Я поразмыслил над этой перспективой, а потом спросил:
— А ему обязательно с нами ехать?
Это прозвучало так грубо, что даже Уит поморщился.
— Ну ладно, хорошо, — сказал я. — Но только предупреди его: пусть не вздумает доводить ее своим занудством. А ты постарайся остановить его, когда он заговорит о кварках.
— Есть, сэр! — ответил Уит, хлопнув меня по плечу. — А теперь мне надо вернуться к нашему генералу. Встречаемся через десять минут в школе для Моцартов.
Я направился к главному зданию. Было еще рано, в столовой только начался завтрак. Я решил пригласить в поездку не только Терезу, но и Тоби.
— Хочешь поехать с нами в кафе есть оладьи? — спросил я его.
— А кто будет платить? — поинтересовался он.
— Мой отец. Тереза тоже поедет.
— Ну, тогда вы и без меня обойдетесь.
— Поехали, дурачок!
Он встал, задвинул свой стул и взял меня за локоть. Мы подошли к Терезе. Она сидела за другим концом стола, в своей армейской куртке, и читала книгу про колдовство.
— Тут мой отец, он хочет свозить нас поесть оладий. Хочешь поехать с нами? — спросил я.
— А курить там можно будет?
— Конечно можно, — ответил за меня Тоби. — Хоть траву кури. Я слышал, что отец Натана всегда обкуренный. О господи, — сменил он тон на серьезный, — ты что, ненормальная? Где это видано — курить в присутствии родителей?
— Ничего страшного, — вмешался я. — Если ты закуришь, мой отец этого просто не заметит.
Мы вышли из дома на улицу, где нас уже ждали отец и Уит. Отец протянул руку Тоби.
— Он не видит, — напомнил я ему.
— Во всяком случае, в настоящее время, — добавил Тоби. — Но я работаю над этим недостатком.
Уит пригласил всех садиться в «олдсмобиль».
— Вот ведь ёперный театр! — приговаривал он. — В этой машине будет больше гениев, чем на всем Среднем Западе.
Тут отец впервые взглянул на Терезу. Возможно, он только в этот момент заметил, что я уже стал взрослым.
— Как поживаете? — спросил он, протягивая ей руку.
— Отлично, — сказала она, неуклюже отвечая на пожатие.
Мы отправились в Сэлби и пообедали в ресторане, который назывался «Дом оладий у Флоры». Местные жители собирались здесь по субботам на традиционный бранч — завтрак, совмещенный с обедом. Это были фермеры в джинсовых комбинезонах и футболках с рекламой пестицидов, занимающиеся разведением свиней. Они приезжали целыми семействами, причем дети бегали почти голыми. Мы сели у витрины, выходившей на улицу, и официантка принесла нам меню. Отец старался улыбаться и побольше смотреть по сторонам — я готов был держать пари, что Уит поговорил с ним.
— Ну-с, что ту самое вкусное? — громогласно спросил отец у всех за столом.
— Я предпочитаю яичницу с беконом, — сказал Тоби. — Канадским, если у них есть.
— Ага, я тоже это дело уважаю, — заметил Уит. — Но сегодня я мечтал о большой горке оладий и с целой кастрюлей сиропа.
— А ты что будешь, Тереза? — спросил отец.
— Кофе, пожалуйста, больше ничего, — ответила она.
Отец кивнул. Если бы она заказала виски, он постарался бы остаться столь же невозмутимым. Одобрительный кивок казался хорошо отрепетированным. Официантка подошла еще раз и приняла заказы. Когда она ушла, отец принялся играть с вилкой: он попытался поставить ее вертикально на тарелочку для хлеба.
— Как поживает твоя музыка? — обратился между тем Уит к Тоби.
Он, видимо, заметил физические опыты, которые производил отец с вилкой, и попытался придумать какую-нибудь нейтральную тему для разговора.
— Нормально, — ответил Тоби и тут же спросил сам: — Так, значит, вы были в космосе?
Интересно, как он представлял себе космос? И разве он сам не жил в космической пустоте?
— Так точно! Шестьдесят два дня, — сказал Уит не без ностальгии. — Кружился там, как заяц в колесе.
— Тереза, а ты можешь объяснить, как ты это делаешь? — раздался голос отца, явно намеревавшегося увести разговор от космических приключений Уита.
Мы с отцом знали, что рассказы Уита всегда заканчиваются чем-то вроде приступа меланхолии, если только это слово можно применить к Уиту. Астронавт начинал жаловаться на жену, бросившую его ради «этого гребаного луноходца». Я догадался, что отец и Уит заключили договор: «никакой физики» в обмен на «никакого космоса».
Тереза глубоко задумалась, глядя на те помои, которые ей принесли вместо кофе, а потом ответила:
— Ну… Иногда я кое-что вижу. Тела и то, что в них неправильно.
— Не перестаю удивляться, — сказал Уит, — сколько вокруг гениев! Вот приходишь в магазин, там парень тебе покупки в мешок укладывает. Смотришь на него и думаешь: наверняка он у себя в подвале роботов мастерит.
— Ну, я-то не такой гений, — улыбнулась Тереза.
— Ясно, что не такой, — кивнул он.
— У меня нет талантов, я не играю на фортепиано и не могу запомнить целую страницу из книги. Я просто канал, по которому что-то транслируют.
Говорила она это весело, как ни странно.
— Вот об этом я и говорю! — воскликнул отец.
— Короче, не перестаю удивляться, — заключил Уит.
Затем наступило неловкое молчание. Все посмотрели в окно. Там шла пожилая женщина с собакой. Семья с четырьмя детьми выходила из магазина игрушек.
— Но все-таки скажи, — продолжил свои расспросы отец, — ты видишь тело как нечто материальное или как чистую энергию? Ну, например, кости ты видишь?
Слово «кости» было серого цвета и ломкое, хотя на ощупь напоминало бетон.
К счастью, в этот момент официантка принесла наш заказ.
— Пальчики оближете! — объявила она, расставляя тарелки.
Меня кто-то толкнул под столом. Я глянул туда и увидел, что покачивается ботинок Терезы, — это была она.
Официантка поставила перед Уитом тарелку с шестью оладьями. Он облизнулся, как лис из мультфильма, заткнул салфетку за рубашку и принялся за еду. Отец несколько раз повернул свою яичницу, видимо с целью придать ей наилучшее для еды положение. Я полил свои оладьи сиропом.
И тут Тереза ответила отцу:
— Я вижу кровь, кости, внутренние органы. Все они выглядят по-разному Сердце похоже на раздувшуюся руку.
Зачем она это говорила? Может быть, дразнила моего отца, желая затеять ссору? Отец обдумал ее слова, попробовал яичницу, пожевал, глядя в окно, а потом сказал:
— Понимаю. Это, видимо, похоже на вид в сильный микроскоп. Когда вместо кожи, например, видишь просто молекулы, тесно прижатые друг к другу. А внутри молекул и атомов много пустого места. Наверное, нам всем следовало бы научиться так видеть, вопрос только — как это сделать?
— А вы не знаете как? — спросила Тереза.
— Нет, — ответил он.
— Я бы не сказала, что я вижу все насквозь, — сказала Тереза. Она уже допила кофе и высматривала официантку. — Я скорее вижу сны наяву о том, что находится внутри человека. Закрываю глаза, и появляется картинка.
— Я понял, — вмешался Уит. — Типа того, что тела пациентов посылают тебе телеграммы: «Дорогая Тереза, вот тут у меня колет, а тут ноет…»
Тереза уставилась на него, открыв рот, видимо ошеломленная таким принижением ее дара.
— Ну что-то вроде того, — сказала она наконец. — Мистер Нельсон, а вы верите в Бога?
Отец чуть не подавился: Поуп Нельсон прислал ему гонца с того света. Он потеребил бороду и ответил вопросом на вопрос:
— А почему ты спрашиваешь?
— Потому что если бы вы верили, то решили бы, что сны наяву мне посылает Бог.
— Он неверующий, — сказал я.
— Ну, на самом деле иногда мне кажется, что где-то там может существовать высший разум, который все создал, — уточнил отец.
— Вот и мне так кажется, — сказал Уит. — Раз есть пирожок, то, значит, есть и пирожечник.
— Я тоже не верю в Бога, — сказала Тереза.
Она вытащила сигареты и положила их на стол. Отец взглянул сначала на пачку, потом на меня. Все уже поели. Тереза попросила официантку принести пепельницу, и та ничуть не удивилась. Тереза выглядела старше своих лет, а сама официантка, судя по бледности и одышке, начала курить еще в детстве. Отец завороженно смотрел, как Тереза закуривает и выпускает дым. Сначала вопрос о Боге, потом курение — за столом определенно чувствовалось незримое присутствие Поупа Нельсона. Мы посидели еще немного. Тоби за весь обед не произнес почти ни одного слова, но я видел, как двигались его губы: он напевал про себя, и мы были ему не нужны.
Отец и Уит остались в институте до вечера. Они поужинали с Гиллманом, а после десерта, за коньяком, отец и доктор принялись за обсуждение применимости теоремы Белла к аномалиям памяти. Уит немного послушал их, а потом пошел на лужайку играть с братьями Сондерсами в тарелочку. Я в тот вечер не гулял с Терезой: она отправилась на верховую прогулку. Я чувствовал, что ей хочется побыть одной. Ее способность ставить диагнозы оплачивалась неким отчуждением от людей, и от интенсивного общения у нее начиналось что-то вроде морской болезни. Темные потоки крови, трубки больных костей — эти видения отделяли ее от мира, она не могла заводить друзей и переносить долгие разговоры. Тереза была обречена на одиночество, как средневековый святой, который после исцеления хромых и больных удалялся в пустыню, чтобы избежать их благодарности.
