– Я… я… – Она задохнулась от страха.
Великан оглянулся по сторонам и опустился на землю рядом с ней.
Она разглядела его грубую зеленовато-синюю кожу, правильные овальные черты лица, маленькие ушки и довольно большие глаза. В нем не было ничего особо страшного, и все же она боялась. Ведь перед ней был живой людомар. Впервые в жизни она так близко подходила к смерти. Ей, всю жизнь прожившей в городке и выходивший за его пределы лишь дважды, да и то в толпе холкунов, ей бежать одной к Чернолесью было очень опасно. Но дядя настоял на своем. Он не попросил, но приказал ей. Он был ей вместо отца, и она даже помыслить не могла, чтобы его ослушаться.
И вот она здесь, а он возвышается над ней, подобно скалистому утесу, нависнув всей своей громадой над ее маленьким тельцем.
– Тикки, – выдавила она из себя.
Он кивнул ей.
– Я прождал его две луны. Он не пришел. Что с ним?
Но она больше не могла сдерживаться и залилась слезами.
Охотник взял ее за шиворот, поставил на ноги и слегка встряхнул.
– Ну же, говори!
Мир закружился перед глазами девушки, ноги ее подкосились и она повисла в его руке, а после неспешно осела на землю.
Сын Прыгуна еще раз ее встряхнул, но тело девушки безвольно колыхнулось. Она потеряла сознание. Охотник взвалил ее себе на плечо и неспешной походкой пошел к лесу.
Жил он достаточно далеко от границы с равнинами, но достаточно близко, чтобы вернувшись с донад расслышать странные крики. После он ощутил едва уловимый знакомый запах. Он быстро узнал его – это был запах Тикки.
Ту большую луну, которую Сын Прыгуна провел под сенью Чернолесья, он потратил не зря. Перво-наперво, он стал искать свой донад и нашел его в плачевном состоянии. Это обстоятельство сподвигло его уйти еще дальше вглубь леса и начать строительство донада.
Большой мек он нашел без труда, но без помощников-тааколов строительство продвигалось очень медленно. К моменту, когда он вернулся в холкункой через плечо, ему едва удалось устроить хорошую площадку, на которой можно будет поставить донад.
Однако людомар не унывал. Всякий раз, как на него находило отчаяние, он вспоминал, что и сколько ему пришлось вынести.
Потерю людомары, иисепа, тааколов и других своих всегдашних спутников людомар старался не обдумывать, иначе сошел бы с ума. Он с головой погрузился в привычные когда-то заботы.
Омкан-хууты очень сильно повлияли на фауну Чернолесья. В нем уже не было того многообразия, какое людомар помнил в прошлом. Но и он вернулся в Чернолесье не прежним. Его вооружение, его умения и приобретенный опыт вмиг обесценили все достижения омкан-хуутов. На вкус они оказались весьма сносные, и, так как их расплодилось очень много, то охотнику не составляло труда находить их и уничтожать.
Взобравшись в донад, он уложил девушку на кучу шкур омкан-хуутов и продолжил обустройство.
Она пришла в себя, когда уже стемнело.
– Боги… боги… – запищала девушка, когда поняла, что находится в Чернолесье.
– Откуда у тебя вещь Тикки? – спросили ее из темноты.
Ноздри девушки щекотали соблазняющие запахи жаркого. Недалеко что-то жарилось. Когда людомар приподнял небольшой железный щиток, лицо его осветилось фиолетовым свечением.
– Рочиропс! – выдохнула девушка, уставившись на кристалл.
– Да, это он. Что тебе нужно от меня? Отвечай.
– Мне… ты меня не убьешь? Нет? Меня прислал мой дядюшка. Они схватили Тикки и будут его казнить.
– За что? Кто, они?
– Я не знаю. Они так хотят.
– Когда?
– Сказано, что как довезут все полена.
– Когда?
– Послезавтра.
Людомар кивнул: – Есть хочешь?
***
Обустройство донада занимало много времени и отминало много сил, но людомар занимался этим делом с тем ощущением, которое появляется только, когда делаешь любимое дело. Предстояло сделать немало.
Память сохранила для него услышанное двадцать восемь лет назад так четко, словно бы слова Светлого прозвучали всего несколько дней назад.
Появление Иримы – холкунки, племянницы старинного друга Тикки, внесло в жизнь охотника серьезные коррективы. В Чернолесье он чувствовал себя очень уверенно. Лес благоволил ему. Между ними сложились дружеские отношения, и каждое дерево старалось обласкать его или укрыть своими ветвями.
Синие Равнины были ему чужды. Их пространства пугали его. Он понял это только, когда очутился под сводами свидигских крон. Небо нависало над равнинами так высоко, что вышина эта давила на Сына Прыгуна подобно тяжелому покрывалу. С крон древесных великанов небо виделось совсем другим. Оно было близким, родным и очень мягким.
Испуг девушки прошел с наступлением утра. Людомару пришлось вывести ее на вершину крон, и каким бы ни был ее ужас перед Чернолесьем, но женская душа не устояла перед удивительной красотой леса на рассвете. Она даже не заметила, как охотник покинул ее. Гамак, в котором она сидела, слегка покачивался, а она, широко раскрыв глаза и ротик, во все глаза смотрела на новый пейзаж.
Сын Прыгуна прилаживал очередную ветвь под основание донада, когда девушка шумно спустилась к нему.
– Так ты пойдешь со мной? – спросила она.
– Да, я уже собрался. Тебе понравилось?
– Мне понравилось.
– Ты больше не боишься?
– При свете Ока Владыки нет.
Людомар хмыкнул.
– Ты понесешь вот это. – Он указал на связку копий, стоявших в углу. – Нет. Мы не сейчас выйдем. Ты слишком шумела. Пойдем ночью. Я ухожу на охоту. Вернусь к ночи. Ничего не бойся. Ааги защитят тебя.
– Кто это? – Девушка боязливо оглянулась.
Людомар указал на кусты с длинными прямыми ветвями, коими был усеян ствол мека, его ветви сверху и снизу. Оборона донада была круговой.
– Ты не должна никуда выходить. Не должна их трогать. Они не знают тебя. Они убьют тебя.
– Яд? – выдохнула холкунка.
Охотник кивнул, поднялся и ушел.
Вернулся он к вечеру, неся на себе большого омкан-хуута. Он был частью разделан. Страшные иглы его были собраны в пучок, который болтался на поясе людомара.
Девушка с ужасом попятилась, увидев добычу охотника.
– Его мясо не лучшее, но больше в Чернолесье ничего не осталось.
Сын Прыгуна быстро разделал омкан-хуута, часть взял с собой, другую часть преподнес ближайшему муравейнику. Только после этого они двинулись в путь.
Куупларга они достигли в конце следующей ночи. Ирима прошла в город поутру и вернулась оттуда с телегой.
– Жди меня. Я заберу поленья и вернусь.
Возвратилась она глубокой ночью в рядах вереницы таких же телег и бричек, бесконечным потоком потянувшихся в город.
– Лезь сюда. – Ирима отодрала две нижние доски с бока телеги. Людомар пролез в проем. Она положила туда же оружие и с силой приторочила доски на место.
– Что, сломалась, красавица? – неожиданно проговорили совсем близко.
– Немножко было. Стара тележка. То одно отвалится, то другое.
– Вы только жалиться горазды. Вечно вам все не так. – Голос погрубел, стал недовольным.
– Не жалуюсь я. Ты спросил, я ответила.
– Ты не заметила, кто я?
– Привысокий, как не заметить.
– А почему ты разговариваешь со мной, как с холкуном?
– Прости, – после недолгого раздумья проговорила девушка. Людомар подметил, что она была не очень умна, но сообразительна. – Прости, привысокий, – поправилась она.
– Пойдем со мной, – приказали из темноты.
Девушка молча ушла в темноту, откуда стали доноситься хрипы и грубые стоны. Через некоторое время она вернулась, слегка прихрамывая, молча уселась на телегу и, понукая лошадь, направила ее в город.
Ворота они проехали без каких-либо сложностей. Лишь раз до слуха охотника донесся звук шуршания над головой. Видимо, воин-стражник проверял поленья, но делал это привычно и нехотя.
– Двигай, – приказал он девушке.
По тому, как телегу нещадно затрясло, Сын Прыгуна понял, что они уже движутся по городским улицам. Шум даже в ночном городе стоял необычайный. Жизнь, по всей видимости, не замирала здесь ни днем, ни ночью. Они проезжали мимо шумных кабаков, мимо домов терпимости, мимо выгребных ям, в которых копошились старики-холкуны и калеки, коим уже не было место в работах на оридонцев.
Нестерпимая вонь заставила людомара вспомнить минувшее и обернуть лицо в пахучую подушку-повязку.
Наконец телега остановилась. Раздался скрип досок и людомар, скрепя зубами от боли в отлежанных членах, вывалился из нее. Он тут же поднялся, разминаясь.
– Огромен, – проговорил старческий голос, недалеко от него. – Брезду подобен. Помню я их.
Охотник обернулся и увидел иссохшего согнутого болезнями старика. Он стоял, опираясь на кривой посох и казался больше кочкой, чем живым существом.
– Привезла я…
– Молчи! Иди в дом! С тебя довольно отныне.
Старик поманил Сына Прыгуна к себе, развернулся и уполз в какую-то нору под зданием. Во мраке этой норы старик уселся на ворох тряпья, служивший ему кроватью, и вытянул шею, прислушиваясь к движениям людомара.
