– Как же это объяснить? – спросила Марина.
– А никак. Я не понимаю. Это просто невозможно. Но было… было. Я ведь сам обследовал место преступления. Сам видел эти гильзы.
Мы с Мариной переглянулись.
– Может, выстрелы были сделаны в машину, во что-то движущееся, что потом исчезло оттуда, не оставив следов? – предположила Марина.
– Ха! Подружка у тебя подает надежды стать хорошим полицейским офицером! Да, именно такой гипотезы мы какое-то время придерживались, но ее ничто не подтверждало. Дело в том, что пули этого калибра рикошетят от металлических поверхностей, так или иначе оставляя после этого следы. Ни одного такого не было обнаружено.
Через несколько дней, на похоронах моих товарищей, я увидел Сентиса. Выглядел он – хоть самого в гроб клади. Видно, что несколько дней не спал, одежда грязная. А уж перегаром несло от него… Он мне тогда признался, что домой идти не осмеливается, ночует на вокзалах. «Я, Флориан, – говорит, – считай, что сам уже мертвый». Его-де жизнь ничего не стоит. Я тогда предложил ему обратиться в полицию, попросить защиты. Он только криво улыбнулся. Даже предложил ему ночевать у меня – отказался. «Нет, Флориан, не хочу, – говорит, – иметь на совести еще одну смерть». И тут же затерялся в толпе. За следующие считаные месяцы, меньше года, все без исключения члены правления Вело-Граннель перемерли. Выглядело это всегда одинаково и всегда как естественная смерть, не подкопаешься – инфаркт. Врачи пишут официальную бумагу, и дело закрыто. Заметьте – все как один умерли около полуночи, все в своих спальнях, все – растянувшись лицом вниз на полу, судя по позе, как бы убегая от чего-то… от смерти, не оставившей никаких материальных следов. Все, кроме Бенджамина Сентиса. Я после встречи на кладбище не видел его тридцать лет. Только вот теперь увиделись, пару недель назад.
– Перед самой его смертью, – добавил я.
Флориан кивнул.
– Он сам позвонил в комиссариат, искал меня. Вроде бы у него есть новая информация по тем преступлениям на складах фабрики и вообще по делу Вело-Граннель. Я перезвонил ему. Нес он всякий бред, но я все равно согласился с ним встретиться. Ну, не знаю – из жалости, что ли. Договорились на следующий день, на улице Принцессы, в одном кабачке. Он не явился. А еще через день старый друг из комиссариата мне звонит и сообщает новость насчет его трупа в канализации старого города. Протезы рук, которые ему сделал Колвеник, отрублены. Это стало известно газетам. А вот что им не стало известно: на стене тоннеля он кровью успел намазать слово. «Teufel».
– Teufel?
– Это по-немецки значит «дьявол», – перевела Марина.
– А еще это название бабочки, рисунок которой служил логотипом фабрики. Его Колвеник и придумал, – добавил Флориан.
– Этой черной бабочки?
Он молча кивнул.
– Почему ее так странно назвали? – спросила Марина.
– Не знаю, я не энтомолог. Знаю только, что Колвеник их коллекционировал, – ответил инспектор.
Приближалось обеденное время, и Флориан предложил дойти до бара у станции фуникулера. Мы все трое с облегчением покинули заплесневелый домишко.
Хозяин бара оказался приятелем Флориана и сразу провел нас к отдельному столику у окна.
– Что, шеф, внуки в гости приехали? – весело подмигнул он Флориану.
Тот только молча кивнул, не снисходя до объяснений. Нам принесли тортильи, томатный хлеб и пачку сигарет для инспектора. Принимаясь за еду – неожиданно вкусную, – Флориан продолжил свой рассказ.
– Я с самого начала расследования знал, что прошлое у Колвеника темное. В Праге не нашли никаких следов регистрации его рождения; по сути, неизвестны ни его настоящее имя, ни национальность.
– Так кто же он был?
– Я себе этот вопрос уже тридцать лет задаю. На самом деле коллеги из Праги нашли одного Михаила Колвеника – в списках «Волчьего дома».
– Какого дома? – спросил я.
– Так в Праге называется сумасшедший дом. Только я думаю, что Колвеник, известный нам, никогда там не бывал, а просто сумел присвоить имя одного из его обитателей. Колвеник – о нет, уж он-то сумасшедшим не был.
– Зачем же ему было брать имя душевнобольного пациента? – задумчиво спросила Марина.
– Да это как раз дело довольно обычное для того времени, – объяснил Флориан. – Во время войн и потрясений множеству людей бывает необходимо сменить имя, отсечь от себя опасное, нежелательное прошлое, как бы родиться заново. Вы по молодости лет не знаете, что такое война… а пока ее не отведаешь, людей и жизни не понимаешь…
– Так Колвенику, выходит, было что скрывать? – размышлял я вслух. Если пражская полиция знала о нем, стало быть, была причина?
– Да я-то думаю, просто совпадение имен, – возразил Флориан. – Если Колвеник из «Волчьего дома» – это наш Колвеник, то он не стоит внимания. Фигурировал там в одном деле, закрытом за отсутствием состава преступления. Подозревали убийство одного пражского хирурга, Антонина Колвеника, но следствие показало, что смерть была естественной.
– Так как же все-таки этот Михаил Колвеник оказался в доме скорби? – вернулась к тому же вопросу Марина.
Флориан поколебался, прежде чем ответить.
– Понимаете, там было подозрение, что он проводил какие-то манипуляции с телом покойного…
– В смысле?..
– В рапорте из Праги на этот счет не было уточнений, – сухо ответил отставной и стал сосредоточенно зажигать очередную сигарету.
Наступило долгое, неприятное молчание.
– А как насчет той истории, которую нам рассказал доктор Шелли? Насчет больного брата-близнеца, призвания, служения…
– А так, что это история, рассказанная Колвеником доктору Шелли. И не более того. Должен вам сказать, что Колвеник лгал, как дышал – легко и естественно. У доктора Шелли, в свою очередь, было много причин просто поверить ему, не вдаваясь в детали. Все финансирование клиники, до последней песеты, зависело от Колвеника, Шелли фактически был его служащим на окладе. В должности экзекутора…
– Позвольте, так брат-близнец и все остальное – это что, выдумка? – я был растерян. – А как же альбом с фотографиями больных с деформациями тела, научные изыскания…
– Лично я полагаю, что как раз брат-близнец существовал, – резко сказал Флориан.
– Так, значит?..
– Я думаю, что больной ребенок – это он сам.
– Простите, инспектор, но ведь…
– Я, дочка, сто лет как не инспектор.
– Но Виктором-то вы остались? Так вот, Виктор…
Я впервые увидел на лице отставного полицейского открытую, ясную улыбку. Она его очень красила.
– Так что за вопрос?
– Вы сказали, что при расследовании злоупотреблений и мошенничества на Вело-Граннель обнаружилось «кое-что еще»…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
