— Пусть тангитаны сами разбираются!
По лицу Черненко текли слезы, и он громко всхлипывал. Во весь голос заревели дети, которых Драбкин так и не сумел пересчитать: их было много, все погодки и все на одно лицо.
Драбкин выволок из кладовой канистры со спиртным, попросил Каляча:
— Помоги мне.
Каляч услужливо подскочил и помог милиционеру вынести канистры за порог яранги. Драбкин отвинтил крышку и принялся выливать огненную воду в снег. Селение застонало.
Не успели последние капли стечь в подтаявший снег, как в дверях показался сам Черненко с канистрой. Струя била из открытого горла, и люди бежали за ним, подставляя ладони, рукавицы, шапки.
— Нехай все пропадает! — орал захмелевший Черненко. — Нехай!
— Назад! — Драбкин выхватил наган и выстрелил вверх.
Черненко выронил канистру.
Пока Драбкин ходил за следующей канистрой, собравшиеся аккуратно вырезали охотничьими ножами пропитанный огненной водой снег и съедали его.
— Давай наливай! — кричал опьяневший от снега старичок. — Хорошо делаешь. У-ух, никогда такого снега не ел!
Стиснув зубы, Драбкин таскал одну за другой канистры. Помогавший ему Каляч все больше и больше хмелел.
Вскоре к мужчинам присоединились женщины, и когда Драбкин выливал последние капли виски, в стойбище почти все были навеселе. Какой-то оборванец громко кричал:
— Вот она — наша власть! Власть бедных! Пусть все будут одинаково нищи! Вот хорошо!
— Прекрати! — заорал на него Драбкин.
Оборванец осекся и грустно посмотрел на дыру в снегу, прорезанную до самой мерзлой земли.
Милиционер пересчитал шкурки и аккуратно упаковал их. Получилось пять мешков. Их вполне можно было забрать с собой.
— Валюта есть?
— Яка валюта? — Черненко отвел глаза в сторону.
— Я переверну всю ярангу, если добром не отдашь.
Черненко полез куда-то за полог и принес несколько жестяных банок из-под трубочного табака «Принц Альберт». В каждой лежали туго свернутые денежные знаки: американские доллары, колчаковские рубли, японские йены, китайские юани, а на дне — золотые монеты.
— Все?
— Усе.
— А золото?
— Яко золото?
— Что ты тут намыл.
— Уинэ! — закричал Черненко. — Уинэ золота!
— Буду искать. Найду, арестую и отвезу в тюрьму! Вот так, Миша.
Черненко отогнул моржовую кожу, настеленную на пол, разрыл дрожащими пальцами сухой мох и выудил полотняный мешочек, аккуратно перевязанный свитыми оленьими жилами. Тяжесть содержимого ясно указывала на то, что это золото.
— Все взял! Обобрал до нитки! У, проклятый большевик! — взвыл Черненко. — За гостевание плата! А говорил — за бедных. Да ты бедного еще беднее делаешь!
— Заткнись! — спокойно проговорил Драбкин и вынул наган.
Женщина кинулась на милиционера, сбила его с ног, повалила на оленью шкуру.
— Не надо стрелять, не надо! — кричала она. — Он ничего не делает плохого, не надо стрелять!
Драбкин попытался высвободиться из-под скользкого, потного тела женщины и захрипел:
— Пусти, окаянная! Не буду стрелять! Пусть живет твой гад! Живодер, эксплуататор!
Вечером в яранге местного охотника Рэнтыле собрались на сход. Многие были навеселе — пропитанный экимылом снег давал себя знать: ведь некоторые собирали впрок в подолы камлеек, в рукавицы и малахаи.
Драбкин держал долгую речь. На этот раз о царской власти он не особенно распространялся. Он давно понял, что к этим рассказам чукчи относятся в лучшем случае как к забавным сказкам: царь, российские капиталисты были слишком далеко отсюда.
— Сегодня главный враг чукотского народа — такие вот люди, как ваш Миша Черненко. Из таких, как он, рождаются самые жадные грабители. Потому что у них еще ничего нет и они стараются нахватать побольше. Они как кровожадные звери, как волки и росомахи…
Это сравнение вызвало оживление.
— Они берут пушнину за самую низкую цену, обворовывая людей. Вот ты, — обратился Драбкин к сидящему напротив на китовом позвонке, — сколько плиток чаю давал Миша за песцовую шкуру!
— Пять, а то и шесть, — ответил охотник, — и еще чарку огненной воды подносил.
— А настоящая цена за песца — это сорок плиток чаю!
— Какомэй! — возглас удивления разнесся по яранге.
— Как складно врет!
— Никто так не станет торговать!
— И зачем столько чаю?
— Дайте дослушать, — крикнул Рэнтыле.
— К тому же огненная вода расслабляет человека и затуманивает разум. А такого человека легче обмануть…
— Выходит, он был обманщик, этот Черненко, — заметил кто-то.
— И еще: он незаконно копал денежный металл, — строго сказал Драбкин, — а это серьезное преступление против нашей новой власти.
— Скажи нам, — попросил Рэнтыле, — почему он так боится тебя?
— Потому что всякий вор боится честных людей, — ответил Драбкин. — А глазное — он понимает, что большинство народа за справедливость и честную жизнь, за честную торговлю. Нынче на Чукотку пришла новая власть, власть бедных людей. А вы должны выбрать родовой Совет. Вот что говорится об этом Совете…
Драбкин зачитал на чукотском языке обращение Камчатского губревкома.
— Глядите, глядите, — это он по следам идет! — закричала женщина.
— По каким следам? — заволновались собравшиеся.
— Что-то белое нюхает…
— Это такая тонкая кожа, на которой человечья речь оставляет следы, а потом белый человек нюхает ее и снова вылавливает эти следы…
— Пусть покажет нам эту бумагу! — закричало сразу несколько голосов.
— Я вам дам потрогать бумагу, — пообещал Драбкин, — только дайте договорить.
Вес притихли, с нетерпением ожидая, когда он дочитает.
Потом бумага пошла по рядам.
— Какомэй! Тоненькая!
— Однако дождя она не выдержит…
— Как птицы наследили на песке…
— Опэ, что ты делаешь? Надорвал уголок!
— Да я только прочность хотел проверить, — виновато буркнул огромный детина в выворотной кухлянке из неблюя.
— В Улаке и Нуукэне уже учатся грамоте, — сообщил Драбкин, аккуратно складывая листок бумаги. — Выбирайте Совет, а на следующий год мы пришлем вам учителя.
— Обязательно бедного выбирать? — спросил Рэнтыле.
— Конечно, — ответил Драбкин. — Чтобы он понимал бедных людей, знал их нужды…
— У нас есть такой человек, но, боюсь, он не подойдет как глава Совета, — высказал сомнения Рэнтыле.
— Почему?
— Он глухой и безногий. — Но зато очень бедный! Беднее его, наверное, не найдешь на нашей земле. У него даже нет настоящей яранги. Вырыл яму в земле, воткнул китовые кости и покрыл их обрывками кожи. Словно зверь в норе живет с женой и пятью детьми… Очень жалко его…
После долгих споров было решено выбрать в родовой Совет троих. Главой Совета избрали Рэнтыле, как человека, который пользовался уважением в селе.
— Вам надо подумать о том, чтобы вельботы и байдары стали общей собственностью, — сказал новому председателю Совета Драбкин. — И распределять добычу надо, сообразуясь с нуждами человека. Это позор для вашего селения, что Выквынто живет в земляной норе.
— Это верно, — согласился Рэнтыле. — И по нашим древним законам такого не должно быть. Здоровые должны заботиться о бедных и больных.
Прощаясь с Драбкиным, Рэнтыле что-то долго бормотал про себя, пока не решился попросить вслух:
— Пусть в нашем селении останется бумага!
— Какая бумага? — не понял сначала Драбкин.
— Где про Совет написано.
— Кто же будет ее читать у вас? Даже Черненко и тот неграмотный! — удивился Драбкин.
— Пусть просто так лежит. Будем смотреть на нее и думать о новой жизни. Как амулет будет.
— Хорошо, — важно сказал милиционер. — Я вам оставлю обращение Камчатского губревкома, но не как амулет, а как политический документ.
Принимая густо исписанный лист бумаги, Рэнтыле взволнованно сказал:
— Я буду хранить эту бумагу в берестяной коробке и очень беречь буду!
* * *
На обратном пути Драбкина и Каляча встречали как старых знакомых. Советы уже начали работу. В крошечных селениях, в небольших становищах, всюду только и было разговору о новой жизни, которая придет вместе с железным пароходом, когда с берега отступят льды.
Снег стал рыхлый. Выезжать приходилось на восходе солнца, пока наст был еще крепким и держал груженую нарту.
На морском льду попадались лужи с пресной водой. В иных местах лед протаял насквозь до самого моря, и вода уходила в черные воронки, закручиваясь и бурля.
Стояла тихая солнечная погода.
Нет-нет да и вспоминал каюр отдаленное селение. Он осуждал милиционера за жестокость с Черненко.
— Нехорошо отнимать у человека то, что ему принадлежит.
— А если он украл?
— Выторговал, не украл.
