— Что до гражданской войны, предместье жаждет ее, — сказал Фуше, — но коль скоро ты меня просишь сколотить батальон, учти: в него войдут сплошь герои взятия Вальми или Бастилии.
— Так я и думал, — вздохнул Баррас. — Да мне плевать…
— Даже если это будут парни вроде Дюпертуа?
— Не знаю такого.
— Да нет же, знаешь! Это тот самый слесарь, что перерезал горло Феро.
— Я думал, его гильотинировали.
— Ничего подобного. Если во время весеннего бунта ты его не видел на баррикадах, так это потому, что я его прятал у себя в свинарнике. Но еще часа не прошло, как ты с ним встречался. Он мне помогает со свиньями. Голову себе обрил наголо да усы отпустил, только и всего.
— Сменил наружность, теперь остается только поменять имя. Ты ему доверяешь?
— Что до роялистов, мюскаденов, буржуа, он просто умирает от желания сожрать их живьем. Настоящий людоед. Сколько тебе нужно ребят такого сорта?
— Тысячу, может, полторы.
Распрощавшись с Фуше и снова вскочив в седло, Баррас спросил Буонапарте, все это время молчавшего, почти как немой, что он обо всем этом думает. Генерал отвечал, и тень улыбки скользнула по его губам:
— Рядом с тобой я учусь политике.
— Это просто стратегия, как в армии.
— Нет, тут другое.
— Как тебе угодно, но я спросил о Фуше: что ты о нем думаешь?
— Думаю, что существуют два рычага, которыми можно поднять людей: корысть и страх.
Наперекор своему увлечению монархическими идеями Сент-Обен никогда не пропускал вечерних посещений Комиссии по составлению планов кампании. У него благодаря этой деятельности появилось ощущение защищенности: если жандармы сцапают его, чтобы загнать в казарму, он сможет бросить им в лицо, как плевок: «Армия? Да я уже в ней служу, и мои обязанности определяются комитетами!» К тому же он продолжал с неотступным интересом наблюдать за Буонапарте: откуда черпает свою бешеную энергию этот генерал без солдат, сочиняющий сражения на бумаге? Буонапарте часто прерывал диктовку и принимался размышлять вслух, и, когда он воспламенялся, толкуя об Италии, Сент-Обену виделись, будто воочию, озаренные свечами мадонны в зарешеченных нишах на перекрестках Милана, большие магазины, где в жаркие часы окна и витрины занавешивают тканью, виноградные лозы, обвивающие деревья вдоль дороги между Виченцо и Падуей, луга, нивы с колосящейся пшеницей, рисовые поля Восточного Пьемонта, этрусские стены, поддерживающие склон холма вдоль тропы, ведущей к Вольтерре…
Если для того, чтобы подстегнуть свои размышления, генералу требовалась аудитория, на худой конец хотя бы такой невежественный слушатель, как Сент-Обен, он подзывал его к себе, оба на четвереньках нависали над картой Северной Италии, развернутой во всю ширину прямо на полу, и Буонапарте, водя карандашом вдоль рек и дорог, говорил:
— Вот посмотри: пятьдесят лет тому назад маршал де Майбуа разгромил пьемонтцев у Бассиньяно. Он тогда взял Асти, Валенсию, Тортону. Австрийцы послали сорокатысячное войско на подмогу местным жителям, своим союзникам, и они отвоевали эти города обратно. Майбуа хотел снова повернуть войска против них, но он делил командование с испанским инфантом (да к тому же Бурбоном!), и тот ему помешал. Идиот! Майбуа находился под его началом, он подчинился, и кампания в Италии была проиграна.
— А если бы он не подчинился?
— Его бы расстреляли.
— Тогда я поставлю вопрос иначе, генерал: если бы он мог действовать согласно своему плану?
— Он бы дошел до Милана через Адду.
— Через что?
— Адду, невежда! Это река. Он мог бы переправиться через нее в том месте, которое я тебе показываю, вот оно — мост Лоди, и двинуться по миланской дороге.
Буонапарте встал с четверенек и стукнул кулаком по письменному столу.
— Война — это ремесло! Оно требует разом и знаний, и чутья, умения решительно, не медля действовать, уловив момент и рассчитав свои шансы.
— Я думал, что численное превосходство должно решать…
— Чепуха! Видел, как твоих друзей-роялистов прихватили в Кибероне? Их было больше, чем солдат Республики, но их взяли, как крыс в крысоловке. Потому что против них был Гош.
— Однако же, генерал, моими друзьями, как вы их называете, командовали стоящие люди.
— Храбрые — да, без сомнения, но они не умели реально оценивать положение вещей. Граф д’Эрмильи? Импульсивный честолюбец. Граф де Пюизе? Второй слишком завидовал власти первого. Они перегрызлись из-за разных представлений о стратегии, как эти мои Бурбон и Майбуа. Послушай меня хорошенько: нельзя вести наступление, когда командиров несколько.
— Но указания, которые вы готовите для генерала Келлермана…
— Звук пустой!
— Однако же вы работаете на него.
— Я работаю на себя.
— Потому что лучше знаете Италию и хотите передать эти знания ему?
— Потому что генерал-аншеф не должен нуждаться в указаниях. Если же он нуждается в них, это значит, что он не более чем шут гороховый, которого надлежит сместить.
— Но при Вальми он все же дал пруссакам отпор…
— Он? Да ты шутишь, святая простота! Пруссаков победила дизентерия.
Сент-Обен, как правило, покидал Тюильри в раздумье. Клерком у нотариуса он служил, только чтобы выжить в тяжкие времена Террора, но покойный отец имел куда более амбициозные виды на карьеру сына, мечтал для него о благородном занятии. Он, шевалье, имеющий свой герб, должен был научиться владеть оружием, стать офицером, наподобие старших отпрысков знатных фамилий, пусть даже захудалой ветви. С Буонапарте он чувствовал себя в военной школе; к тому же генерал, зная о его роялистских симпатиях, не осуждал их: казалось, он предпочитал военное искусство манипуляциям политиков. Он был накоротке с Баррасом, но также и с ним, Сент-Обеном, и с Фрероном, и с Делормелем, и на ночах в Хижине у Терезии он бывал. На какой же стороне генерал применит свои таланты, если парижские секции ополчатся на Конвент? Сент-Обен участвовал в бурных собраниях секции Лепелетье в монастыре Дочерей Святого Фомы, но дух его пребывал в смятении. «Короля или хлеба!» — лозунг аббата Броттье, который он выкрикивал столько раз, вдруг стал казаться ему странным. Почему бы не «Короля и хлеба!»? Выходит, будь у народа брюхо набито, этого было бы довольно для спасения Республики? Ну, так цены на продукты питания начали падать: Конвент обирает провинции ради солидных продовольственных обозов, нужных, чтобы приручить столицу.
В просторной часовне, занятой секцией Лепелетье, кафедру проповедника использовали как трибуну. Дюссо взобрался на нее, дабы проповедовать то, что и так было для всех очевидно: надо заморить Париж голодом. Как? Перехватывать обозы, поставляющие продовольствие, ежедневно питающее столицу, тогда пламя мятежа вспыхнет вновь, недоедание подтолкнет ко всеобщему возмущению, и лишенный поддержки Конвент рухнет от первого толчка. «Провинции последуют за нами, они нас поддержат, — заверял Дюссо. — Многие селяне отказываются от реквизиций, прячут свой урожай или выходят с вилами защищать свои амбары. Посмотрите, какое воззвание приклеено к стволам деревьев в департаментах Эна, Сомма и Марна! — Он показал эту листовку собравшимся и прочитал вслух: — Французский народ, обрети вновь религию и своего законного короля, тогда у тебя будут мир и хлеб». В ответ раздались громкие приветственные клики, секционеры поднятием руки проголосовали за предложение Дюссо и тотчас стали принимать меры.
Вот почему в зябкое сентябрьское утро секционеры в разношерстной униформе национальных гвардейцев: в гетрах или сапогах, в полицейских островерхих колпаках, в гренадерских киверах из медвежьего меха, в черных суконных двурогих шляпах, с заряженными ружьями, саблями, длинными пиками и полупиками-эспонтонами, заполонили будку на колесиках, принадлежавшую встарь городской таможне, но давно заброшенную у заставы Пуассоньер. Они поджидали обоз с провизией. Их командир, некий адвокат, привстав на стременах, разглядывал в морской бинокль дорогу из Сен-Дени, на которой неотвратимо должен был появиться обоз.
Мюскадены и кое-кто из шуанов сопровождали их, но старались не бросаться в глаза, предусмотрительно держась в сторонке под каштанами бульвара Рошешуар, что тянулся вдоль крепостной Стены Откупщиков и проложенной подле нее дозорной тропы.
Вереница крытых повозок показалась ближе к полудню справа от Монмартрского холма. Обоз двигался медленно. Его сопровождали конные стрелки, но, по успокоительному сообщению командира, прижимающего к глазу бинокль, их было мало. «Все по местам!» Тут каждый занял свой пост согласно плану, составленному с целью атаковать повозки с продовольствием и разоружить охрану. Сент-Обен, Дюссо и их приятели-мюскадены присели, прячась за кустами, гвардейцы расположились перед заставой, один раскурил носогрейку, другой глотнул водки из фляги, прицепленной к его ранцу.
