— Понятно. Писатель. Знакомая братия. Вялые существа, боящиеся жить и записывающие свои тайные мечты на бумажку.
— Он ещё и фантаст.
— Ну, Скорцени, это уже полная клиника. Писатель — дерьмо, а не профессия, но я понимаю, когда пишут письма или репортажи. Это хоть как-то объяснимо. Фантаст? Он на голову нормальный?
— Вроде бы, да.
— Ты уверен?
— Да.
— И у нас нет выбора? Неужели фантаста не может заменить хороший оперативник?
— Возможно, может, но такого опера у нас нет. Надо уметь общаться на сленге узкого круга.
— И Ликвидатор с ним общается?
— Он ему сбрасывает письма на e-mail. Если только это Ликвидатор.
— И каково содержание? Где сами письма?
— Они зашифрованы. У писателя кода нет. Он получает письма в зашифрованном виде и не может их прочесть.
— Это он так сказал?
— Да.
— Ты поверил?
— Нет.
— У тебя прогресс в мышлении.
— Но одно письмо удалось расшифровать. Случайно совпала матрица кодирования — это один шанс на сто миллиардов. Нам не просто повезло, а я даже думаю, что здесь без божьего вмешательства не обошлось.
— Да ну? — Хмыкнул и продолжил скептично слушать доклад подчинённого.
— Иначе декодировку я объяснить не могу. Один шанс из ста миллиардов! Шеф, это о чём-то говорит?
— Мне ни о чём. Я не верю. — Закурил сигару и, прищурившись, стал смотреть на Скорцени.
— Уточните детали у начальника отдела криптозащиты.
Шеф поднял телефон и три минуты разговаривал. Положил телефон. Кисло выговорил:
— Мда, в этот раз ты прав. — Задумался, пустил дым, спросил:
— И что, на твой взгляд, мы предпримем?
— Для начала, проанализируем письмо.
— Давай его сюда.
Скорцени протянул листок бумаги. Шеф склонился над ним и стал читать. Спросил:
— Кто переводил на итальянский?
— Три переводчика. Один из Рима, второй из Москвы, третий из Киева. Авторизация перевода практически исключена.
Снова стал читать. Задумчиво принялся тарабанить пальцами по столу. Отложил письмо в сторону. Спросил:
— А ты, Скорцени, читал?
— Да.
— Это писал Ликвидатор?
— Да, на 97 %.
— Я не верю! Не верю я, что кнопка от бомбы у такого дурака! Что он пишет? Нет, что он пишет? Он утверждает, что единства противоположностей больше не существует! Что оно перешло в свою крайнюю степень, и его уже нет! Да он хоть Канта или Юма читал? Этот придурок с кнопкой в руках! Философ недоделанный!
— Шеф, я уважаю ваше увлечение философией, но не надо ревновать.
— Что?!!
— Прошу прощения. Я сказал лишнее.
Командующий итальянской миссией в Киеве облокотился о стол и провел ладонями по лицу, приговаривая:
— Я спокоен. Я совершенно спокоен…
Вытащил из шкафа бутылку рома.
— Давай, Скорцени, выпьем.
— Шеф, вы что?!! Я первый раз на рабочем месте вижу у вас в руке стакан!
— Ничего. Вот и увидел. Всё в жизни когда-то случается в первый раз. — Налил ром. Два полных стакана. — Давай, Скорцени. За философию!
— Шеф, мне очень приятно… Но служба… Я на работе… Имею ли я право? У меня большая ответственность…
— С Дубиной пьёшь?
— Пью. Но это по служебной необходимости.
— Сейчас то же самое.
Выпили.
— А теперь скажи, ты меня уважаешь?
— Шеф, я вас уважаю и как командира и как человека.
— Я рад, Скорцени. Ты тоже неплохой парень. В твои годы я был в сравнении с тобой — дворовой бандюга. Да, таким я был… Скорцени, давай напишем письмо Ликвидатору.
— А куда мы его отправим? Адреса отправителя в компьютере нет. Функция заметания следа.
— Очень просто: [email protected]
— А почему ш?
— Да он же русский, неужели не понятно?
— Вы считаете? Я не уверен. Возможно, это серб. Или украинец. А может быть грек? Или киприот. Или белорус?
— Во всяком случае, не цыган, и не негр. Отбросим политкорректность. Это раз. А во вторых, я не сомневаюсь, что Политбюро ядерную кнопку не доверит никому, кроме русского.
— А это почему же?
— Да потому, что работать так долго и не наделать глупостей может только русский.
Генетическая устойчивость к внешним помехам. Столько лет прятаться от всех разведок мира может только человек без башни. У нормального она бы уже давно поехала. А когда её нет — нечему и ехать.
— А почему непьющий? — поинтересовался захмелевший Скорцени.
— Если пьющий, то тем более. Ты сам согласен с тезисом, что водка делу не помеха.
— Ой, шеф, я это просто так сказал!
— Но ты не ошибся. По крайней мере, в отношении русских и украинцев. Это всё одна братия. Только прикидываются москалями и хохлами. Это они так нас дезориентируют. Но я то знаю, что они нас просто дурачат.
— Зачем? — поинтересовался Скорцени.
— Исторически выработанное свойство национальной мимикрии. Морочат нам, европейцам, голову. А когда нужно, запрягают лошадей, и очень дружно тянут телегу в одну сторону. Израильтянам до них далеко. Да и арабам тоже. Ты должен знать — не хитёр тот, кого хитрым считают. Уяснил?
— Значит, хохлы прикидываются лохами?
— Ха, Скорцени, ты прогрессируешь. Конечно!!! Я живу здесь тридцать лет, а изучил эту братию, как домашнюю колоду карт. Хорошо, оставим славянский вопрос. Будем писать письмо?
— Шеф, я доверяю составление текста вам.
— Я его уже давно составил. Доживёшь до моих лет, поймёшь — всё надо делать заранее, иначе не успеешь на собственные похороны. И пускай эта ликвидаторская морда попробует ответить на мои вопросы! Пусть попытается дать комментарии к моему освещению теории дискретной длительности. Пусть даст своё объяснение понятию квантованности мышления!
— Шеф, вы всё же не забывайте, что философские диспуты в данный момент будут проходить под тиканье таймера Объекта.
А мне плевать! Я из Киева никуда не уеду. И более того. Я прочитал его текст, его письмо, и понял — он тоже никуда не уедет. Ликвидатор понимает, что после взрыва Киева его жизнь потеряет смысл. Жить без смысла философ-боец не сможет. А он такой и есть. Я прочувствовал это сквозь текст.
— А бомба в Лондоне!
— Скорцени, ты заработался. Это же мы с тобой её выдумали. Нет, заряд заложен только в Киеве. Это историческая родина всех русских. Им наплевать на Лондон, Вашингтон, Париж, Рим, Пекин. Те города — просто цели. А вот Киев… Киев это более чем город. Киев это уже не материя, это душа.
— Шеф, что-то вы совсем впали в лирику.
— Скорцени, это не лирика. Это объективная реальность воспринимаемая субъективно. А поскольку субъективность первична, а объективность вторична, то ты должен меня понять. А я понимаю Ликвидатора. — Налил ещё рома.
— Может быть, остановимся, шеф?
— Нет, мы сегодня выпьем. С Дубиной пьёшь?
— Пью.
— Поехали в "Экспресс".
— Шеф, там без Дубины опасно.
— Что?!! Ты хочешь сказать, что меня можно испугать? Ха! Полковник, ты что? Я же генетический бандит. Ты разве не заметил? Вся моя родня живёт на Сицилии. Да я плевал на погоны! Да мне никто никогда не укажет, что мне делать! Тебе понятно?
— Да, шеф. Я всё понял.
— Очень рад. Давай.
Выпили.
— Мы едем в "Экспресс". Я хочу посмотреть на этот явочный ресторан.
— Ну, я вас предупредил. А письмо, шеф?
— Я только что отправил на [email protected] Куда ты смотришь?
Через десять минут два бронированных "Фиата" двинулись в сторону Подола. На лимузинах развивались маленькие флажки с текстом: "Контингент Италии в составе НАТО". Спустились по улице Смирнова-Ласточкина и вскоре подъехали к "пятаку", как его зовёт местный народ.
— Почему здесь столько много бродяг? — спросил шеф.
— Это ещё мало. Бродяги — фирменный знак Подольского района. В Париже клошары, на Подоле — бродяги.
— В Риме бродяг нет.
— Есть. Они просто замаскировались под безработных, зарегистрировались на бирже труда. Получают пособие и бродят себе на эти деньги. Но, конечно, нашим бродягам гораздо легче найти выпить. Для местных, киевских, это смысл существования.
— Неужели?
— Именно так.
— Хорошо, идём в "Экспресс". Охрану оставь у машин.
Зашли в "Экспресс", сели за столик и заказали водку. Итальянец с любопытством осматривал помещение и народ. Негромко сказал:
— Мне уже нравится эта воровская атмосфера. Я понимаю Дубину. Он, наверное, тоже генетический бандит.
— Он бывший полковник полиции.
— Да? Но бандиты и полиция всегда были и есть одного поля ягоды. Так что, как видишь, я угадал.
Принесли графин водки и две жареные курицы.
— О! Закуска по-итальянски, — сказал шеф и разлил водку. К столику подошел высокий худощавый мужчина с всклокоченной бородой и в тюбетейке. Представился:
— Аркадий. Можно просто Аркаша. Художник. Работаю с маслом тридцать лет. Мои натюрморты заполнили рынок США.
