не дошел…
9. IX Р.Т.
Плохое самочувствие, трудна работа, хотя уже навык одолевает, – надо и будет написано. Опять «Теркин». Последствия встречи с Фадеевым – тяжелые: упадок духа, нездоровье, плохой сон – с кошмарами и пробуждением в поту. Иной раз так плохо, что уже кажется – будь мирное время – кончил бы все это.
–
Набросок «третьей главы».
В тот год, в июньскую страду…
10. IX Р.Т.
Рассказ Бека о комбате Мамыш Олы (?)
Отступление. Бегство. Один комвзвода, видя, что поскакал и сам комбат на своей всем известной «ворошиловской» (в белых чулках и с белой звездой на лбу) лошади – побежал, бросив взвод.
Но оказалось, что это был коневод комбата. А комбат был там, где нужно, и он страшно занят, ему нужно справиться с положением. Комвзвода он мельком бросил:
– Расстреляем. Некогда сейчас. Иди подожди.
Тот сидит, его уже считают мертвым, при нем обо всем говорят. А он сидит и нет-нет начинает говорить дерзко и, по признанию очевидцев, «красиво»:
– Я не возражаю умереть, но дайте умереть с пользой и без позора. Пошлите бойцом. Ведь стою я того или уж не стою?
– Не стоишь, ты – трус.
– Неверно, я не трус был, я сражался, вы сами меня представляли к награде и т. д. Сейчас я виноват, да, но дайте храброму человеку умереть без позора.
Тут за него начинают просить один, другой. Все знают – парень хороший, случилось и случилось.
– Нет, расстреляю. Для пользы дела.
Наконец уговаривают комбата передать дело органам следствия и суда. В конце концов соглашается.
Через три-четыре дня проезжает мимо прокуратура:
– Да! Такого-то расстреляли?
– Нет, видите ли, нужно еще, чтоб вы рапорт представили по форме.
– Значит, до сих пор не расстреляли?
– Нет, вот он сидит здесь.
– Где?
– Вот здесь в сарайчике.
Подошел, сам принял подпорку от ворот.
– Эй, выходи.
Выходит.
– Здравствуй. Будешь ротой командовать. Не могли расстрелять человека, бюрократы.
Баллада! Концовка:
Человека расстрелять
Не могли, бюрократы!
Случай на площадке трамвая. (Я из-под Ржева.)
Девочка-нищая (не достает рукой до звонка, стучит, все и знают, не открывают).
Я от тетки родился (Теткин-Теркин).
–
О потерях
Потерял боец кисет,
Заискался, – нет и нет[15].
13. IX. Р.Т.
Что-то немного застопорилось. Глава «В разведке» незаконченная, без следующей («Поединок») она не имеет полного значения. Начал «про кисет» и пр. – вдруг запнулся на песенке, которая почему-то (для ритмической разрядки) показалась нужна. А все вместе нужно кончать не позднее как к 20.IX. М.М. <лифтерша> принесла газету, прочел про ребят, бросавшихся под танки, обвязавшись гранатами; то, что делаю и что вчера еще казалось значительным и первостепенным – опять потускнело. Такое, как подвиг этих ребят, – недоступно перу. Я могу изобразить то, что мне под силу пережить, сделать в жизни. А если и можно сделать такое, когда уже ничего другого делать не остается, – то уж изображать некому. И это все-таки не то, к чему человека можно призвать, это человек только сам при известных обстоятельствах способен сделать.
–
На улицах, в залах театров и концертов, на собраниях – всюду, где много военных, – пестрят нашивки за ранения. Вряд ли предполагали, что их так много окажется.
На передней площадке трамвая – теснота.
– Граждане, зайдите в вагон, нельзя здесь всем.
Какой-то лейтенант, прижатый к боковой решетке площадки, парень с измученным нервным загорелым лицом, поворачивает голову к одному штатскому, который тоже едва виден по грудь.
– Ну, вот – вы, например, почему вы на передней. Кто вы такой?
– Я? – И как привычное звание:
– Инвалид Отечественной войны.
– Инвалид? А я тоже – ранен. Но мы сражаемся, а ты тут на передней площадке.
– Ах ты, дурак, дурак.
– Я дурак? У! – вскрикнул первый лейтенант как от боли и сделал страшное движение – не то за пистолет схватился, не то просто хотел освободить руку для удара. Вмешиваюсь…
– Тов[арищ] лейтенант, спокойнее…
– Товарищ подполковник!.. – В голосе такая боль и решимость, из глаз готовы брызнуть слезы, их только нет – весь он такой выкрученный, пересохший. – Товарищ подполковник!..
– Голубчик, вы в форме, с вас больше спрашивается…
– Ах!.. – Он застонал, отвернулся к бульвару и с невыразимой детской горечью и злостью сказал куда-то: – Никогда, никогда я не приеду в эту Москву.
Когда я стал сходить, он протиснулся ко мне:
– Товарищ подполковник, я из-подо Ржева. Я приехал на сутки хоронить жену. Я завтра должен быть в 12:00 в батальоне. Извините меня, товарищ подполковник.
Я его должен извинить! Хоть бы он меня простил как-нибудь за то, что я езжу на передней площадке и еще могу ему сделать замечание.
–
Продолжение записей о поездке в Пятую <армию>
Жителей в деревнях, недавно оставленных немцами, очень мало. И те – как они уцелели! На краю деревни Крутые рядом с пустыми немецкими окопчиками, возле которых валяются размокшие папиросные коробки и пр., на бревнышке сидит старуха, вяжет что-то. Уже больше двух недель, как здесь прошли наши, а она еще с такой готовностью отзывается на приветствие, так искренне и горячо бормочет пожелания и «дай вам бог» и «спасители наши» и пр.
И ей уже кажется, что война кончилась, во всяком случае вступила в какой-то второстепенный этап – дер[евня] Крутые освобождена, еще бы сыну вернуться с фронта, родне подсобраться из лесов и окрестных деревень – и жизнь будет идти своим порядком здесь, вблизи от фронта, где новым людям кажется – бог весть куда попали.
14. IX Р.Т.
Проезжал мимо одной из как бы вымерших изб, лошадь
