В том возрасте Джулия воображала, будто каждый член внутренней партии занимает Хрустальный дворец, только уменьшенных размеров, но впоследствии была немало разочарована, увидев, что живут они, как и все остальные, в многоквартирных домах. Теперь она более отчетливо распознавала наглядные признаки роскоши. В районах, населенных членами внешней партии, почти не было деревьев: в военное время уход за ними считался недопустимым излишеством. Здесь же, напротив, деревья росли вдоль всех улиц. Множество домов украшали декоративные кованые ограды, тогда как в остальных городских районах все железо давно пустили на металлолом. Даже перед самым закатом в окнах брезжил свет. Затемнения не предусматривалось. Ни один фасад не пострадал от бомбовых ударов; кварталы, свежие, побеленные, тянулись непрерывными рядами.
Здесь Джулия не ориентировалась (на картах города улицы внутрипартийных районов не обозначались) и потому свернула в парк, надеясь встретить там доброжелательных прохожих, которые ей помогут. В центре парка работал фонтан: статуя Старшего Брата, из чьих вытянутых рук струилась вода. С двух сторон этими потоками орошались каскады пурпурных с белым клумб. Как ни странно, парк не просматривался телекранами. Там не гремела музыка, посетителей не встречали голосовые оповещения о новых партийных указах. В этой неестественной тишине по тенистым аллеям прогуливались одетые во все черное женщины с колясками. Присутствовала и обслуга: мужчины в белых куртках и женщины в черных платьях, белых фартуках и аккуратных белых шляпках. Среди них, как подспудное указание на причуды внутрипартийцев, попадались остазийцы. Многие выгуливали собак, довольно странных тварей всех размеров и экстерьеров, да еще с какой-нибудь особинкой: у одних ниспадали гривы, у других закручивались кольцами хвосты, у третьих были не в меру короткие лапы, у четвертых — складчатые морды. До этого Джулия видела только сторожевых собак, которые рычат, сидя на цепи, а потому остереглась приближаться и к здешним. Впрочем, от одной мысли о том, чтобы обратиться к женщине внутрипартийного круга, ее пробирала нервная дрожь. Мало этого: она ловила на себе враждебные взгляды. И даже услышала, как одна дама говорит сопровождающему: «Какая наглость! Средь бела дня!» Тот пробормотал нечто примирительное, но дама пожирала Джулию глазами, крепче сжимая собачий поводок.
В конце концов Джулия робко подошла к парнишке из челяди, который выгуливал длинномордого спаниеля. Юноша с готовностью склонился над запиской, но, прочитав адрес, изменился в лице:
— Ничего себе! Да, честно скажу — знаю, где это. Отвести вас прямо туда не могу, но, если хотите, провожу до того места, откуда виден этот дом.
— А, так вам знаком товарищ О’Брайен?
Этот вопрос вызвал некоторое затруднение.
— Дом знаю. Кто ж его не знает. Слушайте, только вы на меня не ссылайтесь.
— А на кого же мне ссылаться?
— Да, точно, в самом деле. Тогда ладно.
Парнишка стремительно припустил вперед — Джулия, как и спаниель, едва поспевала следом, причем пес ее обгонял и время от времени оглядывался, вроде как сочувственно. Провожатый не оглянулся ни разу. Всем своим видом он показывал, что уже сожалеет о своей покладистости, и Джулия заподозрила, что он, не ровен час, умышленно заведет ее неизвестно куда. Наконец он остановился на каком-то перекрестке и указал пальцем:
— Вон там, видите? Современное здание, высотка, с флагами по углам. Только смотрите обо мне не распространяйтесь!
— Да с какой стати? — возмутилась Джулия.
Но парень уже трусцой бежал в обратном направлении впереди спаниеля.
До этого здания было уже совсем недалеко: прямоугольное, почти целиком застекленное, оно и впрямь походило на Хрустальный дворец. У входа дежурили двое охранников в красных мундирах. Собрав в кулак всю свою волю, она протянула одному из них измятую уже записку, лапидарно подтверждающую вызов. Но охранник, пробежав ее глазами, осклабился и стал приветливым, даже любезным, чего менее всего можно было ожидать от охранника. Его напарник отворил дверь и с белозубой улыбкой провел посетительницу в вестибюль — необъятный зал высотой в три этажа. Стены были оклеены обоями с затейливым орнаментом из переплетенных цветов и листьев. Джулия попыталась вообразить, на каких стремянках стояли маляры, когда оклеивали эти стены без единой неровности или морщины. Какой же длины были полотнища? Мыслимо ли справиться с такой задачей? Сходные признаки мастерства просматривались во всем. Плинтусы безупречно прилегали к стенам, окраска не выдавала ни одного мазка. Шерстяной ковер насыщенного зеленого цвета лежал идеально гладко, как будто пол заливали жидким покрытием. И ведь никакого запаха. Если здесь чем-то и пахло, то, по ее ощущениям, лишь свежим воздухом. Джулии подумалось, что роскошь может заключаться не только в изобилии, но и в отсутствии чего бы то ни было. И больше всего поразило ее отсутствие грязи, какое невозможно было представить в других районах Лондона: там воздух на одну десятую состоял из копоти, отчего носовой платок, если высморкаться, становился черным.
Охранник подвел ее к лифтам. Кабин было шесть, и каждая — со сверкающими серебристыми дверями. Ни на одной не висело объявления о срочном ремонте. Мужчина сам нажал на кнопку, и за стеной тут же поcлышалось слабое урчанье — это пришел лифт. Двери почти беззвучно скользнули в стороны. Внутри обнаружился ковер того же насыщенно-зеленого цвета, на стенах поблескивали дубовые панели. Внутри уже стоял кто-то из обслуги; Джулия посторонилась, чтобы дать ему выйти. Но тот не шелохнулся. Вместо этого он учтиво спросил:
— Вам на какой этаж, товарищ?
За нее ответил охранник:
— К О’Брайену.
От этого физиономия лифтера утратила всякое выражение. Он как-то съежился, когда в кабину вошла Джулия. Зато перед ней в полный рост замаячил тот ужас, который развеялся было за время гонки по улицам внутрипартийного квартала. Двери закрылись, отрезав все звуки. Даже во время движения механизм работал почти неслышно; его заменяла беззвучная вибрация. А может, движения и не было? Джулия напрягла слух и невольно представила, будто обречена провести целую вечность в этой лишенной звуков и запахов камере наедине с человеком в белом сюртуке. В его напомаженных волосах застыли следы от зубцов расчески. Неужели такой субъект хоть раз был с женщиной?
Когда двери лифта открылись, она не сразу поняла, что предстало ее взгляду. Впереди не было даже площадки, по бокам — никаких коридоров. Она оказалась в гостиной с высоким потолком, четырьмя креслами и стеклянным столиком: лифт въехал прямо в квартиру! Там в мягком свете ожидал слуга-остазиец в белоснежной куртке. Этого человека отличали армейская выправка и живые умные глаза, но лицо было странно неподвижным. В детстве Джулия как-то раз видела мужчину, который после авиакатастрофы перенес пластическую операцию; лицо у того осталось изуродованным, и этот, даром что с правильными чертами, производил сходное впечатление. Можно было подумать, лицо его расплавилось, а потом при охлаждении застыло.
Без единого слова он повернулся спиной, и Джулия последовала за ним в еще более просторное помещение, которое своими размерами и элегантностью вызвало у нее новый прилив страха. Обои здесь были кремового оттенка, а панели безупречно белые, под стать смокингу слуги. С потолка свисала люстра. Она не горела, но ярусы хрустальных подвесок искрились в последних лучах солнца. В воздухе витал аромат свежесрезанных цветов, которые были расставлены в вазах буквально повсюду, а из смежной комнаты доносилось никем не оцененное пение кенара. Одну стену почти целиком занимало гигантское окно, выходившее на высотки и руины внешнепартийного Лондона в серо-алой дымке заката. Отсюда виднелся даже сверкающий отрезок Темзы с непременными проловскими лодчонками. Все здесь было чужое, неимоверное, за исключением одной знакомой приметы — металлической трескотни телекрана. Но как только Джулию посетила эта мысль, слуга как ни в чем не бывало подошел к телекрану, чтобы его выключить. Не приглушить, а именно выключить! У нее забрезжила слабая надежда, что именно в этом и заключается неисправность: телекран ведь не предусматривает возможности отключения. Но она уже понимала: неисправный телекран тут вовсе ни при чем. Время подобных игр прошло.
