Покосившись на неё, я понял, что Лера беспокоится о моём душевном состоянии, но, пожав плечами, согласился. Почему бы, собственно говоря, и нет?
— Может, пешком? — предложил я, — Тут недалеко, а время, кажется, есть.
Сверившись с часами, девушка согласилась, и мы направились в сторону Красной Площади, где и должна была состояться встреча.
— О! — оживился я, увидев по дороге пирожки, — Это хорошо! Будешь?
— Нет, недавно поела, — отказалась Лера, как мне показалось, с некоторым сожалением.
К Красной Площади мы подошли, когда я приступил к поеданию последнего пирожка с мясом, уже несколько остывшего, но всё ещё вкусного. Наклонившись чуть вперёд, чтобы не закапать пальто мясным соком, слушаю подругу, очень интересно рассуждающую о взаимосвязи свободы, культуры и экономики, особо не глядя по сторонам.
— Они за доллары продались! — внезапно услышал я, и, подняв голову, заозирался, увидев совсем рядом двух мужчин с листами ватманов, которые они только начали разворачивать над головами, и бегущих к ним…
… а вернее — к нам, мужчин в штатском.
— Жиды проклятые[i]! — выдохнул один из них, врезаясь в меня и роняя на скользкую брусчатку, — Подстилки капиталистические!
Несколько раз пхнув меня кулаком в бок, он навалился всем своим немаленьким весом, заламывая левую руку со сноровкой опытного самбиста, и я взвыл от резкой боли, а по телу разом проступил холодный пот. Я было дёрнулся рефлекторно, не думая ни о каких корочках и последствиях, но больная нога подвела, и только впустую проелозила по камням.
— Поговори мне, сучёнок… — с ненавистью процедил мужчина, распалившись и ещё сильнее наваливаясь на меня, вдавливая в мокрую, грязную брусчатку, — Сопротивление? На-адолго пойдёшь…
— А мы тебе ещё добавим, — злорадно сказал он чуть погодя, вбивая свободную руку мне в почку, — и ни один суд…
— На Советскую Власть, сука, пошел⁈ — зачем-то громко выкрикнул он, ещё раз с силой ударив меня.
На этом, по-видимому, его словарный запас и отчасти запал закончились, и, несколько раз ткнув меня кулаком по почкам, он остался лежать на мне, тяжело дыша в затылок табаком и луком.
— … свободу… — слышу какой-то булькающий выкрик в нескольких метрах от меня, и звуки возни. Я, вжатый лицом в брусчатку, вижу только одним глазом, да и то — ботинки, изредка штанины, да заметно поодаль — любопытствующих граждан, но последних — очень смутно.
Ботинки и брюки суетятся, кого-то бьют и оскальзываются на камнях, иногда приседают, и тогда я вижу задницы, спины и мелькающие руки.
— А-а! — слышу женский крик и снова дёргаюсь, и снова — перехват руки, сминающие рану пальцы и суставы, вывернутые до такой степени, что ещё чуть, и разрыв связок. От боли уплываю куда-то далеко, обмякая. Это ещё не обморок, но рядышком…
— … мы из поликлиники, — слышу как сквозь вату, — у него рука ранена…
На некоторое время, судя по всему, я всё-таки потерял сознание, и в себя пришёл, уже стоя на неверных, подгибающихся ногах, не соображая, где я, и что со мной. Сообразил, впрочем, быстро… хотя толку от этого ровно ноль, и меня, ухватив за шкирку и не отпуская руку, впихнули в нутро милицейской машины.
Впихнулся я не сразу, больно ударившись голенями о железо, и меня куда-то в зад, в спину, в ноги, начали пихать форменными ботинками, утрамбовывая в железное нутро. Изнутри помогли, втянули в четыре руки и усадили на холодную скамью.
— Чёрт… — немного придя в себя, с раздражением стряхиваю с себя недоеденный пирожок, размазавшийся по всему пальто. Вид у меня, наверное…
— … и руку заново шить, — это уже вслух, — к гадалке не ходи.
— Если бы не я…- начала было Лера, выглядящая весьма потрёпанно, но не сломлено.
— Тс-с… — перебиваю её, — сказал бы я, если бы не кто… но уж точно не ты!
— Я предложила…
— Не вешай на себя чужую вину, — резко реагирую я, и та, чуть поджав губы, замолчала.
— Вас я тоже не виню, — чуть запоздало говорю диссидентам, на что один из них, благодарно кивнув, прикрыл глаза, кажется, пытаясь бороться с тошнотой. Второй, со страшно окровавленным лицом, сидит, чуть согнувшись и не реагируя ни на что. У него, как минимум, выбито несколько зубов, и не удивлюсь ничуть, если ещё и сломана челюсть, а то и лицевая кость.
Снаружи слышны обрывки разговоров, составленные как будто из агитационных лозунгов и трескучих фраз времён тридцатых, порванных на кусочки и склеенных чуть не вслепую. Прислушиваюсь…
— … подлые наймиты… — всё, дальше смысла нет напрягаться. Подлые наймиты — это вот эти два диссидента, а если совсем не повезёт, то и мы с Лерой.
Послышался звук мотора и отъезжающей машины, а чуть погодя поехали и мы.
— Извините… — невнятно сказал тот, что преодолевал тошноту, — я сейчас…
Его вырвало желчью, и в машине остро запахло. Ещё несколько спазмов…
— Специально не ел с вечера, — пояснил он, — но всё равно…
Я не сразу понял смысл фразы, а потом медленно кивнул. Идейный… впрочем, другие не выходят вот так, с самодельными плакатами, зная прекрасно, какие последствия их ждут. Только идейные… или вконец отчаявшиеся.
Я ещё не отчаявшийся и не очень идейный, но как я их понимаю… особенно сейчас.
Чуть улыбнувшись Лере, хотел было рассказать анекдот с политической окраской, но в последний момент прикусил язык. В крови ходит адреналин и хочется что-то делать, да хотя бы говорить… но не стоит, не та ситуация.
— Всё будет нормально, — сообщаю подруге с уверенностью, которую сам не испытываю, — вот увидишь!
— Знаю, — вяло ответила та, попытавшись пожать плечами, — Сам как?
— Ну… бывало и хуже, — хмыкаю с бравадой, — правда, нечасто.
Задумчивый кивок… и тот вид, который я называю «Ушла в себя, вернусь не скоро». Выглядит она достаточно потрёпанной, хотя вряд ли её так уж сильно били.
Другое дело, что она девушка, и не имеет не то что опыта мальчишеских драк, но даже банальных столкновений при игре в футбол или хоккей. Нет у неё привычки к тому, что её бьют…
Адреналин начал отходить, и боль, прежде отстранённая, постучалась в тело. Помимо собственно потревоженной раны и отбитых почек, ноют суставы, и, насколько я могу судить, опираясь как на спортивный, так и на ветеринарный опыт, последствия пройдут месяца этак через два, и это в лучшем случае. Травмы плеча, они такие… долгоиграющие.
Голени… задрав штанину, задумчиво полюбовался на содранную кожу, кровоподтёки и опухоли, набирающие силу прямо на глазах.
— Это на самом деле ерунда, — негромко говорю Лере, глядящей на меня с ужасом, — Выглядит страшно и больно, но недельку похромаю, а через месяц, наверное, и следов не останется.
Она не очень-то мне поверила, но спорить не стала. Тем более, мужчину с сотрясением мозга снова вырвало, а его товарищ начал терять сознание, и мы сосредоточились на том, чтобы привести его в чувство.
Об оказании какой-либо серьёзной помощи в тесной трясущейся машине, куда почти не проникает свет, я и не думаю. Кровью не истекает, осколки костей наружу не торчат, грозя повредить артерии, и ладно…
Везли нас достаточно долго, и у меня сложилось впечатление, что КГБшники катаются кругами. Ну не может же быть, чтобы у них, в самом центре Москвы, некуда было отвезти задержанных!
Скорее всего, психологическое давление… а хотя нет, по горячему работать легче, так что, наверное, какие-то согласования и ведомственные интриги, о которых мы никогда не узнаем.
— Я Павел… — мужчина, косясь на небольшую решётку, разделяющую нас и конвоиров, заговорил быстрым шёпотом, спеша рассказать, кто он, где работает и домашний адрес — сперва свой, а потом и товарища. Зачем, не спрашиваю, и так всё ясно.
Адреналин окончательно ушёл, и навалилась не то чтобы полная апатия, но организм решил, что с него хватит, уйдя в режим энергосбережения. Меня начала бить дрожь, и только сейчас я осознал, что ко всему прочему, изрядно промок, пока меня возили по мокрой брусчатке.
' — Ещё простыть не хватало', — мрачно подумал я, силясь найти носовой платок.
