дивизий была очень ограничена, но Залка нашел такую операцию, которая стала ключом будущей победы. Он решил, пользуясь затишьем, вернуть Паласио Ибарра, за́мок, окруженный лесом и кустарником, господствующий над целым районом.
Враг не ожидал контратаки. Он оставил в замке сравнительно небольшой гарнизон. Четырнадцатого два батальона бригады были брошены в тщательно обдуманную и подготовленную атаку. Итальянский и французский батальоны ворвались в замок. Гарнизон, несмотря на яростное сопротивление офицеров, был захвачен в плен.
Небольшая операция местного значения нарушила планы противника. Ему пришлось ввести в бой резервы, готовившиеся для нового наступления. Бригада в течение трех дней продвигалась вперед. Благодаря этому наступление противника прекратилось по всему фронту. Тогда восемнадцатого республиканское командование в свою очередь предприняло большую и широкую операцию. Бригада двигалась в направлении главного удара — на север от Сарагосского шоссе. По обе стороны лежали открытые поля. Мерзлая земля не поддавалась лопатам. Наскоро отрытые окопы едва прикрывали лежащих. У фашистов было огромное численное и материальное преимущество. Тем не менее республиканское наступление превратилось в исторический разгром фашистов.
На плечах неприятеля, одновременно с испанцами бригада ворвалась в Бриуэгу. Залка требовал перевозочных средств: врага нужно было и можно было гнать дальше. Ни грузовиков, ни резервов не оказалось. Штаб армии даже не понимал размеров собственной победы.
Через несколько дней по просьбе одного журналиста Залка начертил план сражения. Кто-то заметил, что взятие Паласио Ибарра было поворотным пунктом всей операции. Залка с живостью подхватил:
— Да, да! И не забудьте: Паласио отобрали назад итальянцы и французы вместе.
— А у кого родилась идея?
Он быстро ответил:
— У штаба бригады…
— Какая удивительная вещь, — сказал в штабе первый командир испанского батальона бригады. — Я никогда не любил Испанию так, как в нашей бригаде.
— Я, тоже никогда так не любил Венгрию, — ответил Залка. — А скажи, все твои солдаты, когда говорят о бригаде, прибавляют «наша»?
— Да.
— А про нас, неиспанцев, говорят когда-нибудь «они»?
— Нет. Раньше говорили, но после первого боя перестали.
— А как ты думаешь, ты один любишь теперь Испанию больше, чем раньше?
— Мне кажется, все так.
— Только твои солдаты или весь народ?
— Весь народ.
— Почему?
— Я думаю, потому что Испания в первый раз стала нашей, а ее хотят у нас отнять.
Он отошел, а Залка с сияющим лицом повернулся к присутствовавшим:
— Я не знаю, когда мы победим, но я знаю, чем мы победим: вот этим. «В первый раз стала нашей, а ее хотят у нас отнять». А ведь он не писатель, он просто испанец.
И рассмеялся:
— Алеша, запиши, дарю!
Труднее всего было с крестьянами. Они часто не понимали, ради какой корысти иностранцы воюют в Испании. Залка не уставал повторять:
— Даже если вы имеете дело с врагом, но несознательным, с врагом от темноты, помните, что это — представитель народа и, значит, вы здесь и ради него. Ваше дело завоевать его для республики, присоединить к народу. Мы в долгу у Испании, а не она у нас. Мы антифашисты, а она первая восстала против фашизма да еще дала нам возможность участвовать в ее борьбе.
В апреле, когда бригада стояла на отдыхе под Саседоном, офицеры штаба и мадридские гости отправились на прогулку. В лесу купили барашка у старого пастуха. Старик помогал жарить мясо на углях и прислушивался к непонятной речи. Его угостили и мясом и вином. Он услышал, как несколько раз были произнесены слова «полковник» и «генеральный штаб» — эти слова все говорили по-испански. Пастух робко спросил меня, как штатского:
— Кажется, среди вас есть полковник генерального штаба. Покажи мне его. Я никогда не видал полковника вблизи.
— Среди нас есть даже генерал.
Пастух посмотрел на меня и махнул рукой.
— Человек, ты выпил и смеешься надо мной.
— И не какой-нибудь генерал, а генерал Лукач.
Залка протянул старику руку и сказал смеясь:
— Да, да, это я — Лукач.
Пастух растерянно оглядел всех, не выпуская руки генерала, потом сразу поверил и сказал:
— Я слыхал про тебя. Ты хороший генерал. Спасибо тебе за Гвадалахару.
Одиннадцатого июня Залка объезжал фронт под Уэской. Из осторожности следовало ехать по горам, но генерал хотел увидеть город и вражеские укрепления вблизи. Никто не знал, что фашисты поставили перед нижней дорогой скорострельную батарею. Огромный осколок немецкого снаряда, выпущенного из немецкого орудия руками немецких артиллеристов, попал Залке в голову.
Высокий погребальный автомобиль медленно двигался по неосвещенным улицам Валенсии. Прохожих было мало. За гробом шло человек двадцать: делегация бригады и несколько друзей. Ближайшие соратники покойного в делегацию не вошли: бригада сражалась. Гроб был установлен в зале провинциального комитета компартии. Голова была забинтована. На лице под стеклом временной крышки впервые не было улыбки. Тихо плакали испанские женщины.
На другой день за гробом шли министры, генералы, солдаты и народ. Остановилось движение, во всех окнах виднелись люди, на тротуарах стояли толпы. На большой площади перед вокзалом были произнесены прощальные речи. Потом гроб повезли на окраину, на кладбище, и там замуровали в стене.
11
Медленно идут испанские поезда. Из окна можно вдоволь наглядеться на море, на горы, на кипарисы, сторожащие деревенское кладбище, на редкие пальмы, на агавы, лезущие под колеса. Можно прощаться со страной, как с человеком: длительным, навсегда запоминающим взглядом. Поезд дымит, кряхтит и едва ползет, а в окнах и на площадках люди, на которых топорщится штатская одежда, смотрят, смотрят, смотрят.
Два года жизни и сражений, родные могилы, страна, которая стала дороже самого близкого человека. Интернационалисты пришли помочь испанскому народу, он научил их той человечности, которая в зареве войны и в глубине горя становится историей и искусством. Теперь они должны сойти со сцены.
