— Эй, спишь, что ли? — в ямку втиснулась начальница, сунула флягу. — После спирта не сушит? А то начали день совсем уж удачно.
— Что там со связью?
— Стараются. Все забито. И эфир, и провода. Самый пик. Через час и здесь начнется. Так что давай-ка поскачем мы, несолоно хлебавши, в Отдел. Как говорится, из штанов не выпрыгнешь.
— Что из них выпрыгивать? — пробормотал Женька. — С меня портки и так сваливаются. Похудел, видимо.
— Не намекай. Что у ребят из формы имелось, то и выпросила. И что ты вообще за странный человек, Земляков? То на бутылку, то на занозу. Разве так серьезные люди травмируются?
— Я буду исправляться.
— Не нужно, — Катрин, запустив пальцы в ставшие жесткими от соленой воды пряди, смотрела в голубое небо. — Ты, Женька, счастливчик. Будешь жить долго и счастливо. Правда, все время здоровье будешь подправлять. То от фурункулов избавляться, то от кишечных палочек. Главное — простатита берегись.
— Нет, действительно, злая вы, товарищ старший сержант. Я, между прочим, ни при чем. Мы вообще не виноваты. Почти все сделали. Самолет… Ну что здесь поделаешь… техника подводит. Неудачное стечение обстоятельств, — Женька замолчал.
— Убили его, — сказала Катрин. — Еще до того, как мы шлепнулись. Я щупала — минимум три пули в грудь. Даже если дышал, все равно не жилец был. Мы и старлея-то едва к берегу выволокли.
— Я понимаю. Но, может, можно было…
— Нельзя! — резко сказала Катрин. — Он хорошим парнем был. Профи. Настоящий разведчик, не то что мы, попрыгунчики. Светлая ему память. Не забудут человека. Он здесь законно был и погиб, выполняя свой долг. И нечего мучиться. Тебе самому запросто башку разнести могло.
— Не разнесло. А он там, на дне. И майор наш. Он ведь в удачу свято верил. Вроде тебя.
— Удача… Удача — дело щекотливое. Товарищ Валша небесный человек был. Летал, пикировал и в штопор входил. Возможно, так справедливо — за штурвалом жил, за штурвалом и жизнь закончил. В своем роде тоже счастье. Ты его старым можешь представить?
— Э-э… нет, не могу. Ему сколько лет было?
— Да неважно сколько. Я вот почему-то его только в постели представляю. Полагаю, там он тоже высший пилотаж учинял.
— Кать, разве можно так…
— Я тоже не вечная, — без особого смущения оправдалась наставница. — Когда-нибудь повидаюсь и с летуном, поболтаю. И вообще, почему я незаурядного человека исключительно в форме и ремнях должна вспоминать?
— Эй, Мезина! На связь! — из хода сообщения махал фуражкой капитан.
Минут через пять Катрин появилась, присела у каменной щели, поправила мятую пилотку:
— Подъем, Земляков. Выступаем согласно распоряжению командования. Давай-давай, подскочил, весело, с песней…
Перевалили через вершину, Катрин быстро вела куда-то в сторону долины. Возле развалин громыхнул немецкий снаряд, Катрин пригнулась:
— Вот еще, сукины дети. Осторожнее, Евгений. Войну заканчиваем, незачем в задницу осколок получать. Не заноза небось…
— Мы совсем заканчиваем? — осторожно спросил Женька.
— Ну, въехать в Берлин на белоснежном танке мне, видимо, не суждено. Да и ладно, была я там проездом — город приличный, но скучноватый. А при Гитлере и смотреть на эту столицу не хочется. Сейчас проследуем марш-броском в деревню с чудным романтическим названием Камары. Там нас ждет пакет особой важности.
— А затем? — поинтересовался Женька, перешагивая через обрывки колючей проволоки.
— Затем домой. — Катрин засмеялась: — Товарищ Валша жив и здоров. Выплыл, паразит такой. Нас чуть не утопил, а сам выплыл как миленький. Его катер подобрал. Место падения самолета известно, готовят водолазов к подъему нашего груза. Это хорошие новости. Есть и плохие…
* * *
Войск под Камарами сосредоточилось множество. Артиллерийские батареи, пехота, тяжелые минометы, снова пехота и бронетехника. Женька в первый раз увидел живьем ленд-лизовские бронетранспортеры. Вокруг урчали, разворачиваясь «тридцатьчетверки» и самоходки, пробивались тяжело груженные «Студебекеры» и «полуторки» боепитания. Чуть ли не через каждую сотню шагов торчали стволы зенитных орудий. Но в небе немцев не было. Проносились к городу штурмовики, кружились в безоблачной выси истребители прикрытия и «илы»-корректировщики.
Деревня тоже была переполнена медленно двигающимися войсками. Снова бронетранспортеры и грузовики с мотострелками, 76-мм орудия, связисты, минометчики. Все заняты, все готовы к рывку. Штурм уже начался, но пока лишь передовые группы успели завязать бой…
14.00Части 2-й гвардейской и 51-й армий.
24-я гвсд[44] выходит к железной дороге в 2 км южнее станции Макензиевы Горы, 33-я гвсд штурмует высоту 192,0. Отдельным штурмовым группам 87-й гвсд и 347-й сд удается продвинуться на 2–3 км в юго-западном направлении.
Части Отдельной Приморской армии.
Танки 79-й и 202-й тбр продолжают атаковать в направлении Кадыковки. Части 19-го танкового корпуса, усиленные 63-й тбр, 85-м и 257-м отп[45] (всего около 170 танков и САУ) готовы развить атаку.
14.00. Село КамарыОтыскать корпусной отдел СМЕРШ оказалось делом нелегким. Опергруппа прочесывала пыльные улицы, увертываясь между разрушенными хатами от машин и танков. Никто толком ничего не знал, направили почему-то в политотдел корпуса, там на Катерину начал орать отдышливый майор. Пришлось удирать. Наконец, отдел СМЕРШ отыскался на окраине, в немецком блиндаже, затерянном среди дивного виноградника. Радоваться оказалось рано — из контрразведывательного начальства на хозяйстве оставался лишь очень строгий старшина. Изнывающего часового и телефониста, честно пытающегося бдеть над телефонным аппаратом, можно было не считать. Все офицеры отдела были в частях — подразделения непрерывно подходили от Симферополя и Ялты, им предполагалось немедленно ставить боевые задачи и отправлять в бой. Была важна каждая минута, и все офицеры штаба корпуса, включая контрразведчиков и хозяйственников, были привлечены к оперативной работе.
— Пошли, пожрать найдем, — мрачно сказала Катрин. — Фиг нам, а не почта. Раньше вечера никто не вернется, а этот хмырь без приказа нам ничего не отдаст.
— Служба у старшины. У них строго, сама знаешь, — заметил Женька. — Он нас признал, не придирается, хотя у меня даже библиотечного пропуска нет.
— У тебя окуляры вместо пропуска, — проворчала Катрин.
С пропитанием трудностей не возникло. Лейтенант, командир саперов, стоящих в соседнем истерзанном садочке, приказал одарить голодающих хлебом и маргарином.
Вернулись к блиндажу контрразведчиков. Катрин достала из сапога нож с наборной ручкой, выменянный у морпехов на подмокший и вообще не полагающийся нормальному сержанту «парабеллум». Бутербродов с маргарином Женька сроду не пробовал. Ничего, как оказалось, съедобен affenfett.[46] Сидели под цветущим миндалем — деревце лишилось половины кроны, но припозднившиеся нежные цветы на уцелевших веточках упрямо благоухали.
— О, идет начальник Чукотки, — пробормотала Катрин.
Через обгоревший плетень перебрался старшина. Он прихрамывал, на шее болтался большой бинокль. Молча посмотрел на жующую опергруппу, пихнул в живот расслабившегося часового и скрылся в блиндаже.
— Суров ваш начальник, — сказала Катрин, размазывая клинком неподатливый маргарин по толстому ломтю хлеба.
— Нормальный, — ответил часовой, потирая пострадавшее место. — Это мне за утреннее.
Катрин явно хотела поинтересоваться, что такого интересного утром стряслось, но не успела. Из блиндажа выбрался старшина с мятым чайником и чем-то съестным на газете.
— Я вам пакет выдать без приказа не могу. Но голодом морить, опять же, приказа не имею. Чего всухомятку питаетесь? Изжогу наживете…
Сидели под миндалем, прихлебывали из кружек прохладный чай. Старшина оказался человеком обстоятельным:
— Топчутся наши. У немцев на высотах пушки зарыты грамотно. Разве что прямым попаданием заткнешь. С утра опять танкисты до хутора дошли, и все — назад сдают. Горят коробки. И пехота ложится…
— Вы, Владимир Иванович, меня извините, — Женька размачивал в кружке длинный осколок сахара. — Я вроде переводчик, «ботаник», как некоторые говорят. Здесь же танков много. Может, нажать всеми силами?
— Подорвутся сослепу, — пробурчала Катрин. — Немцы для танков целый мешок сюрпризов заготовили. Тут одна такая долина привлекательная. Танкоопасная.
— Вот-вот, наши пробиваются, горят. До хутора дойдут — ночью немцы контратакуют, наша пехота отходит. Фрицы снова мины ставят. И по новой… уже третий день. Одно слово — Золотая балка, — старшина прислушался к грохоту боя.
