В Пушкине
Подумать, сколько делу метел и лопат!Лицейский старый садзасыпал листопад,
и Царское Село,как лето, отцвело.Но все летят с ветвейобрывки летних дней.
К скамье из чугунаспустился желтый лист;над ним литой рукойподперся лицеист.
Он думает, покасад, осыпаясь, вянет:«Унылая пора, очей очарованье,приятна мне твоя прощальная краса…»
Засыпана скамья.Осыпались леса.
И листья все желтей,и ветер вертит их.А лицеист уснулсреди стихов своих.
Моряки
О русских морякахпреданье берегущий —на островке в садупоставлен «Стерегущий».
Он потерял своихи вышел в тыл к японцам,к нему — наперерезшли флаги с желтым солнцем.
На шлюпки! Двадцать рукоторвались от троса,но в корабле, внизу,остались два матроса.
Зальются очи вдовгорючими слезами…— Микаде, что ли, сдатьАндреевское знамя?
Помилуй нас господь!..Задраить горловины… —И клепаный кингстонкак зев открылся львиный.
И родился фонтан.Предание хранит он.И Тихий океанволнуется гранитом.
Не устает водав кингстон открытый литься.И живы именана бронзовой таблице…
Сиять шапки! Слава им.На рукотворной глыбеживут два моряка.Не умерла их гибель.
Но есть и Красный флаг!На пристани у пирсадругой судьбы корабльк граниту прикрепился.
Он дремлет. Тишина.Лишь пушки да приборы…Но как мне увидатьвас, моряки «Авроры»?
Где первый комиссар?Где бомбардир-наводчик?И делегаты гдеот питерских рабочих?
Ваш крейсер в три трубыпол — от кормы до носа!Но как вам доложить,куда ваш залп донесся
и как на кумачепризыв «За власть Советов»стал утренней зарейдвух полушарий света?
Где ваши имена?Куда вы делись, братцы?Нам надо ж постоять,подумать, разобраться,
кто жив, а кто погибс заветными словами…И шапки снять с голов,склоненных перед вами.
Весь Ленинград вас ждет.Пора и в бронзу влиться,чтоб были всем видныживые ваши лица.
Ни взгляда. Ничегоне говорит искусство.Товарищи! Без васна набережной пусто.
Рождается корабль
Звенит Двадцатый век,вплывая в новогодье.На верфи, среди вехв балтийском многоводье,
рождается корабль…Над ним — из кранов арка.Он смотрит сверху в рябь.Прочна электросварка
на незаметных швах.Ему семь дней без году.Сегодня — первый шагсо стапелей на воду.
Рождается корабль.Он ледоколом будет.Всей Арктики кораему подвластна будет.Дадут тепло и ходурановые стержни,и разойдется лед,покрытый пухом снежным,
оставит он как следне ядовитый стронций,а новой жизни светпод ледовитым солнцем.
На корпус молодойглядит с улыбкой детскойкораблик золотойиглы Адмиралтейской.
И по пути на верфьвдоль невского просторасигналит: «Все наверх!»любовь Невы — «Аврора».
Два спутника летятк нему вокруг планетыи первыми хотятотметить новость эту!
Рождается корабль.Я правды не нарушу,когда скажу: не слабв него вложивший душу
советский человек —монтажник или автор.Он создал на Невеодно из лучших завтр —
реактор жизни, гдестал — не бездушным катом,а братом — на людейработающий атом.
Я счастлив, что живу,когда живым кристалломсбываться наявунесбыточное стало;
что новый ледоколуже водой обрызган,что слово «далеко»сошлось со словом «близко»;
что Партия, чью мысльнад миром поднял Ленин,по льдам нас провелана мыс Осуществленья.
В путь! Людям покажись!Пусть Хиросима видит,чье сердце любит жизнь,чье — злобно ненавидит.
Советский человек,твой подвиг благородныйспасает мир и векот смерти водородной;
твой труд — надежный щитрождающимся детям,и вечный лед трещитдля счастья на планете!
А на Неве корабльглядится в отраженье,в похожий на Октябрьдень своего рожденья.
Джон Рид
Вот — Смольный институт…Под меловым карнизомуж сорок лет идутстолетья коммунизма.
И тут стоял Джон Рид.И, кажется, опять он.Блокнот его открыт.Октябрь ему понятен.
Понятен дым костров,понятен каждый митинг,и Ленин — с первых словпонятен, вы поймите,
американцы! Джоннас понял с полувзгляда.Такими вот, как он,вам бы гордиться надо!
По-летнему раскрытего рубашки ворот;сквозь патрули Джон Ридпроходит через город.
Толпою Летний садзаполнен до обочин.Садится самосадон покурить с рабочим.
А рядом крик с трибун:— Спасите Русь от хама!Встал большевицкий гунн! —ораторствует дама.
Через плечо пальтои в Смольный, там — горнило.Рид разобрался: ктоКеренский, кто Корнилов…
Америка! Твой сыннас понял с полувзгляда.Таким — как он один —тебе гордиться надо!
Впервые в равелиндо камеры конечнойминистров провели…Насилие? Конечно!
Буржуев гонят внизко всем чертям собачьим!Но так начнется жизнь,лишь так, и не иначе.
С насилия! С атак!С дыр в красоте ампира!Начнется только такбудущее мира.
Так думал и Джон Рид,слагая строки скорые;блокнот его раскрытна первых днях истории.
Америка! Твой сынне подкачал, не выдал.Из-за штыкастых спинон солнце мира видел!
Что может быть ценнейдуши, не знавшей фальши?А наши Десять Днеймир потрясают дальше!
Суд
Здесь каждый вход, и свод,и колоннады зданий,и в римских цифрах годнапоминают ходсудебных заседаний.
Да, Ленинград — судья,чье слово непреклонно.Он судит, не щадя.Строг Невский, как статьяВерховного закона.
По пунктам разобравпроцесс борьбы жестокой,он рассудил, кто прав, —издольщик или граф,заводчик или токарь.
И он был прав, когдабыл грозен, осажденный,в дни голода и льда;и от его судане скрылся осужденный.
Нельзя прийти лжецомк колоннам Ленинграда,ни трусом, ни льстецом!Перед его лицомво всем признаться надо.
И я пришел, и встал,и все по форме сделал;прошнуровал и сдал,чтоб он перелисталмое с тобою «Дело».
Вот первый лист любвии правды светлоглазой;и здесь не покривилни помыслом, ни фразой.
А это лист второй.Он розов и надушен.Но, как жучок поройютится под корой, —жизнь точит равнодушье.
Но вот и третья часть…Как может быть оправданпозволивший подпастьсебе и ей под властьк проклятым полуправдам?
И дальше — как ни тщусья вырваться из кругаобманных глаз и уст, —осталась кража чувстввзаимно, друг у друга.
Итак, суди, судья,с заката до рассвета,суди по всем статьям,по всей длине проспекта.
Воздай и ей и мнеза соучастье в краже,суди, поставь к стенеобъятья наши даже.
Ведь был же нам знакомтвой кодекс непреложный!Пусть действует закон:лжи место под замком.Жить только правдой можно.
О, Ленинград, не зряпришел я с делом личным!Быть мелкими нельзяперед твоим величьем.
«Стрела»
