— Видят, как вот мы.
— И раньше мы с тобой, ты из России, я из Лапландии, глядели на одно солнце?
— Да, на одно. Глядели вместе.
— Вот это интересно. — Колян от радости похлопал ладошками. — И когда уедешь домой, будем глядеть на одно солнце. Всю жизнь так, вместе. Это хорошо.
18
После волжской ясности, сухости, теплыни лапландская погода казалась Катерине Павловне и Ксандре неуютной, слишком уж переменчивой. Только что везде сияло, сверкало: озера и реки — бесчисленными отражениями солнца; леса и кустарники — нежной весенней зеленью; горы — то голубой, то фиолетовой, то сиреневой дымкой. И вдруг заветрило, задождило, запуржило, все задернулось низкими, до самой земли мглистыми облаками. А сменился ветер северян на южак — и снова все засияло, заиграло. Надолго ли?
Хуже было с местностью: она хоть и менялась, но всегда была такая трудная для ходьбы и езды, что хуже не придумаешь. В низинах — топкие, зыбкие моховые болота. Где посуше — еловый, сосновый и березовый лес, непроходимо заваленный буреломом и упавшим сухостоем. На горах — голый камень, не за что уцепиться человеку и оленю.
Шли причудливо изломанной, изгибистой линией через моховики, кустарники, каменистые осыпи, среди беспорядочно разбросанного валунника, обходя озера, пересекая речки, ручьи. Если весь след нанести на бумагу и потом охватить одним взглядом, можно испугаться: нормальные люди не ходят так, его сделали умалишенные.
Шли, пока несли ноги; ели, когда одолевал голод; ложились спать, когда валил сон. Весь порядок, установленный Катериной Павловной для дома, здесь был сломан.
Катерина Павловна и Ксандра невольно, совсем не желая того, думали, что у них получилась неудача с проводником: либо он не знает дороги, либо блуждает нарочно. Его кормят, ему платят — прямой расчет не спешить. Чтобы не носить в душе это тяжелое подозрение, Ксандра решила объясниться и в удобный момент, когда мать была в отлучке, встала перед Коляном, уперлась глазами ему в глаза и спросила:
— Ты честно ведешь нас?
— А ты где видишь нечестное, обманное дело?
— Петляешь, кружишь, готов объехать каждый камень. Неужели нельзя прямо? У меня там умирает отец. Надо скорей.
— Я делаю самое прямо. Больше нельзя. Еще прямей — только через камни, через горы.
— А скорей?
— Сама идешь, себя и спрашивай. Я могу.
— А олени могут скорей?
— Оленей можно гнать, можно менять.
Оказывается, главная помеха — она, ей надо сделаться сильной, выносливой, быстрой.
— Отец болен. Как попал он туда? — спросил Колян.
— Сослали.
— «Сослали» — не понимаю такое слово, не слыхал.
Ксандра начала рассказывать. На слова «вдруг ночью явилась стража и увела» Колян заметил:
— Стража увела — понимаю.
— Потом осудили и отправили сюда.
— В плен?
— Не совсем в плен, а похоже.
— Что делать?
— Сидеть.
— Как сидеть?
— Жить на одном месте. Уйти, уехать нельзя, не пускают.
В Хибинах Колян узнал арест, суд, конвой, плен и скоро уяснил вполне, что такое ссылка. «Свой» плен назвал он ее в отличие от «чужого» плена.
— Отец болен, а больницы там нет. Мы везем ему разрешение уехать в больницу. Понимаешь, почему надо торопиться?
— Понимаю, все понимаю, — бормотал Колян грустно. — Свой отец помер недавно. Не попал в больницу — и помер. Я попал — и вот хожу.
— А мать где?
— Тоже умерла, давно.
— И — и никого не осталось?
— Лайка, одна лайка. — Колян не хотел рассказывать, как получилось у него с сестрой. Можно вполне считать, что ее нет.
— А Максим кто тебе?
— Сосед.
— И где же ты живешь?
— Везде.
— Совсем нет дома?
Колян вспомнил отцовскую тупу у Веселых озер, но как считать ее своей, когда появился новый хозяин — Оська, и ответил:
— Есть кувакса.
— Та, что мы возим с собой? Какой же это дом?
— Хороший, легкий, можно везде ставить.
В крайнем смятении отошла Ксандра от Коляна, тотчас увела мать в сторону и долго рассказывала ей, размахивая руками и вертя головой так, что белая коса летала над плечами. «Колян бедный, несчастный. Сколько у него горя. И сколько дела: править санками, гнать стадо, ловить и запрягать восьмерку оленей, готовить дрова… А тут еще реки, переправы… И мы, глупые. Я только и умею есть, пить готовое да книжки читать. Фу! Противна сама себе…»
После того и Катерина Павловна и Ксандра стали заметно больше помогать Коляну: пока он распрягает да запрягает оленей, они и заведут и потушат костер, поставят и уберут куваксу. А Колян, увязывая груз, оставлял, как бы нечаянно, так пришлось, на каждом возу свободный конец веревки. Катерина Павловна и Ксандра тоже как бы нечаянно, иногда хватались за эти концы и отдыхали на ходу. Всем стало легче, привалы и остановки реже, меньше, и версты словно бы короче.
Мучительно трудная для пешеходов, лапландская земля была подлинным раем для зверей, птиц, рыб. Каждый день встречались зайцы, несколько раз волки, и однажды показался сам хозяин северных дебрей — бурый, лохматый медведь. На всех озерах и озерках густо гнездились гуси, а утки прямо-таки кишели в прибрежных зарослях осоки. И никто не боялся людей, звери не убегали, а лишь отбегали немного, птицы же продолжали спокойно плавать, сидеть в гнездах. Вот за это и назвали Лапландию краем непуганых птиц. Рыба своими всплесками постоянно рябила и пенила гладь озер. Не было случая, когда бы, закинув сетку, Колян достал ее пустой. Он кормил своей рыбой и людей и собак.
Однажды он спросил Ксандру:
— Хочешь куропаточьих яиц?
— Откуда они у тебя?
— Возьмем из гнезда. Тут гнезд этих… Сделаем хорошую яичницу.
Переходили как раз такое место, где постоянно выпархивали из-под ног куропатки.
— И разорите гнездо, — сказала Катерина Павловна. — Нехорошо.
— Возьмем по одному яичку, — успокоил ее Колян.
Пустив оленей, не распрягая, покормиться, он начал раздвигать руками кустарник. Хлопая крыльями, как ладошками, вспорхнула рябенькая куропатка и не улетела далеко, а спряталась за ближайший кустик. Колян нашел гнездо, в нем лежали три пестрых яйца, взял одно, поглядел через него на солнце — было свежее — и положил в шапку. Но тут улетевшая куропатка вдруг вернулась к гнезду и начала бегать вокруг него, спотыкаясь короткими лапками о неровный, лохматый мох. Бегая, спотыкаясь, падая, она судорожно всхлапывала крыльями и пищала.
— Она ведь нас гонит, да? — спросила Ксандра.
— Да.
— Положи яйцо назад! Я не буду есть такое.
Колян сказал, что птица завтра же снесет новое яйцо.
Но Ксандра все равно требовала:
— Положи! Не то я рассержусь, не буду разговаривать с тобой. Яйцо — это же птенец, ребенок, дитенок. Возьмем — мать останется сиротой.
— Снесет другое и позабудет это.
— Но сейчас-то, видишь, как переживает.
Колян положил яйцо в гнездо. Казалось бы, куропатке можно успокоиться, она же начала изображать раненую. Пробовала улететь, но словно не могла и только взлетывала коротко и косо. Одно крыло повяло, повисло, как перебитое. Затем она неловко семенила лапками, будто уже не способная взлететь.
— Чего ей надо, чего она хлопочет? — дивилась Ксандра.
— Отманивает нас от гнезда. Она — мамка этих яичек.
— Да ведь ее саму можно схватить.
— Она и хочет этого: хватай меня, охотник, хватай, не трогай только мои яички!
— А мы с тобой хотели яичницу…
Ксандра, за ней и Колян пошли от гнезда. А куропатка мигом заняла его.
Шли уже неделю, и нигде вокруг ни поселка, ни одинокой вежи или куваксы, ни костра, ни дымка, ни единой встречи с охотником, рыбаком или прохожим человеком. Для Коляна это было нормально: он, как и всякий лопарь, весну, лето, осень проводил с одной своей семьей вдали от соседей. Надоест быть, разговаривать с родными — уйдет в лес, в горы, на озера. Там много собеседников: речки, водопады, камни, деревья. Лопари разговаривают со всем живым и мертвым, со всем миром. Надоест разговаривать — он начнет петь или помолчит. Он это тоже умеет.
А Катерине Павловне и Ксандре было тоскливо, жутко: заплутается наш проводник в горах, в камнях; побродим-побродим и вернемся ни с чем. Не случилось бы хуже того. Угораздило же нас довериться ребенку.
Ксандра больше всех вглядывалась, озиралась — не мелькнет ли где что-нибудь человечье: огонек, парус, оленья погонялка — хорей. И она первая заметила то странное, что издали показалось так: большой темный валун был окутан среди полной ясности вокруг голубым зыбким облаком.
— Дым! Дым! — закричала Ксандра, вероятно, с такой же радостью, с какой первый человек, увидевший Америку, крикнул: «Земля! Земля!»
— Горит какая-то куча, вроде угля, — определила Катерина Павловна.
