Вслух он, однако, сказал:
— Что ж, давайте попроще. Я могу молчать, но могу и говорить. И то и другое зависит от вас. Еще проще — от вашего благоразумия. Давать расшифровку не нахожу нужным — сами понимаете.
— Ну, жук! — Козырин потерял свое обычное спокойствие и даже слегка выпучил глаза. — Ну, жук навозный! — закончил уже с восхищением.
Рябушкин поправлял очки, вздрагивал плечами, ждал. Он ждал, что Козырин скажет дальше. Тот неторопливо открыл дверцу машины, так же неторопливо сел на сиденье, включил мотор и только потом повернулся:
— Я думаю, что контакт мы нащупали. А подробнее поговорим в ближайшее время. Объяснительную только не потеряй. Я за это время чуть подумаю. Водится за мной такая слабость — раздумывать на досуге.
«Волга» лихо развернулась на зеленой траве и выехала на дорогу, подняв жидкую ленту пыли. Рябушкин проводил машину веселым взглядом.
26
Разбирая записи в своем блокноте и расставляя по местам сведения, которые узнал за это время о Козырине, Андрей задержался в редакции до вечера. Газета в этот день не выходила, все уже давно разошлись по домам, и тишину нарушал лишь глухой гул печатной машины на первом этаже. В прокаленном за день кабинете стояла липкая жара. Андрей сидел за столом, расстегнув на рубахе все пуговицы. Как от липкой жары, задыхался он от своих мыслей. Выстраивал добытые сведения в одну цепочку, и ему становилось ясно, что Козырин не родился некоронованным королем Крутояровского района, он им стал за время своей работы. Стал с помощью Воронихина.
То, что Андрей узнал о Козырине за эти дни, не давало покоя. В иные минуты ему даже хотелось бросить свой блокнот, бросить ручку — пойти, взять Козырина за грудки и просто-напросто вытряхнуть из него душу. Постепенно накапливаясь, глухая ненависть захлестывала его сейчас с головой. Теперь он понимал, откуда она, эта безудержная ненависть. Козырин мешал ему жить, мешал верить в то, во что он, Андрей, всегда верил.
Занятый невеселыми мыслями, он не расслышал шагов, в коридоре и, когда открылась дверь кабинета, вздрогнул от неожиданности. На пороге стоял Рябушкин. Передергивал худенькими плечами под тонкой белой рубашкой. Молча, без обычной своей говорливости. Это удивляло и настораживало. Уселся за свой стол и вдруг тихим, почти неслышным и потому совсем непохожим голосом произнес:
— Брось, Андрюша. Я тебя прошу — брось. Жалко ведь, свернешь шею.
— Ты о чем, Рябушкин?
— О статье, которую ты задумал. Не делай вид, я не мальчик и кое-что понимаю в людях. Ты себе свернешь шею.
— А какого квасу ты пришел меня отговаривать? На тебя не похоже, Рябушкин.
— Жалко, вот и хочу отговорить.
Рябушкин боролся сам с собой. Задавал один и тот же вопрос: «Может, не надо?» И не мог на него ответить. Откажись сейчас Андрей, послушайся его, и Рябушкин бы успокоился. Но теперь он догадывался, что Андрей не откажется. Еще раз спросил:
— Значит, писать будешь?
— Буду.
— Тогда делаю тебе широкий жест, продаю с потрохами Козырина. Вот объяснительная продавщицы. Все железно, можешь сходить проверить.
Андрей прочитал расписку на листке, вырванном из тетрадки в клеточку, и поднял глаза на Рябушкина. Ему даже и в голосу не пришло усомниться, потому что хорошо знал — в таких делах Рябушкин непревзойденный специалист.
— Выходит, Козырин и до такого докатился.
— Там прямо сказано. Дарю тебе, Андрюша, сей факт на благо восстановления справедливости. Пользуйся. Перепиши, а расписку мне отдай.
Пойду завтра в милицию сдам.
У Андрея возникла было смутная настороженность, но он тут же от нее отмахнулся…
По дороге домой Рябушкин свернул с тропинки, ушел в глубь соснового бора и там сел под первым попавшимся деревом. Снял очки и, прищурив близорукие глаза, долго оглядывался вокруг и мысленно говорил себе: «Иди назад, скажи ему. Ведь парень ни при чем. Иди». А через несколько минут: «Ничего, пусть набьет шишку. Пусть разлетятся в осколки розовые стеклышки. Нет, братец, я посмотрю, как ты, чистенький, после этого запоешь. Погляжу, какие слова тогда из тебя полезут. Не надо было торопиться называть меня сволочью».
Рябушкин еще долго сидел под сосной, но больше уже ни о чем не думал. Запрокинув голову, он смотрел вверх, где медленно темнел в проеме верхушек маленький кусочек неба. Рябушкину показалось, что не так уж он далеко, этот кусочек неба, он рядом, надо только набраться терпения и подождать, когда он станет еще ближе.
На следующий день Рябушкин встретился с Козыриным и отдал ему расписку.
Статью Андрей закончил писать в среду. В четверг еще правил. А в пятницу, уже под вечер, из больницы позвонил Савватеев, спросил, как идут дела. Узнав, что статья готова, велел Андрею никуда не отлучаться, пообещал, что скоро подойдет в редакцию.
В пятницу сдавали завтрашнюю газету. По номеру дежурил Косихин, а за редактора по-прежнему оставался Травников. Полосы он обычно читал подолгу и так разрисовывал их поправками, что корректор, линотипист и верстальщик не уставали поминать его «добрым и тихим словом».
По центральной улице прокатил последний автобус, сейчас он сделает круг, вернется и пойдет на Веселый поселок. Владимир Семенович живет в этом поселке и уезжает обычно на последнем автобусе. Сегодня он тоже своего распорядка не нарушил: стукнула дверь соседнего кабинета, забрякал ключ, вставляемый в гнездо, — Травников единственный в редакции, кто запирает дверь на ключ. Слышно было, как он обратился к Косихину:
— Полосы я вычитал, вы газету подпишите, на автобус опаздываю.
Андрей сидел в своем кабинете, ничего не делал, бесцельно смотрел в окно и напевал идиотски-глупый куплетик, с утра не выходивший из головы:
Была бы шляпа,Пальто из драпа,А остальное — ерунда…
Савватеева все не было. Андрей уже забеспокоился и стал поглядывать на часы, когда раздался звонок.
— Андрюха, тут история, кастеляншу, или как она называется, найти не могут. Не пойду же в пижаме… Короче, забирай статью и дуй ко мне.
Павел Павлович ждал его там же, на старом деревянном диванчике, на котором они сидели несколько дней назад. Спасаясь от жары, не отпускавшей и к вечеру, он снял застиранную больничную пижаму и сидел в одной майке, подставив закатному солнцу незагорелое левое плечо, изуродованное старым рваным шрамом. Андрей увидел этот шрам в первый раз. Савватеев перехватил его взгляд, недовольно дернул плечом.
— Давай сюда свое произведение. Садись вот с этой стороны.
Прочитав, Савватеев аккуратно сложил страницы, подравнял их, осторожно подержал в руках, думая о чем-то своем. Тряхнул головой.
— Авторучка есть? На первой странице, в правом верхнем углу, где обычно пишут «в печать», Савватеев поставил три своих закорючки, а в скобках, уже печатными буквами, четко и ясно вывел: «П. Савватеев».
— Держи. Кто сегодня в редакции дежурит? Косихин? А Травников где? О, деятель, опять на автобус опаздывает! Ладно. Значит, так, набирайте и ставьте на четвертую полосу.
Андрей удивился — зачем нужна такая спешка? Савватеев невесело вздохнул:
— Вот что значит молодость! Для меня, Андрей, теперь каждый день на счету, стараюсь успеть. Понимаешь? Ну, двигай.
Косихин, открыв настежь окна своего кабинета, дожидался, когда принесут полосы, и, коротая время, играл сам с собой в шахматы. Андрей без разговоров отодвинул в сторону доску и положил перед ним подписанную Савватеевым статью.
— Пожар? — как всегда невозмутимо спросил Косихин.
— Хуже. Читай.
Косихин спокойно прочитал, перевернул последнюю страницу и опередил Андрея:
— Объяснять не надо. Все понял. Бери банки в типографии и дуй за молоком.
— За каким молоком?
— За коровьим. Пока наберем, пока переверстаем — магазин к тому времени закроется, бабы типографские знаешь какой шум поднимут. У них ведь ребятишки. Понял? Беги, я тут кое-что почищу.
Нет, его ничем нельзя было удивить, этого Косихина!
Женщины в типографии сначала пошумели, поворчали, но деньги и банки Андрею все-таки дали. Нагруженный, как молочник, он скоро вернулся.
Линотипистки, разделив статью пополам, уже набирали ее. Постукивали отлитые строчки, выстраиваясь одна за другой. Чем дальше набирали линотипистки, тем молчаливей и сосредоточенней они становились.
На четвертой полосе сделали переверстку и поставили статью. Скоро внешний разворот был подписан, и загудела печатная машина, заставляя подрагивать крепкий пол типографии. Ее тяжелым вздохам вторил тонкий стакан, позвякивая на горлышке графина с водой.
Андрей с Косихиным вышли из редакции.
— Пока, — Косихин подал руку. — Поздненько, черт возьми, просплю завтра на рыбалку.
