Лиллебрур? Знает ли он вообще что-нибудь? А другие?
Нет, я обещала Вемунду не упоминать ни слова о Карин. И если я хочу завоевать его, то первыми заповедями должны быть честность и надежность.
Нет, я не могу никого спрашивать. Не здесь…
Хольместранд. Буде?
Да».
Элизабет приняла решение. Она обязана решить загадку Вемунда и Карин. Не только для того, чтобы удовлетворить собственное любопытство. Теперь это стало делом жизненно важным — ради Вемунда и ради ее собственной любви.
Она вдруг почувствовала себя бесконечно сильной. Это была сила любящих женщин Людей Льда. Эта сила могла взрывать мосты и сдвигать горы. Элизабет сейчас стала одной из них!
Вемунд пришел, как и обещал, на следующий день. Он был не в лучшей форме: в глазах отражалась безумная головная боль, и у него тряслись руки. Но он пришел!
В этот момент Элизабет была наверху у Карин, энергично занимавшейся маленькой Софией Магдаленой. Голос Карин слышался повсюду в доме — она готовилась к крещению, по двадцать раз в час спрашивая госпожу Воген, достаточно ли девочка получила молока. Но госпожа Воген была дамой терпеливой, кроме того, она узнала всю историю о Карин от Элизабет — насколько та ее сама знала.
В это утро к ним пришел и доктор Хансен, чтобы посоветовать относительно дальнейшего ухода за ребенком. Это было очень любезно со стороны доктора, что он пришел, считала Элизабет, чего он, строго говоря, мог бы и не делать.
Характерным в настроении Карин было то, что она совершенно забыла обо всех своих неприятностях. Элизабет даже приходилось напоминать ей о лекарствах, поскольку ее болезни были достаточно серьезными — даже если Карин бесспорно шла на поправку. С появлением Софии Магдалены свершилось чудо! Больное, истерзанное и чувствительное тело Карин воспряло к новой жизни!
Сама Элизабет пребывала в замешательстве. Она постоянно подходила к окну, чтобы посмотреть, не идет ли кто. Она беспрестанно разрывалась между надеждой и разочарованием, желая, чтобы никто не пришел, испытывая огорчение и угрызения совести.
И вот он, наконец, пришел. Он бросил быстрый взгляд на Элизабет и сразу отвел его, пробормотал только что-то, что, вероятно, означало «добрый день», и сконцентрировался на Карин и других.
Но Элизабет видела, как он украдкой смотрел в ее сторону. Сама она разговаривала слишком громко и энергично, за что сама себя ненавидела.
Вемунд проснулся в это утро с чудовищной головной болью. Он не мог оторвать голову от подушки. Услышав, как госпожа Окерстрем орудует на кухне, он предпринял усилия для того, чтобы встать с кровати.
В ноющем от боли затылке сверлила одна мысль: он сделал что-то запретное. Но что?
Наряду с этим — при всей этой адской боли и позывах к рвоте — имелась и приятная мысль.
Перед ним лежало что-то приятное.
Но он ничего не мог вспомнить.
Ох, эта проклятая головная боль!
Его измученные глаза посмотрели на стол у кровати. Графин. Вчера после обеда он был полный…
Что-то было с кроватью, что он должен был помнить.
Вемунд глубоко вздохнул.
Элизабет!
Боже милостивый, что же он наделал? Ее губы прижались к его губам… Но он ведь не?..
Нет. Слава Богу, он этого не сделал!
Но до этого было очень близко.
Он, должно быть, сошел с ума!
Непроизвольно он смахнул со стола графин и стакан. Никогда больше! Ведь мог натворить еще больше! Никогда больше! Как перед ней стыдно! Она не заслужила такого хулиганского обращения.
С трудом он встал на ноги.
— Госпожа Окерстрем! Принесите, пожалуйста, лохань с ледяной водой.
Час спустя он уже был готов идти в город.
Потому что он обещал Элизабет зайти. А не выполнить данное ей обещание он считал немыслимым.
Воздух подействовал на него благотворно. Когда самая тяжкая стадия похмелья была позади, его тело наполнилось божественным ожиданием. Каждая клеточка была наполнена радостью, силой и уверенностью.
У Вемунда не было времени задумываться о себе как о мужчине. Все его стремления в последние годы были направлены на борьбу со смертью. А сейчас он почувствовал, что в его ближайшем окружении была мягкая, маленькая женщина, что он сам был не бесполым существом.
Ну да, мягкая! Элизабет Паладин из рода Людей Льда была полна пороха. Но он видел ее усталой и слабой. После несчастья на реке. Это тронуло его больше, чем он сам хотел признавать. Он видел ее доброту ко всем живым существам. И он восхищался ее духовной силой. Женщиной, достойной его младшего брата, женщиной, достойной любви.
Но у него никогда не было такого сильного чувства к ней, как тогда, когда она была в его объятиях и настойчиво просила избавить ее от брака с Лиллебруром.
А что Вемунд? Как он с ней обошелся, как он ответил на ее откровенность? Набросился на нее, как дикий зверь, следуя всем тем инстинктам, которые захлестнули его, когда ее нежное тело находилось поблизости.
Свинья! И пьяница — вот кто он такой!
В таком настроении он подошел к дому, который когда-то приобрел для Карин. С чувством стыда и угрызениями совести он вошел в дом, задержался в нерешительности в прихожей, а потом проследовал наверх.
Уже находясь на лестнице, он вздрогнул. Голос Карин… В нем чувствовалась жизнь! Человеческая жизнь, а не какая-то болтовня психически ненормальной личности. Конечно, она суетилась как обычно, но теперь как-то по-другому. Нерешительность и страх перед окружающим миром как будто улетучились.
Он вошел в комнату.
Там была Элизабет! Его как жаром обдало, и он отвел взгляд в сторону. Не смог встретить ее ясный, застенчивый взгляд.
А Карин! С какой энергией эта немолодая уже женщина встретила его! Ее слова буквально цеплялись друг за друга:
— Вемунд, как хорошо, что ты пришел — только тебя не хватало! Доктор Хансен, милый мужчина, говорит, что мы можем сделать это в воскресенье, и на мне будет мое кремовое платье, и я сама понесу ее, а ты и Элизабет можете стать крестными родителями, и доктор Хансен обещал придти, это он устроил все со священником, а госпожа Воген и госпожа Окерстрем…
Первое, на что Вемунд обратил внимание, было то, что Элизабет и он были упомянуты вместе. Как крестные родители. До этих пор у него не возникало чувства общности с кем-то. Второе — это то, что он обнаружил, насколько мал был мир Карин. Это были все люди, которых она знала! Это он возвел вокруг нее такую стену.
Но это была вынужденная мера.
Сейчас дело выглядело так, что она сама стремилась порвать со своей тюрьмой.
Они все обратили внимание: среди приглашенных на крестины Софии Магдалены не было никакого Буби.
Никому и в голову не пришло назвать его имя!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
