— Кира! — едва слышно, почти не раскрывая губ, позвал я. И к своему удивлению, услышал:
— Да, это она. — Женщина обернулась, и я увидел, что это вовсе никакая не Кира. Просто девушка с букетов белых цветов. Девушка, стоящая у могилы Киры. — Вы были знакомы? — спрашивает она.
А я и не знаю, что сказать, потому что ком застревает в горле, что-то сдавило грудь, а на глаза наворачиваются слезы. Я смотрю на этот белокаменный крест и вижу высеченное на надгробии дорогое имя, и словно бы слышу ее слова, сказанные еще тогда, весной, за несколько месяцев до разлуки: «Теперь для меня ясно все… Я дождалась. Теперь ты никуда, Миша, не уедешь! Мы уедем вместе!» И я отвечаю: «Уедем! Уедем, любимая…»
Но вот, поди ж ты, не случилось…
И только тут я понимаю, насколько странные слова эта девушка только что произнесла. Знаком ли я? Что ей ответить? Я вдруг почувствовал тяжесть, словно бы и впрямь дожил до ста лет. Седой старик, склонившийся у надгробия любимой. Старый грешник, явившийся из прошлого замаливать грехи. А что, может быть, суждено меня простить именно этой незнакомке? Может быть, ей я сумею объяснить то, в чем сам себе до сих пор признаться не решаюсь? Да, где-то слышал, чистосердечное признание смягчает приговор…
Вот я смотрю на нее и вижу изящный, так хорошо знакомый мне овал лица, огромные карие глаза, с небольшой горбинкой нос и волосы… шелковистые пряди волос, выбивающиеся из-под темной шали.
— Vous êtes familiers?[2] — вновь говорит она, теперь уже по-французски.
— Ах, простите, — отвечаю я. — Задумался, потому и промолчал.
— Так что вас привело сюда? — Выговор у нее вполне хорош, разве что некоторые слова произносит с небольшим акцентом.
— Прошлое. Прошлое, мадемуазель… Не знаю, как вас называть. Кстати, позвольте представиться, Покровский Михаил. Писатель.
— А меня зовут Марина.
— Марина? — не могу скрыть удивления. — Так звали младшую дочь Киры Алексеевны. Мария, Марина, Мина…
— Вот как! — Вижу, что и она удивлена, заинтригована. — Да откуда же вы знаете?
Что ж, придется для начала чуточку соврать, в который уже раз за последние два дня. Ну а там уж видно будет.
— Видите ли, Марина, мне довелось разгадать одну загадку, связанную с именем молодой дамы из аристократической семьи. Речь о ее романтическом знакомстве во время Первой мировой войны с молодым военврачом. Заурядная в общем-то история, если бы не ряд обстоятельств, весьма драматичных и совершенно неожиданных. Пришлось изрядно покопаться в архивах, прочитать кое-какие письма, так я о Мине и узнал. А все дело в том, что этой аристократкой оказалась княгиня Кира Алексеевна…
— Этого не может быть! — Глаза Марины горят, и румянец на щеках, несмотря на то что нет мороза.
Такой гневной реакции я никак не ожидал. Для начала могла бы усомниться, но вот так сразу отвергать… Мне даже показалось, что такой ответ Марина подготовила заранее. Однако мне ли не знать, что на самом деле было…
А Марина продолжает в том же тоне:
— Зачем вам это? Зачем вы это выдумали? Неужели готовы ворошить прошлое только для того, чтобы добиться славы, нажить литературный капитал? Да можно ли подвергать сомнению репутацию порядочных людей? Как все это противно! Я не желаю больше слушать. — Даже отвернулась от меня.
Вот ведь! Я и не думал не гадал… Оказывается, и любовь моя, и тяжкая болезнь — все было ради славы? Как говорится, устами младенца… А не послать ли эту девочку к чертям! Что о себе возомнила? Что она может знать про мою любовь? Да как эта пигалица посмела!
Я чувствую, что вот еще чуть-чуть, и милый интеллигентный разговор перерастет в перебранку двоих обиженных людей. Она не смирится с тем, что не права, я тоже не смогу свое поражение признать. Нет, уж этого она точно не дождется!
— Да-а-а, не думал не гадал… — говорю, постепенно остывая.
— Вы о чем? — спрашивает. Вижу, что понемногу кровь отливает от лица.
— Так вам гораздо больше идет.
— Что? — недоумевает.
— Я говорю, когда вы сердитесь, вы не так милы.
Смутилась. Похоже, к комплиментам не привыкла.
— И не надейтесь, что заслужите прощения, — снова разрумянилась.
— За что? — Теперь уж я недоумеваю.
— Как за что? За клевету!
— Ну, это уже слишком, Марина. Это явный перебор. Да можно ли так бросаться грубыми словами?
— Можно! Я защищаю честь княгини Киры.
— Помилуйте, я и не покушаюсь на ее честь.
— Но ваши слова…
— Так вы же не даете мне сказать, ведь даже не дослушали…
— Господа! — вдруг раздалось за моей спиной.
Ну вот, явление четвертое. Не много ли для одного дня?
— Господа, кладбище не самое подходящее место для дискуссий. Не лучше ли вам успокоиться, уединиться где-нибудь под крышей и поговорить неспешно, по душам?
И вправду, мы даже не заметили, что начинался дождь. Столь же несомненным было и то, что здесь мы с Мариной ни о чем не договоримся. Я было хотел поблагодарить незваного советчика, однако, когда обернулся, увидел, что по аллее удаляется некто в длиннополой черной рясе, под зонтом — видимо, это был церковный служка. Нам оставалось лишь последовать его совету. Но, уходя, я еще раз посмотрел на белый крест и надпись стершимися позолоченными буквами. Там, рядом с именем княгини, была написана фамилия ее мужа. Все как положено — дата рождения и дата смерти. Число и месяц… Годом смерти был указан 1943 год… Но как же так? С кем же тогда я лобызался прошлым вечером?..
21
А где-то через час мы сидели в уютном ресторанчике на бульваре Сен-Мишель. Заказали по чашке кофе, а я позволил себе немного коньяка. И вслед за тем стал рассказывать Марине обо всем, что со мной случилось. Вполне оправданной особенностью моей исповеди было то, что говорил я от третьего лица, будто все это было не со мной, будто любил и мучился вовсе не я, а тот, что когда-то поздним вечером сел в Киеве на московский поезд. Но тут я ни словечка не соврал, и даже имя назвал подлинное — Михаил Булгаков.
Чем дольше я говорю, тем все задумчивее становится Марина. Можно сказать — смотрит на меня как завороженная, во все глаза, и слушает, слушает, затаив дыхание. Да, я бы так и написал, если бы не одно но. И в этом ее внимательном взгляде, и в том, как от волнения поднималась ее грудь, я чувствовал, наряду с искренним желанием понять, нечто скрытое от меня, в чем не дано мне было разобраться. Казалось, что ее мучает, терзает мысль — сказать или не сказать? Но что же?!
Я уже допил и кофе, и коньяк. Собственно говоря, осталось сообщить кое-какие частности. Да, в общем-то Марине все эти подробности были ни к чему. И я замолчал, даже не окончив фразу. И вдруг она мне говорит:
— Вы сказали, что они расстались в декабре, вскоре после октябрьских событий. Только ведь это не последняя их встреча.
Хоть я и был мысленно готов к такому повороту, однако от удивления выпучил глаза. Базедовой болезни у меня нет, но когда слышишь вот такое…
— Так что случилось? — спрашиваю.
Марина тяжело вздохнула и, подперев милое личико рукой, стала рассказывать. Все это было для меня как кошмарный сон. В лучшем случае как неминуемое раздвоение моей личности. Мог ли я предполагать, что вот со мной произошло нечто совершенно невозможное, а я об этом узнаю от постороннего лица? Словно бы жизнь в сомнамбулическом сне проспал, а теперь ее заново передо мной прокручивают.
— Моя бабушка, дочь княгини Киры, в тот год решила участвовать в конкурсе красоты на звание «мисс Россия». Тогда он проводился среди эмигранток благородного происхождения. Конечно же князь был категорически против, он считал участие в конкурсе позором для семьи. Поэтому бабушка свои намерения скрывала. Она ждала звонка от устроителей и каждый раз первой подбегала к телефону. И вот в очередной раз снимает трубку и слышит незнакомый голос. Говорят по-русски и спрашивают Киру Алексеевну. Бабушка отвечает, что ее нет дома, что княгиня будет позже. Тогда незнакомец просит передать ей, что будет ждать до вечера у входа в парк де Монсо со стороны авеню Ош, это совсем недалеко от нашего дома на улице Дарю. Странная просьба, однако он так настойчиво просил, что бабушка пообещала просьбу выполнить. Только она не знала тогда, что князь по параллельной трубке все подслушал. И даже догадался, кто звонит — это был он, знакомый княгини по Москве, Михаил Булгаков. И вот, как мне рассказывали потом, на свидание явился сам князь, причем не просто так, а с револьвером. Был очень жесткий разговор. Князь пригрозил убийством, если Булгаков не оставит Киру Алексеевну в покое. С тем и ушел. Ну а потом… — Тут Марина замолчала.
— Так что же было потом? — допытывался я, хотя не очень верил в то, что она мне рассказала.
— А дальше случилась самая позорная страница в истории нашей семьи. По существу, князь сдал соперника… сдал ОГПУ, написав донос в советское посольство.
