Он в креслице соломенное вжался – оно скрипнуло, прям как моя «Нива» перед тем, как сдохнуть. «Фигня! – подумала я. – В «Икее» уже два года как финальная распродажа, там этих кресел на каждого китайца по два, чтобы я хорошему человеку кресло жалела!»
Ну вот. Сидим, пьём кофе. От водки он отказывается. Слава богу. А то у меня уже и нет. Приятельница кота на руки – цап! Ненавижу котов-предателей! И приятельниц. Потому что пауза повисла. Этот краснеет и огромный, эта – кота гладит. А я что?
И тут – а как же, конечно! – приятельница ляпает, что я акушер-гинеколог и пишу всякие забавности на эту тему. И говорит ему: «Расскажи!» Он ещё пять минут покраснел и рассказал мне такую вот историю.
«Заехал я к приятелю прошлой осенью. Холодно уже, ноябрь, уж роща отряхает и всё такое. Мы с ним сто лет не виделись, а я в тех местах случайно оказался. Дай, думаю, зайду, без звонка, без предупреждения. Будет дома – хорошо. Нет – не судьба.
А он – дома. Значит, судьба. Я бутылку водки из машины достал. Две. Потому что решил у него заночевать. У него коттеджик не такой уютный, как у вас, ну да мне много и не надо, а ему вообще по барабану. Тем более у него на столе одна уже стоит. И они с женой ругаются. Очень мне обрадовались. Жена только огромная такая. Толстая. Она обычно тощая, как жердь, а тут то ли от пьянки опухла, то ли от голода. Но такая же стервь, как была. Я его спрашиваю:
– А чего это с ней?
– Да на сносях она. Третий раз уже. Забодала, блин, рожать.
Ну, я по-мужски посочувствовал и с темы съехал. Стали о жизни, о добре-зле рассуждать. Философствовать, в общем. А эта ходит и зудит, и нудит, и бурчит, сил никаких нет, весь праздник жизни и радость встречи своей гундёжкой портит. Он ей говорит:
– Пойди мухой воды из колодца принеси и печку растопи! Человек с дороги, помыться бы, да и холодно у нас – жуть.
Она ему начала опять двадцать пять, дырку в голове делать, что дров в хате нет, все в поленнице. Блин, что за бабы, трудно дров натаскать, пока мужики мировые проблемы обсуждают. В общем, он ей слово волшебное сказал и жест волшебный сделал – пошла как миленькая. Она во двор вышла, а я ему говорю:
– Слушай, неудобно как-то, она ж беременная, может, поможем?
– Сама…
Ну, сама так сама, не буду я в чужие взаимоотношения лезть. Приходит минут через десять и говорит ему:
– Что-то у меня живот болит.
– Ну и хрен с ним! – отвечает приятель и стакан водки ей налил. Она выпила и давай голосить, мол, жизнь ты мне испортил, говорила мне мама… – обычная бабская песня.
– Какая мама тебе говорила? Та, что на кладбище отдыхает с твоих одиннадцати лет? Ну, та, что ханку жрала беспросветно, пока не скопытилась?
И давай они родственников по седьмое колено с обеих сторон материть почём зря. Она ещё стакан навернула, заголосила и во двор выбежала.
– Слушай, ну совсем как-то не по-людски. На сносях, и живот болит.
– Ну и хрен с ней! – На этой сентенции мы опять к теме американского мирового господства вернулись.
Через полчаса мне как-то не по себе стало. Нет бабы его. А он – кремень! Водку глушит, лицо суровое, уже изложил мне план управления Россией. Я ему говорю:
– Слышь, с Россией потом разберёмся. Идём бабу твою поищем.
– Ну, пошли поищем, к хренам собачьим! – вдруг добродушно согласился он.
Выходим мы во двор. А у него там сразу яблоня старая такая, ствол толстый, ветви до земли. И под яблоней баба его лежит. А только первый снег выпал, и вокруг неё он красный весь. Приятеля стошнило, а баба стонет. Я думаю, чёрт с ним, с приятелем, к бабе подошёл, говорю ей:
– Ты как?
– Да нормально, ножницы и простыню принеси! – И скривилась и ноги раздвинула. Оттуда ещё что-то лезет, а на груди – только заметил – младенец весь в соплях каких-то и ошмётках. Я бегом в дом, сгрёб с их кровати какое-то тряпьё. Ножниц не нашёл, нож со стола схватил и мухой во двор. Счастливый папаша уже всё крыльцо заблевал. А баба верёвку, что от ребёнка тянулась, пополам сложила и ножом – хрясь! Тут уже и меня стошнило прямо под яблоню, потому что я многое видал, но такое…
В общем, очухался кое-как, морду снегом утёр и в дом. А счастливое семейство уже за столом восседает. Ребёнка запеленали и в койку положили. Ну, налили, выпили за здоровье новорождённого, и я от них ноги сделал к чертям собачьим. Лучше, думаю, пусть у меня права за пьянку заберут. Выхожу во двор, а там какой-то приблудный бобик под яблоней копошится. Господи, так мне страшно стало, что я в тачку и по газам».
Вот такая история о духовном акушерстве в век нанотехнологий. Кстати, очень приятный автослесарь. На самом деле. Приятельница сказала, что он свою роль в этой истории приуменьшил. Потому что на самом деле он и бабу в дом на руках отволок, и мужу её пару раз по харе вмазал, потому что тот её бить собирался. Слава России, что ли? Перинатальным матрицам её и автомобилестроению. А если вы думаете, что история была где-то в Нижних Любенях или Уганде в кошерном Средневековье, то ничего подобного! Пятьдесят километров от МКАД в 2007 году от рождества Христова.
Тяга к жизни
Поздним-поздним вечером, когда я ещё не была эгоистичной бездельницей, а напротив – альтруистично трудилась акушером-гинекологом, мне позвонила некая дама, мол, «от Мариванны, которая вторая жена Петрастепаныча, а первая его у вас рожала, ну помните?» Типа, они у меня все в бальную книжечку записаны, ага. И сказала, что у неё срочная проблема. Потому что завтра из дальних странствий возвращается муж, а у неё какое-то перепелиное яйцо висит в том самом месте, которое как раз необыкновенно важно для подобных встреч.
Пришла. Я её в приёме осмотрела. Да, обычная такая себе киста бартолиниевой железы хэзэ природы (а про себя-то думаю, что гонорейной). Я ей – пятое-десятое, приходите завтра, бакпосев, то да сё. И тут она достаёт из кошелька такое количество аргументов, что я дрогнула. «Это ж, – думаю, – пятнадцать минут работы скальпелем и иглодержателем – и моё жалованье за двенадцать месяцев беспорочной службы». Даже Гиппократ не устоял бы. Тем более он сам и говорил: «Деньги вперёд». Это потом в Присяге советского врача всё извратили.
Утихомиривая по дороге остатки врачебной совести, я ей, мол, ну, сделаю я вам сейчас, а завтра-то – ещё низя, потому что бо-бо. Так, может, всё-таки… А она перебивает: «Делайте! Там разберёмся!» Рисковая такая тётка. А обаятельная – сил нет. Я обычно женщин как класс не замечаю. И мужику-то обаяние ой какой длины надо иметь, чтобы моё внимание обратить. А тут прям ну влюбилась. Сил нет какая очаровательная тётка, хоть и при кисте.
Потащила я её в главный корпус в ургентную смотровую. С собой – набор инструментов металлических, материалов шовных и акушерку, в боях проверенную, чтобы патроны подносила и которая не настучит никому.
Всё быстренько под местной инфильтрационной[54] состряпали. Я тётке говорю:
– Может, я тебя в какую-нибудь палату уложу? Полежишь часок-другой, потом такси вызовем, чтобы всё путём.
Она подскочила – вся хохочет:
– Да что вы, что вы! Мне так прекрасно без яйца, что я прямо вся цвету и пахну! Спасибо, доктор, я пойду, хотя тоже вся в вас уже влюблённая! – И поскакала.
Спустя полчаса я курю на ступеньках приёма роддома. И вижу картину, от которой у меня надпочечники начинают провоцировать развитие феохромоцитомы.[55] Тётку эту, всю из себя такую, два здоровенных амбала под ручки ведут прямо ко мне. А она белая-белая, как хлорка в порошковом состоянии. В руках пакет. А в пакете – бутылка абсента из ближайшего супермаркета.
Она решила, что за такую вот мою любовь и красоту ООНовского гранта, что она мне налом отвалила, – мало. И вместо цветов бутылку захотела мне вручить. Причём немедленно. А уж от любви ли ко мне, внезапно её посетившей, или от страхов и треволнений, внезапно догнавших, коллапс у неё маленько приключился – мне неведомо.
Мы ей по вене «живой воды» со всякой глюкозой и аскорбинкой вкололи.
– Лежи, – говорю, – полчаса, родная! И чтобы без никаких!
А она мне:
– Некогда мне здесь разлёживаться. Потому что завтра муж из дальних странствий, а я должна иметь возможность вспомнить всё лучшее. Потому что муж у меня самый прекрасный, но лучшее тоже со счетов сбрасывать нельзя!
К слову, она этих амбалов, что её за белы рученьки привели, когда у неё «точка сборки» сместилась, ещё по дороге в магазин «склеила». Они уже все в ресторан собирались. Вот это жажда жизни! Вот это воля к победе!
А вы ноете всю дорогу. То у вас зуб болит, то кризис творческий, то лизис мозга.
Take it easy! Не хворайте.
P.S. Да-да-да. И этиологическую, и патогенетическую, и симптоматическую[56] терапию я ей назначила. А то, что она антибиотики собиралась шампанским запивать, – так это проблемы её печени, а не моих надпочечников. Хотя все проблемы на самом деле в голове. Хоть у Гиппократа спросите – он подтвердит.
