Говорят, что однажды Томас Манн дал книгу Кафки Альберту Эйнштейну, который вернул ее, сопроводив таким замечанием: «Я не смог прочитать ее, ум человека недостаточно к этому готов». Эйнджел Флорес, редактор сборника критических очерков «Проблема Кафки», приводя данный анекдот, замечает: «Если Эйнштейн считает, что Кафка недоступен его пониманию, тогда он – единственный человек, признавший это. Почти каждый, кому доводилось читать Кафку, не говоря уже о тех, кто не читал его, не имеет и тени сомнения в том, что он вполне понимает Кафку, и более того, только он и понимает его».
В некотором смысле биография писателя банальна и бедна событиями. Автор «Метаморфоз» родился в 1883 году в Праге в семье богатого чешского торговца, а умер в 1924 году в возрасте 40 лет от туберкулеза. В 1906 году двадцатитрехлетний Кафка получил в Пражском университете степень доктора юридических наук. Он изучал право не по склонности души, а потому, что оно было связано с «минимально фиксированной целью, или максимальным выбором целей» (как утверждал друг и биограф писателя Макс Брод). Кафка не собирался работать адвокатом и никогда не работал им. Единственным его желанием было сочинять. Он поступает на работу в Институт страхования рабочих от несчастных случаев в Королевстве Богемия, занимая одну и ту же должность более двенадцати лет, и одновременно пишет. Романы «Америка», «Суд», Замок», оставшиеся в той или иной мере незавершенными, множество рассказов и фрагментов повестей, а также «Дневники». По мнению Дарела Шарпа, «все написанное им, и особенно “Дневники”, – это рассказ о его стремлении справиться не только с конечными тайнами бытия, но и с основными реальностями повседневной жизни».
Несколько выдержек из «Дневников» дают представление о том, какие именно «реальности повседневной жизни» не давали покоя писателю и в конце концов погубили его.
Во-первых, неумение совместить «две профессии, которые никогда не смогут ужиться друг с другом».
«Мне совершенно ясно, что я просто не в состоянии что-либо делать, пока не освобожусь от своей службы: дело заключается лишь в моей возможности максимально долго держать голову так высоко, чтобы не утонуть»1.
«Малейшее счастье, доставляемое одной из них, оборачивается большим несчастьем в другой. Если я вечером написал что-то хорошее, то на следующий день на службе весь горю и ничего не могу довести до конца. Эти метания из стороны в сторону становятся все более мучительными. На службе я внешне выполняю свои обязанности, но лишь внешне, формально, а не внутренне, и каждая невыполненная внутренняя обязанность превращается в несчастье, которое потом уже не покидает меня»2. Конечно, то, что мучает молодого автора, можно обозначить как «проблему выбора», но так ли это?
Вторая проблема обозначается Дарелом Шарпом как «женщины и брак». Кафка без труда устанавливал с ними дружеские отношения, об институте брака был самого высокого мнения, за исключением одного момента, который обозначался им так: «Коитус как кара за счастье быть вместе». Его тянуло к женщинам, но он полагал, что в их теле заключена ловушка, опасная для жизни.
«За исключением времени, проведенного в Цукмантеле, у меня никогда не было интимных отношений с женщинами. Да еще, пожалуй, встреча со швейцарской девушкой в Риве. Первая предстала женщиной, а я был несведущ; вторая была ребенком, я же оказался в полном замешательстве»3.
«Я нарочно хожу по улицам, где есть проститутки. Когда я прохожу мимо них, меня возбуждает эта далекая, но тем не менее существующая возможность пойти с одной из них»4.
В течение пяти лет Кафка балансировал на грани брака с молодой балериной Фелицией Бауэр. Их связь прервалась по инициативе Кафки в декабре 1917 года, когда ему поставили диагноз туберкулезного заболевания.
Еще два года ушло на душевные искания, связанные с возможностью совместной жизни с Миленой Есенской, которая перевела на чешский язык первые рассказы Кафки. В действительности им удалось встретиться лишь дважды, зато Кафка написал ей «множество писем, проникнутых чувствами отчаянья, блаженства, самоуничижения и самобичевания». По мнению Макса Брода, эту переписку можно назвать «самыми значительными любовными письмами всех времен». Я бы добавил – и самыми бесплодными.
И лишь на последнем году своей жизни Кафке удалось в какой-то степени обрести удовлетворение от совместной жизни с женщиной. Ею оказалась Дора Димант, девушка почти вдвое моложе его, с которой он познакомился летом 1923 года на прибалтийском курорте Мюрице. Очарованный ею, он вернулся в Прагу, оборвал все связи и отправился жить с Дорой в Берлин. Она находилась рядом с ним, когда он, окончательно сломленный болезнью, умер 3 июня 1924 года.
Нашел ли он именно ту страшную ловушку, которая прельстила его и погубила, почему ощущение предначертанности буквально пронизывало биографию писателя?
По мнению Дарела Шарпа, Франц Кафка, большую часть жизни проживший «условно», так и не разрешив конфликта между требованиями внутреннего мира и его устремлениями во внешней реальности, стал предшественником века не только как писатель, но и как пациент психоаналитика. Его невроз, сама «условная жизнь» как аспект проблемы «вечного ребенка», был и остается неврозом нашего века. Этот невроз универсален и присущ не только творческим натурам, но, анализируя сны, дневниковые записи, отрывки из писем и прозаических произведений писателя, Дарел Шарп рисует портрет кошмара творческого человека, который мучился так же, как многие до и после него, однако при этом оказался одним из немногих, кто смог хотя бы отчасти найти для своего кошмара словесное выражение.
1 Цит. по: Шарп Д. Незримый ворон. Воронеж, 1994. С. 12-13.
2 Там же. С. 13.
3 Там же. С. 15.
4 Там же. С. 15.
1994
«Выбор народа», или смена литературной эпохи
Знаком возвращения литературы к нормальному состоянию станет грядущая замена «толстых» государственных литературных журналов множеством альманахов, частных и специальных журналов и изданий, через которые и пойдет литературный процесс. «Норма» – достаточно кислая перспектива для тех, кто привык или рассчитывал «жить с литературы»: трудно ожидать, что новые альманахи или журналы будут платить «советские» гонорары даже самым интересным для них авторам. Более того, сами эти частные журналы и альманахи будут быстро возникать и так же быстро исчезать – резоны рынка, спроса и предложения, книгоиздательские основания будут определять жизнестойкость тех или иных новых изданий. Но все значительное – не для государственной литературы или обобщенного «хорошего» вкуса, а для той или иной читательской аудитории, – скорее всего, не останется незамеченным, как это происходило в ХIХ веке или происходит сейчас, скажем, в западноевропейских литературах.
И как бы ни боролась «демократическая общественность» за поддержку и субсидии бывшим флагманам советской литературы – «Новому миру», «Октябрю», «Знамени», «Дружбе народов» и иже с ними, «толстые» журналы, получая все уменьшающуюся поддержку государства, обречены и умирают постепенно, от полугодия к полугодию снижая тиражи. Читатель их не выписывает, по разнарядке их получают библиотеки (интересно бы узнать, продолжают ли воинские библиотеки получать «Новый мир» и «Знамя»?), но, как полагает И. Шевелев в своей статье «Жизнь после смерти», «толстым» журналам «летального исхода не избежать ни с какими спонсорами: исчезает их социальная востребованность».
Но чем плохи «толстые» журналы, ведь сейчас на их страницах можно увидеть не только столь любезных сердцу главных редакторов шестидесятников и их последователей, но и еще вчера запрещенный и непредставимый в «хорошем обществе» постмодернизм и авангард, а то и какой-нибудь забубенный переводной триллер? А. Курчаткин соседствует с Вик. Ерофеевым, Б. Ахмадулина с Д. А. Приговым, Стивен Кинг с Мариной Цветаевой, Ю. Лотман с Ю. Алешковским и т. д. Все «толстые» журналы очень похожи, можно сменить голубую обложку «Нового мира» на белую «Октября» или «Знамени», и ничего не подозревающий читатель не заметит подмены – так они неразличимо одинаковы. Здесь есть все на любой вкус – и фирменное горячее блюдо традиционного психологического романа, и горький перчик авангарда, и «клюква с клубничкой» на сладкое. «Толстый» журнал нашего времени представляет собой своеобразный концерт по заявкам – только не слушателей, а читателей: для студента-филолога К. из Петербурга, для механизатора машинного доения Б., село Красные Горки, для литературоведа С. из старинного русского города Пскова, для матери троих детей, домохозяйки Татьяны Ильиничны Х., недавно перебравшейся из Баку в столицу.
Не литературный, а живописный аналог концерта по заявкам недавно был представлен в Москве на выставке в Центре современного искусства, где демонстрировался остроумный художественный проект известных художников-концептуалистов Виталия Комара и Александра Меламида. Экспонировалось картина «Выбор народа», произведение, созданное на основе опроса общественного мнения. «Выбор народа» – откровенный китч размером с экран телевизора (любимый для большинства респондентов размер живописного полотна), где легко угадывается знакомый до боли среднерусский пейзаж с задумчивой речкой, леском на горизонте, бурым мишкой на поляне, елочкой на переднем плане, под которой сидит Иисус Христос, а рядом играют дети, будто сошедшие со страниц Самуила Маршака или Сергея Михалкова. Развешанные вокруг картины на стендах диаграммы, графики, таблицы, опросные листы должны убедить, что все сделано в соответствии с мнением 1001 респондента, которым были заданы 38 вопросов. О размере картины (габариты телевизора), о предпочтительной технике исполнения (реалистические, близкие к фотоизображению), о любимом художнике (конечно, Репин) и т. д.
