И все же мне повезло. Уже на излете сумрачного, неприветливого дня, прозябший, промокший и голодный, я нашел то, что искал. Уж как я радовался, когда узнал, что моя спасительница была из «бывших», то есть самых настоящих, потомственных русских дворян. Выслушав несколько корявых фраз, выученных мной по словарю, милая дама сжалилась надо мной и произнесла на еще более корявом русском:
— Дом номер шесть на рю Пуге, это в Клиши. Сообщите о своем прибытии консьержке. Кстати, и с ней желательно говорить по-русски. Вашей тарабарщины она явно не поймет.
И вот я уже вхожу в подъезд. Типичный для Парижа доходный дом — почти такие же строили в начале века и в Москве. Консьержка — немолодая дама, по виду не аристократка, нет, скорее учительница из гимназии. Строгая, как ей и подобает.
— Добрый вечер, мадам! Я к вам по направлению от…
— Да, знаю, мне только что звонили. Добрый вечер, месье! Позвольте ваш паспорт. — Внимательно разглядывает каждую страницу на просвет. — Вы не анархист? Не большевик?
— Что вы, мадам! Меня политика не интересует.
— Как странно! А я слыхала, что теперь в России это основное развлечение.
— Что вы имеете в виду?
— Ну как же! Говорят, каждый уважающий себя интеллектуал состоит в какой-нибудь карликовой партии. Это что-то вроде прежних кухонь, где обсуждали политические новости. А вместо колумбийских сериалов смотрят заседания парламента. Разве не так?
— Вообще-то я из Киева…
— Ах, ну да. Надеюсь, среди ваших родственников не было сподвижников Петлюры?
— Боже упаси, мадам!
— И то ладно. Что ж, можете располагаться, вот вам ключ. Меня следует называть мадам Ирэн… Кстати, чуть было не запамятовала… Что это вам не сиделось дома?
— Я, видите ли, любимую ищу…
— Ах, как интересно! — В глазах мадам появился интерес. — Так она что же, от вас или от большевиков сбежала? С кем? Надеюсь, с гвардейским офицером, а не с шантрапой какой-нибудь?
Не мог же я ей рассказать… Да и когда все это было!
— Он был француз. Гастон дю Пти-Туара, так его звали, — как-то сама собой всплыла из памяти эта фамилия.
— Увы, мой дорогой. — Мадам вздохнула, так примерно скорбят на похоронах. — В нынешние времена ни «дю», ни «ди»… даже привычное когда-то «де» встречается очень редко. Так что могу вам только посочувствовать. Вряд ли вы свою любимую найдете.
— Мне посоветовали обратиться в этот… как его… в Союз русских дворян…
— Фи, молодой человек. Кто вам такое насоветовал? Это не более чем чиновничья контора, собрание совершенно бесполезных людей. Там вы уж точно о своей любимой не узнаете. Подруга ваша могла выйти замуж, причем не один раз, здесь такое принято. Наверняка у нее уже совсем не та фамилия, и муж может быть не русский и даже не француз…
— Так что же делать? — Я в отчаянии.
— Я бы посоветовала вам поискать на кладбище.
— ?..
— На кладбище Сен-Женевьев-де-Буа попечительницей служит моя хорошая знакомая. Весь русский Париж она знает наперечет, как свои пять пальцев. Причем, несмотря на преклонные года, память у нее как у новейшего компьютера. Если намерены ее повидать, я дам рекомендательное письмо.
— Буду весьма признателен, мадам.
Так я ответил консьержке, но честно вам скажу — в то, что Киры уже нет, я до сих пор не в состоянии поверить. Хотя бы потому, что сам я жив. И еще потому, что стоит мне закрыть глаза, и перед глазами возникает подъезд ее дома, ужин при свечах и шепот милых губ… Я снова там, в Москве, в Обуховом переулке, весной семнадцатого года. И снова в моих объятиях она, единственная, неповторимая… Я снова в прошлом, хотя на самом деле валяюсь на тахте в крохотной квартирке, в Клиши, в столице Франции, в Париже…
Тут вдруг раздался тихий стук в дверь. Кого это принесла нелегкая? Вслед за тем дверь комнаты отворилась и показался некто в очках, без шапки, но с шарфом, скрывающим нижнюю часть лица.
— Что это? Господи! Откуда? — в ужасе забормотал я, еще не успев очнуться от воспоминаний. — Эй, сударь! Месье! Вы как здесь оказались?
Незнакомец внимательно глянул мне в глаза и, придвинувшись, негромко произнес по-русски:
— Успокойся! Помолчи немного. Ты здесь один?
— Ну да, один… — переведя дух, промолвил я, — а вы-то здесь при чем?
Незнакомец тревожно огляделся по сторонам и, убедившись, что в комнате нет больше никого, снял шарф, сбросил пальто прямо на тахту. Передо мной стоял пожилой господин, сгорбившийся, видимо, под тяжестью прожитых лет. Лицо его было испещрено глубокими морщинами, а в глазах — тоска и одиночество.
— Что, не узнал? Плохо, очень плохо. Если уж ты не узнаешь…
Эти слова заставили меня похолодеть, я было привстал, но колени надломились.
— Господи Иисусе! Ваше сиятельство, Юрий Михайлович. Да что же это? Как же так? Да почему такое?
В голове у меня все помутилось, и мысли запрыгали совершенно бестолково. Если этот — князь, то с кем же я на Патриарших… и потом во сне?
— Ах, как ты подряхлел, Миша! Боже мой, ну до чего ты старенький! — заговорил князь, волнуясь. — Но я все же счастлив, что застал тебя в живых. Я, признаться, и не думал, что увижу. Думал, что большевики тебя там уморили…
От княжеской ласки я расстроился и зарыдал тихонько, утирая глаза…
— Ну, полно, полно, перестань…
— Как… как же вы, откуда, князь? — шмыгая носом, спрашивал я. — Как же это я не узнал вас? Глаза у меня, что ли, слепнут? Очки-то на вас, очки, вот главное, и борода… Княгинюшка-то, господи, княгинюшка-то с вами?
Лицо у князя еще больше постарело.
— Умерла княгиня, двадцать лет уж минуло с того дня, — ответил он и задергал ртом, — в Нью-Йорке умерла от воспаления легких. Так и не сумела повидать родное гнездо, но все время вспоминала. Очень, очень часто вспоминала. И строго наказывала, чтобы я тебя поцеловал, если увижу. Она почему-то верила, что мы увидимся. Все Богу молилась. Видишь, Бог и привел.
Князь наклонился, обнял меня и поцеловал.
— Царствие небесное, царствие небесное, — дрожащим голосом пробормотал я. — Панихиду вот закажу, а тогда уж можно и на покой… Так на каком кладбище княгиню хоронили?
— На Сен-Женевьев-де-Буа. Впрочем, там же и я…
Тут фигура князя странным образом заволновалась, так колышутся шторы от сквозняка, а вслед за тем и очки, и пальто, и сам князь рассеялись в воздухе, как мираж. Только в мозгу моем звучали сказанные им слова…
Так я и не понял, то ли это призрак бывшего обитателя комнаты на рю Пуге со мной говорил, то ли, утомившись с дороги, я задремал и потому все это мне приснилось. Ну, в самом деле, в смерть княгини я никак не мог поверить. И вот бесконечно повторяю про себя: если я жив, тогда должна жить и она!
Но, как ни печально, поиски начать придется с кладбища.
20
На следующий день, наскоро позавтракав, я отправился на площадь Денфер-Рошеро, оттуда автобусом до Сен-Женевьев-де-Буа, а там до русского кладбища рукой подать. И вот стою перед почтенного возраста матроной. Седые букли, на носу очки — что про нее сказать? Преклонный возраст всех уравнивает, все на одно лицо.
Она сидит в кресле за столом, а я молчу и даже не знаю, как представиться. Впрочем, в рекомендательном письме мадам Ирэн должна была что-то написать. Но вот закончила читать, сняла очки и смотрит на меня. Смотрит, как околоточный на бездомного бродягу.
— Так вы недавно из России?
— Да, мадам.
— Что это вам дома не сиделось?
О господи! И эта все о том. Мадам, вам больше делать нечего?.. Однако не отвечать же вопросом на вопрос. Вот и молчу, раздумываю, как и что…
— Так что же, старые грехи заставили покинуть родину?
Надо же, видит словно бы насквозь. А что мне говорить? Ведь скажешь правду — не поверит. Соврешь — тоже не слишком хорошо…
— Уи… То есть ну да. В общем, что-то вроде этого.
— Вы православный?
— Не крещен.
— Оно и видно.
И что они все взъелись на меня? Та все выспрашивала про Петлюру, а этой не дает покоя мое отношение к попам. Если б признался, что крестили, нашла бы повод еще в чем-то упрекнуть.
— Ирэн тут пишет про какого-то Гастона. Так кто вам нужен, он или его жена?
— Видите ли, мадам… — чувствую, ей бесполезно врать. — Честно говоря, Гастон тут ни с какого боку.
— То есть как?
— Да просто вывернулась из памяти фамилия. По правде говоря, ищу я княгиню Киру Алексеевну Козловскую, дочь камергера и действительного статского советника.
— Зачем же вам она?
Мадам удивлена. Да все понятно. Одно дело — поиски жены какого-то Гастона, а тут, пожалуйте, не купеческая дочка, не курсистка, а самая что ни на есть натуральная княгиня, аристократия, голубая кровь.
— Мадам, если позволите, то о причинах я предпочел бы умолчать. Здесь, как бы это сказать… сугубо личные мотивы.
