Едва она свернула в переулок и поравнялась с овощным ларьком, сзади рванули сумочку с деньгами, зажатую под мышкой. Она моментально обернулась, хотела схватить вора за руку и… отшатнулась. Перед ней была голова мертвеца, только что вытащенного из воды. Что-то серо-зеленое, безглазое, с совершенно размытыми, неразличимыми чертами лица, где нос, губы, уши — все приплюснуто, изуродовано, страшно… На нее будто напал столбняк. Стоял и он. И только когда человек с лицом мертвеца шмыгнул за угол ларька, она закричала и бросилась за ним…
Зиновий не помнил, как оказался за дверями класса, вихрем промчался по пустому коридору, скатился по гремящей лестнице и, перепугав старушку швейцара, выскочил на заснеженный двор. Бежать! Куда угодно. От этих собраний, недоверчивых взглядов. От Елизаветы… Только бы не видеть, не слышать ничего!..
Едва он скрылся за углом гаража, хлопнула выходная дверь.
— Зинка!.. Зиночка! — в два голоса кричали Саша и Женя.
Он не откликнулся. Привалившись к железному боку гаража, Зиновий плакал. Обида тугой петлей сдавила горло. Ну почему не верят? Почему?.. Очнулся от холода. Плечо, которым он все еще опирался о стальную стенку, совсем занемело. С удивлением обнаружил, что раздет. Пальто и шапка там, в раздевалке. Но он скорее замерз бы насмерть, чем согласился бы вернуться в школу.
Громадное здание старинной постройки мрачно глядело на него темными глазницами окон. Только в двух местах на втором этаже горит свет. Слева светятся окна шестого «б». Там еще идет собрание. Говорят о нем. Спорят. Смеются… И больше всех, конечно, радуется Сундук. А справа горят люстры в учительской. Там тоже, наверно, говорят о нем. А может, уже исключили?..
Зиновий пошел вдоль здания и наткнулся на тамбур. Из полуоткрытой двери пахнуло теплом. Только теперь он почувствовал, как сильно замерз. Не раздумывая, стал спускаться по крутым ступеням вниз. За поворотом оказалась небольшая комната с цементным полом. По стенам змеились трубы отопления разной толщины. На низеньком диване с вылезшими пружинами сидел дворник дядя Вася и проволокой прикручивал метлу к длинной ручке. Он поднял глаза и, не удивившись появлению Зиновия, сказал, как старому знакомому:
— А-а, это ты. Ну гостем будь. Садись, грейся.
Зиновий боялся расспросов. Но дядя Вася будто забыл о нем. Связал одну метлу, вторую. Надежно насадил их на палки. Лишь изредка поглядывал да вполголоса пел нескончаемую, как сама степь, казачью песню.
Зиновий отогрелся. Стало клонить ко сну.
— Ну? — спросил дядя Вася, будто продолжая разговор.
— Да не виноват я… а они не верят. Вот честное…
— Не сори словом-то понапрасну, — оборвал дядя Вася. — Отогрелся?.. Ну и ладно. Скажи номер.
— Чего? — не понял Зиновий.
— Чего-чего! — добродушно передразнил он. — Вешалки! Без одежки, небось, домой не заявишься.
Зиновий назвал. Старик прошаркал сапогами к выходу и вскоре вернулся с пальто и шапкой в руках.
— Спасибо, дядя Вася! Вот вы… только вы…
— Ладно, — усмехнулся старик, нахлобучивая на него шапку. — Скажи лучше: крепко ль на ногах стоишь? — и пояснил — Правда-то она бывает колючая. Не всем по нутру. Так ты как?
— Твердо! — глядя ему в глаза, ответил Зиновий.
— Ну, спасибо… — и, как взрослому, протянул руку.
Зиновий выскочил из теплой духоты подвала и захлебнулся чистым морозным воздухом. Странное дело. Сюда он спустился бессильным, подавленным. А теперь, несмотря ни на что, в душе родилась надежда: самое страшное там, позади… Откуда это? Что изменилось?..
Снег, три дня назад укрывший теплую еще землю, подтаивал. Тротуары, дорога были скользкими. Но Зиновий шел уверенной походкой человека, с которым ничего не может случиться. И вдруг, поравнявшись с Нахичеванским переулком, услышал отчаянный женский крик: «Держи-те!.. Дер-жи-те во-ра-а!»
Вниз к Дону по узенькому, закованному в ледяную корку тротуару кто-то бежал во весь дух. Сзади бегущего виднелась еще тень и слышались крики о помощи.
Зиновий инстинктивно посторонился, прижался к толстому дереву. Вор приближался. Что делать? Задержать?.. А вдруг он… Но это же жулик! Жулик! Он что-то украл у женщины… В тусклом свете фонаря Зиновий увидел, как что-то блеснуло в руке подбегавшего. «Нож! Если я задержу — он ударит!» Ноги вмиг ослабели. «Нож! Нож!» — выстукивало сердце где-то около горла. Но, когда бегущий поравнялся, он, против своей воли, отшатнулся от спасительного дерева и выставил ногу вперед.
Бегущий со всего маху упал на тротуар, проехал на животе по льду и ткнулся головой в другое дерево. Блестящий предмет вылетел из его рук, скользнул по льду, свалился на дорогу.
Сам не зная зачем, Зиновий бросился к человеку. То ли хотел поднять, помочь, то ли задержать, не дать подняться. И остановился пораженный. Упавший схватился за голову, будто пытался вырвать себе волосы, собрав их в пучок… «Фантомас!» — догадался Зиновий. Парню удалось сорвать с головы капроновый чулок, в котором он почта ничего не видел. И Зиновий отступил к забору. Перед ним был Сазон…
Сазон тоже узнал его. Секунду, ошеломленные встречей, они смотрели друг на друга. Потом Сазон вскочил, ойкнул и, припадая на ушибленную ногу, побежал в подъезд дома.
«Через проходной двор, — догадался Зиновий. — А там его сам черт не найдет. Догнать?..» Но он не тронулся с места.
— Сумочка! Где сумочка?! — крикнула подбежавшая женщина.
— Тетя Галя?..
— Зиночка?! — не меньше его удивилась Галина Николаевна.
Зиновий вспомнил о том, что что-то выскользнуло из рук Сазона.
Пошарил у бордюра и наткнулся на сумочку. Блеснула дужка замка.
— Эта? — задал он дурацкий вопрос. Будто ночью на дороге могли валяться десять сумочек.
— Эта! — Галина Николаевна, торопясь, открыла ее, обрадовалась — Все тут. Зарплата! Премиальные! Сашкино пальто… Зиночка, как ты здесь оказался?.. А куда делся тот?.. Кто это?
— Не знаю, — отворачиваясь, солгал Зиновий.
— Да будь он неладен! Утопленник проклятый!.. Главное, сумка! Как ты сумел отнять?!
— Он сам бросил…
На улице было темно. Возбужденная событиями, Сашина мама не заметила, как то краснеет, то бледнеет лицо Зиновия.
НЕОЖИДАННОЕ РЕШЕНИЕ (или продолжение прерванного педсовета)
О том, что произошло с Зиновием Угловым в этот вечер, не знали ни учителя, ни директор. По-прежнему светились лишь окна учительской на втором этаже — там шел педсовет, там решалась его судьба.
Объявив перерыв, завуч вслед за другими вышла в коридор. Увидела объявление: «Товарищи преподаватели! 30/XII в 19 ч. состоится заседание педсовета. Повестка дня…»
— Так. Остался только один вопрос, — снимая объявление, сказала она. — Что-то нам Алевтина Васильевна скажет?
— А что нового она может сказать в вопросе об Углове? — удивленно спросила Елизавета Серафимовна.
— О! Вы еще недостаточно ее знаете, — ответила завуч.
Учителя прохаживались по коридору парами, стояли группами у подоконников, вели негромкие разговоры. Подойдя к одиноко стоявшей у окна учительнице, Владимир Демидович спросил:
— Елизавета Серафимовна, простите за нескромность. Вы давно работаете в школе?
— Вообще-то педагогический стаж у меня двадцать лет и пять месяцев, — гордо ответила она. — А что?
— Да так. А интересно, в каких школах вы работали?
— Ну, этого сразу и не вспомнишь. Сейчас посчитаю, — вспоминая, она морщила лоб и загибала пальцы на руке.
Старый физик из-под кустистых бровей бросал лицо, то на руки. Сначала в его глазах мелькали смешливые искорки. Но по мере продолжения счета веселинки погасли.
— Вот посчитала. В одиннадцати школах. И еще три года на руководящей работе в учительском райкоме профсоюза.
— В одиннадцати? — переспросил физик. — И не надоело?
— Сказать по правде — да. Вот выслужу пенсию…
— Я не о том, — грустно сказал физик. — Не надоело вам из школы в школу бегать?
— Ну, знаете! — вспыхнула Елизавета Серафимовна. — Бывают же всякие обстоятельства.
— Да, да, — покивал седой головой Владимир Демидович. — А хотите, я скажу… Нет. Не так. Я все равно вам скажу, — он усмехнулся — Я старый человек. Меня молнии из глаз не пугают… Сорок лет жизни я отдал школе. И сожалею, что не одной, а двум. Но первой школы я не застал в живых, когда вернулся с фронта. Фашисты сначала устроили в ней конюшню, а потом, отступая, сровняли с землей… Мне не нужно загибать пальцы, чтобы сказать, кому я отдал свое сердце. И скажу вам по секрету: я стяжатель! Я ростовщик! Я отдаю свою любовь детям не бескорыстно! Нет. Я живу на проценты от этой любви. Я живу и умру богачом… А вы? Вы ведь не приросли сердцем ни к одному коллективу…
Елизавета Серафимовна чувствовала, что больше не выдержит, убежит. Но он уловил и это движение ее души, сказав:
