— Это смотря какие, — буркнул Кшиштоф Цегна и втянул сквозь зубы воздух, потому что его укололо в том месте, откуда он вроде бы все иголки повытаскивал.
— По-разному бывает, — сказал участковый. — Если вам когда-нибудь еще попадется эта машина, — вы ведь помните номер? — так вы нам обязательно скажите. Нас она очень и очень интересует.
В сердце Терески снова проснулась слабая надежда. Может быть, какая-то афера все-таки существует, а грозящая отовсюду опасность — не мираж и не иллюзия? Может быть, сотрудничество с милицией наконец сделает жизнь интереснее? Во всяком случае, попробовать стоит.
Возвращаясь домой, она встретила у калитки своего брата.
— Слушай, ты, я такую тачку видел, — сказал Янушек в полном восторге. — Спортивный «ягуар», самая последняя модель, красная, салон отделан черной кожей, модные фары…
— А-а-а, как раз вовремя! — перебила его Тереска, вспомнив, что братец ее помешан на автомобилях, — Бог с ним, с «ягуаром», но ежели ты когда-нибудь увидишь «фиат», у которого номер Великой Французской революции…
— Крыша у тебя поехала? — презрительно перебил Янушек, останавливаясь перед дверями. — Какой еще номер у Великой Французской революции?! Это короли пронумерованы, а не революции!
— Дата. Не будь таким тупым. У него номер как дата Французской революции!
— А какая там у этой революции дата?
Тереска взялась за ручку и возмущенно взглянула на брата:
— У тебя по истории что?
— А тебе какое дело? Мы Польшу проходим.
Тереска пожала плечами и нажала на ручку двери. Дверь не открывалась.
— Тысяча семьсот восемьдесят девятый год. Только вместо единицы — пятерка. Пятьдесят семь восемьдесят девять. Где у тебя ключ?
— В кармане ветровки.
— А ветровка где?
— Дома. А буквы какие?
Тереска оставила в покое ручку и прекратила тщетные попытки открыть дверь.
— Инициалы Шпулькиной тетки: «ВГ». Мой ключ в сумочке, а сумочка лежит у меня на письменном столе. Если бабушки нет, в дом нам не попасть.
— Бабушки нет, она вчера сама говорила, что вернется сегодня попозже. Пошли, попробуем через двор. «ВГ, пятьдесят семь восемьдесят девять»? Темно-синий «фиат», да? Так я его сегодня видел.
— Что ты говоришь? — удивилась Тереска. — И где?
Янушек соскочил со ступенек и стал обходить дом.
— Он стоял возле этого «ягуара». Я запомнил номер, потому что я все номера запоминаю, а этот к тому же был с такими же цифрами, что и у «ягуара», только в обратной последовательности. А что? Зачем тебе этот «фиат»?
— Мне-то он не нужен, милиция им интересуется, — ответила Тереска, идя за ним. — Закрыто? Может, хоть какое окно приоткрыто?
— Ежели бабуля выходила последней, то все окна и двери закрыты, как в подводной лодке, герметически! Только через дымоход и можно войти. А почему милиция интересуется этим «фиатом»?
— Не знаю, неважно. Потому что он за нами ездил. Господи, что же нам теперь делать? Я голодная. Надо быть последним кретином, чтобы держать ключ в кармане одежды, которую не носишь!
— А ты сама? В су-у-умочке! Тоже мне мадам фик-фок на один бок! Я думал, что ключ у тебя и мне придется только подождать тебя!
— А я думала, что у тебя ключ есть и что ты будешь дома, когда я вернусь…
— Ну что, стекло выбьем?
— Ты с ума сошел? Нам велят за него заплатить. Ничего не поделаешь, подождем маму.
— Но я тоже голодный!
— Ну что я могу поделать? Пойдем в магазин, купим себе хлебушка. У меня есть два злотых.
— У меня — злотый и двадцать грошей. А что, совсем никак не получится войти?
Тереска пожала плечами, безнадежно обведя взглядом все окна дома. Янушек почесал в затылке.
— Как минимум полтора часа придется ждать. Так что, пошли в магазин? Но этот кладезь знаний я с собой не потащу!
Он встал на колени и сунул портфель под ступеньки кухонного крыльца. Не долго думая, Тереска последовала его примеру. Продовольственный магазин был недалеко, а денег хватило как раз на четыре булочки и газировку.
— Не понимаю, что ты там такое говорила, — забормотал Янушек, давясь уже черствеющим хлебом. — Насчет того, что эта машина за нами ездила? За мной ничего не ездило.
— За мной и Шпулькой. Не лакай так быстро, половина воды моя!
— Жутко черствые эти булки. А почему она за вами ездила?
— Не знаю. Ты должен пойти в милицию и рассказать, где ты ее видел. А где ты ее видел?
— На Бельгийской. Когда рассматривал тот «ягуар». Из него выносили какие-то свертки.
— Из «ягуара»?
— Нет, из этого «фиата».
— А ты что делал на Бельгийской?
— Не твое свинячье дело. Опускал в ящик купоны «спортлото». Мне что, идти в милицию вот так, ни с того ни с сего, добровольно?
— А тебе больше понравится, если тебя туда под конвоем отведут?
— А что, сама туда сходить не можешь?
— Так ведь это не я ее видела, а ты!
Трапеза из четырех булочек и бутылки лимонада была недолгой. Родимый дом по-прежнему оставался для них неприступной крепостью, когда придет кто-то из родных, было неизвестно. Тереска должна была идти на урок только около пяти, а до тех пор ей было нечего делать. Поэтому они решили идти в милицию вместе и не откладывая.
Участкового временно не было. Кшиштоф Цегна, услышав рассказ Янушека, чуть не расцеловал рассказчика, который вдруг показался ему самым очаровательным подростком всех времен и народов. Оттопыренные уши и веснушчатый нос приобрели вдруг просто райскую привлекательность. Кшиштоф Цегна выпытал у Янушека, какого точно размера и формы были свертки, которые выносили из «фиата», где и когда это происходило, и у него словно крылья выросли. Участковый, который пришел через полчаса, тоже оценил важность сведений.
— Что-то мне кажется, что они здорово влипли, — сказал он с удовлетворением, когда Тереска с Янушеком медленно выходили с милицейского двора. — Невезуха этих парней преследует. Перенесли свою малину с Жолибожа на Мокотов — и мы их накрыли в первый же день. Надо майору сообщить.
— Они испугались и нашли себе вроде как безопасное место, — радостно поддакнул Кшиштоф Цегна. — И Черный Метя! Я пока что не стал бы сообщать майору, может быть, лучше сперва подсмотреть, что и как они там делают…
— Сынок, ты ведь не станешь же стоять там в засаде днем и ночью, на этой Бельгийской. У тебя другие обязанности. Я знаю, тебе хочется их всех самому повыловить и сразу получить за это пару звездочек на погоны, но опомнись! И так очень красиво у нас все получается!
Кшиштофа Цегну это не убедило. Что-то говорило ему, что сведения, полученные благодаря Тереске и Шпульке, таят в себе нечто такое, что нужно использовать. Тайну, над которой безуспешно бьются уже давно специалисты в Главном управлении, он должен раскрыть сам, один, и только тогда у него будут какие-то заслуги. Ничего не говоря, он решил сделать все, что только можно, и немножно больше…
* * *
Время шло, а от Богуся не было ни слуху ни духу. Единственной надеждой для Терески оставались именины, и долгие дни и часы ожидания она решила подсластить мечтами об этом дне. Правда, если сто раз сказать «сахар», слаще не станет… Она предвидела сплошные проблемы. Известно было заранее, что именины будут праздновать традиционно, по-семейному, как каждый год. Будут родители, бабушка, Янушек, тетка Магда, разумеется с Петрусем, жутко толстая и противная тетка Хелена, кузен Казик и в качестве единственного утешения — Шпулька. Если Богусь попадет в такую компанию, он навеки разочаруется в ней. Он будет настроен на молодежный танцевальный вечер с необычными гостями, и торжественная семейная трапеза окажется для него неприятным сюрпризом.
Разумеется, Тереска могла бы настоять, чтобы именины отмечали в два приема: сперва, конечно, семейный обед, а молодежный вечер потом, но ее удерживали от этого две причины. Первое — отсутствие технических средств, то есть музыки и денег, а вторая — страх перед вмешательством высших сил. В этом вопросе Тереска была суеверна. Если она станет упрямиться, все организует ради Богуся, одолжит денег, страшно потратится, пригласит гостей, ясно как день, что она все сглазит. Богусь, разумеется, не придет. Всегда так бывает, судьба — штука вредная, чем больше усилий приложить, тем более бесцельными они окажутся. Из двух зол уж лучше присоединить Богуся ко всей этой семейной компании, чем нарваться на то, что он вообще не придет.
Идя в тот день на свой последний урок на Бельгийскую улицу, Тереска чувствовала, что в ней нарастает бунт. Если бы не то, что ей так по-дурацки всего не хватает, все было бы легко, просто и само устроилось бы. Почему именно у нее должно быть столько трудностей и хлопот? Мало того что школа, так еще и дом… В конце концов, их, детей, только двое, а не шестеро. Почему же жизнь такая паршивая? Почему отец — обыкновенный бухгалтер, а не директор крупного предприятия или, например, посол где-нибудь… Почему у бабушки после двух войн в качестве всего имущества осталось только обручальное кольцо? Другие спасли ценные картины, антиквариат, драгоценности, царские десятки, а бабушка что? Почему при каждом удобном случае именно их дом взрывался под бомбами и становился добычей пожара? Проклятие какое-то, что ли? Ведь если бы не дядя и не его деньги на ремонт виллы, вообще неизвестно, где бы они сейчас жили. Ну почему именно она должна быть членом такой безнадежной семьи?
