группы заболели немедленно, равно как и третья, и четвертая. Заболели все, до последнего человека. Первые две группы использовали методы изоляции третьего класса. Третья повысила меры предосторожности до второго класса. Результат тот же. Очень быстро мы были вынуждены перейти к процедурам первого класса, которые сводятся к максимально полной изоляции: полное отсутствие физических контактов, раздельное снабжение воздухом, весь поступающий к исследователям воздух проходил через стерилизующее оборудование. Но все же заболели и они. Шесть пациентов и некоторые образцы тканей были посланы в лабораторию с защитой первого класса в двухстах милях от Нового Дрездена, и еще несколько пациентов были отправлены, с мерами предосторожности первого класса, на госпитальный корабль возле станции Чарли. И там, и там заболели все. Мы почти отправили двух пациентов в Атланту.
Она помолчала, глядя вниз и потирая лоб. Все молчали.
– Я руководила операцией, – негромко продолжила она. – Я не могу приписать себе то, что мы никого не отправили в Атланту. Мы собирались… но внезапно на станции Чарли не осталось никого, кто мог бы доставить пациентов на борт. Все или умерли, или умирали.
Мы отступили. Не забывайте, что все это произошло за пять дней. И в итоге за эти пять дней мы получили крупную космическую станцию, на которой все мертвы, три корабля с мертвецами и эпидемиологическую исследовательскую лабораторию на Луне, полную мертвецов.
После этого большую часть решений стали принимать политики – но советы им давала я. Два ближних корабля были посажены под управлением роботов возле инфицированной исследовательской станции. Заброшенный корабль, летящий к Марсу был… думаю, это все еще секретно, но какого черта? Он был взорван атомным зарядом. Потом мы обратились к тому, что осталось. Со станцией на Луне было проще всего. Имелось кардинальное правило: все, что попадает на станцию, там же и остается. Роботы-краулеры доставили туда дистанционные манипуляторы и экспериментальных животных. Большая часть из них умерла. «Нейро-Х» убивал почти всех млекопитающих: обезьян, крыс, кошек…
– А собак? – спросила Бах.
Вильхельм взглянула на нее.
– Всех собак он не убил. Половина тех, что мы туда отправили, выжила.
– А вы знали, что на Чарли были живые собаки?
– Нет. К тому времени режим изоляции был уже установлен. На станцию Чарли было невозможно высадиться, и она была слишком близка и видима, чтобы ее уничтожить атомным зарядом, потому что это нарушило бы с десяток договоров между корпорациями. Не имелось причин, почему бы ее просто не оставить в покое. У нас были изолированные образцы здесь, на лунной станции. Мы решили работать с ними и забыть о Чарли.
– Благодарю вас, доктор.
– Как я уже говорила, на сегодня это самый вирулентный из всех известных организмов. Похоже, он предпочитает инфицировать все виды нервных тканей почти у всех млекопитающих.
У попавших на станцию групп не оказалось времени что-либо узнать. Все они слишком быстро заболели и столь же быстро умерли. Мы тоже мало что выяснили… по разным причинам. Я предполагаю, что это был вирус, просто потому, что нечто более крупное мы обнаружили бы почти немедленно. Но мы его так и не увидели. Он быстро попадал в организм – мы не знаем, как он передавался, но единственной надежной защитой были несколько миль вакуума, – и как только он проникал, я подозреваю, что он изменял генетический материал хозяина, вырабатывая вторичный агент, который, как я почти уверена, мы выделили… а потом уходил и очень хорошо прятался. Он все еще оставался в хозяине, в какой-то форме, так должно было происходить, но мы думаем, что его активная жизнь в нервной системе продолжалась всего около часа. Но за это время он успевал нанести невосполнимый ущерб. Он включал систему против себя, и организм-хозяин погибал примерно за два дня.
Вильхельм все больше возбуждалась. Несколько раз Бах казалось, что та начнет сбиваться. Было ясно, что даже через тридцать лет кошмар «Нейро-Х» для нее не ослабел. Но тут она сделала над собой усилие и постепенно успокоилась.
– Другой его выдающейся особенностью была, разумеется, инфекциозность. Я в жизни не видела ничего, что столь упорно уклонялось от наших надежнейших попыток его изолировать. Добавьте к этому уровень смертности, который в то время казался стопроцентным… и вы получите вторую вескую причину, почему мы настолько мало о нем узнали.
– А какая была первой? – спросил Хеффер.
Вильхельм пронзила его взглядом.
– Трудность исследования настолько тонкого процесса инфекции с помощью дистанционного управления.
– А-а, конечно.
– Другой причиной был обычный страх. К тому времени умерло слишком много людей, и замолчать этот факт было уже невозможно. Даже не знаю, пытался ли кто-нибудь. Не сомневаюсь, что те из вас, кому достаточно лет, помнят то смятение. Поэтому общественные дебаты были громкими и долгими, и поэтому так настаивали на принятии чрезвычайных мер… и, могу добавить, не без оснований. Аргумент был прост. Все заразившиеся уже умерли. Я считаю, что, если бы тех пациентов отправили в Атланту, все на Земле умерли бы. Следовательно… какой был смысл рисковать, сохраняя вирус живым и исследуя его?
Доктор Блюм кашлянул, и Вильхельм посмотрела на него.
– Насколько я помню, доктор, – сказал он, – упоминались две причины. Одна абстрактная – получение научных знаний. Пусть даже не было смысла изучать «Нейро-Х», поскольку никто не был им заражен, мы могли что-то узнать во время самого исследования.
– Довод принят, возражений нет, – сказала Вильхельм.
– А вторая заключалась в том, что мы не выяснили, откуда взялся «Нейро-Х»… ходили слухи, что это был агент для биологической войны. – Он посмотрел на Россникову, словно спрашивая, как GWA может это прокомментировать. Россникова промолчала. – Но большинство считало, что это была спонтанная мутация. Несколько случаев таких мутаций на космической станции, где имеется высокий уровень внешней радиации, уже были известны. И если такое уже происходило, то что может предотвратить повторение?
– И вы опять не услышите от меня возражений. Более того, я поддерживала обе позиции, когда вопрос обсуждался. – Вильхельм поморщилась и посмотрела Блюму в глаза. – Но верно и то, что я не поддерживала их активно, и когда лунную станцию стерилизовали, мне стало намного легче.
Блюм кивнул.
– Признаю. Мне тоже стало легче.
– И если «Нейро-Х» проявится вновь, – спокойно продолжила она, – я посоветую немедленную стерилизацию. Даже если это будет означать утрату города.
Блюм промолчал. Бах некоторое время наблюдала за ними в наступившей тишине и наконец-то поняла, насколько сильно Вильгельм боялась этого вируса.
* * *
Было сказано еще много всего. Заседание продолжалось три часа, и каждый получил возможность высказаться. В конечном итоге проблема была изложена ко
