Между тем, это уже не та Софья Марковна, которая когда-то столь безоговорочно руководила своей семьей. Что-то сломалось в ней за эти тяжелые годы, и кажется даже, что в последнее время наметились перемены и в ее отношении к Шоэлю. Да, парень явно умеет нравиться людям. Но дело не только в этом. О, Господи! Софья Марковна, умевшая командовать и наставлять, не терпевшая никаких возражений – за прошедшие годы она потеряла не только свой прежний большой живот, но и прежнюю большую силу! Ее словно бы одолела предательская слабость, подчинив женщину себе, превратив ее из всемогущего диктатора в несчастную, похоронившую сына мать…
Так что в итоге сдается и она. Да и куда деваться, если Ханеле так яростно настаивает, а бесхребетный Ицхак-Меир полностью на стороне дочери? И вот она отправляется вместе с Ханой на Арнаутскую. Шоэль в это время в пекарне, но у Ханы припасен свой ключ. Нет, вы видите? Она и в самом деле уже распоряжается здесь! Мать и дочь распахивают окна, и в них стремительно врывается весна, наполняя комнату солнечными бликами и свежестью. В комнату вбегает босоногий Вася, двухлетний сын соседки Поли. Задумчиво ковыряясь в носу, он стоит на пороге и с интересом рассматривает новые лица.
– Простудишься, дурачок! – вошедшая Поля берет мальчика на руки.
Ей тридцать с лишним – не очень уж молодая мама, которую не пощадила жизнь.
– Мы хотим здесь прибраться, ты не возражаешь, Поля? – подмигивает ей Хана.
И в комнате появляются веник, ведро с водой, половая тряпка. Мать и дочь снимают пальто и приступают к работе. Они подметают, моют, чистят, выжимают, снова моют… – много накопилось работы в комнате у неженатого парня, у которого нет в Одессе ни мамы, ни бабушки – никого, кроме Ханы.
Вернувшись с работы, Шоэль не узнает свою комнату: стекла в окнах сияют, пол блестит, красиво застлана постель, на подушке – нарядная наволочка. Все поет и сверкает – прямо дворец какой-то! Шоэль стоит на пороге, не осмеливаясь ступить внутрь в запыленных сапогах. И откуда у этой девушки берутся силы? – Да из того же источника, в котором горит и вечный огонь всей нашей жизни! Шоэль тщательно вытирает сапоги и осторожно заходит в комнату.
Новоселье отпраздновали на исходе субботы. Пришли Шульберги, подружки Ханы, Миша Бернштейн и еще несколько ребят. Недостающие стулья одолжили у Поли. Что касается угощения, то его одолжить, увы, негде. Нет уже тех разносолов, от которых ломились столы в прежние времена! Но воздадим должное и упрямице Софье Марковне, продемонстрировавшей чудеса изобретательности и приготовившей все, что только возможно было сотворить в тех трудных условиях. Все, и даже немножко больше.
Ох, не устояла наша Софья Марковна перед обаянием Шоэля, дрогнула. И, раз дрогнув, тут же преисполнилась к нему нежной симпатией. Ицхак-Меир притащил самогон и вишневую наливку, что позволило гостям то и дело поднимать стаканы – лехаим! И громче всех кричал он сам, потому что этот славный человек никогда не отказывался от хорошей выпивки и закуски. Гости, как это заведено на новосельях, принесли подарки – кто тарелки, кто ложки и вилки…
Виновник торжества, Шоэль, сидит во главе стола, Хана рядом с ним. Уже прозвучало несколько тостов, уже произнесены многие добрые пожелания, и теперь пришла очередь Шоэля сказать пару слов своим дорогим гостям. Рюмки наполняются, и Шоэль встает, не переставая поглядывать на Хану, словно проверяя: здесь ли она?., не ушла ли? «Вот ведь как обкрутила парня, – думают гости. – Он уже без Ханы и пальцем шевельнуть не может!» А та пожирает его глазами с нескрываемым обожанием. Если избраннику сердца нужно, чтобы она была рядом, то вот она здесь, на месте!
Как приятно смотреть на эту пару – олицетворение жизни и молодости! На Шоэле белая рубашка и шелковый галстук довоенных времен. Хана прелестна; ее точеную шею украшает кружевной воротничок. Несколько мгновений они стоят молча, словно впитывая всеобщее восхищение. Затем Шоэль говорит, что безмерно рад всем собравшимся. Он благодарит их за добрые пожелания и за подарки.
– И хотя, – говорит он, – создавать семью я пока не собираюсь, и мог бы обойтись без такого количества посуды, но… – Шоэль на мгновение замолкает и лукаво смотрит на гостей, – …но если уж совершать такую глупость, как женитьба, то жениться я согласен только на этой девушке!
Он указывает на счастливую Хану.
– Вот моя дорогая невеста!
– Вот это да! – ахают гости. – Это уже речь мужчины!
Радостные, подогретые самогоном, они шумно поднимаются со своих мест:
– Мазал тов! Мазал тов!
Правда, бедный Бернштейн помрачнел еще больше, но что уж тут поделаешь! Зато Софья Марковна до того разволновалась, что тут же опрокинула сто грамм, а потом еще и запила рюмкой вишневой наливки, которая стояла перед мужем. Подумать только – и это Софья Марковна, которая почти не пьет! А что это делает сидящий рядом с ней давний ее искуситель? Вы только посмотрите – Ицхак-Меир преспокойно наливает в ее стакан еще сто грамм самогона, и Софья Марковна чисто машинально вливает в себя и это! Потому что когда встает вопрос о счастье дочери, Софья Марковна способна пить хоть жидкое пламя и ничего не почувствовать.
Но зато теперь – и вовсе не под влиянием выпитого, она вдруг распрямляется, как в те давние времена, когда еще была самодержицей и верховной главнокомандующей всей семьи.
– Мазал тов, дочь моя! – целует она Хану, но срывается и слезы заливают ее лицо.
От слез и поцелуев мокры щеки у сияющей невесты.
– Мазал тов тебе, Шоэль! – Софья Марковна целует будущего зятя и смотрит на него долгим и добрым взглядом.
Теперь, когда она отдает этому разбойнику свое единственное сокровище – свою дочь, пусть только попробует не беречь ее! Хана между тем обнимает отца, целует его ввалившиеся щеки, шепотом благодарит…
– Ну, ну, полно, Ханеле! – останавливает ее Ицхак-Меир.
Он не переваривает сантиментов, а потому поскорее наливает себе и Шоэлю. Они, мужчины, поймут друг друга и без женского сюсюканья.
– Чтобы было хорошо, Шееле! Только хорошо! – произносит он благословение опытного, пожившего человека.
Сейчас он отправляет этих детей в трудный жизненный путь. Сколько лишений и страданий подстерегают их там! Пусть Хана и Шоэль счастливо минуют эти препятствия!
Шоэль садится за пианино, начинает барабанить по клавишам, революционные песни вырываются из окна на улицу. Звучат «Варшавянка», «Мы кузнецы…», «Молодая гвардия…». Затем, дурачась, молодежь запевает приблатненую песенку: «Отречемся от старого мира и в баню мы не пойдем!» – какие-то озорники придумали легкомысленные слова на мотив «Марсельезы». Не стесняются спеть и «Раввины нам не нужны…»
А потом комната наполняется негромкими звуками песен Сиона – нынче они не в моде, и петь их следует так, чтобы дальше стола слышно не было. Но вот встрепенулся Ицхак-Меир, гордо посмотрел вокруг, опрокинул еще стаканчик. Плевать он хотел на осторожность! Сегодня пекарь ничего не боится, ему сейчас море по колено! И он громко запевает жидким своим тенорком: «О, родная страна, прекрасная страна! Мы, как зеницу ока, будем вечно беречь тебя!»
Вокруг шикают, просят немедленно утихомириться, но куда там – разве остановишь душу, если она жаждет выговориться, выразить себя? Он, старый Ицхак-Меир, не намерен молчать! Жива еще в его сердце надежда, есть еще порох в пороховницах, и мечта еще не задушена!
Софье Марковне от всех этих треволнений сделалось дурно, она побледнела. Встревоженный Ицхак-Меир уводит жену домой. Да и незадачливый претендент на ханину руку Миша Бернштейн как-то незаметно исчез из комнаты. Исчезнет он и из нашего рассказа – что ж, не получилось у него с Ханой Шульберг, но есть и другие достойные еврейские девушки, а такие парни, как Миша Бернштейн, на дороге не валяются.
Молодежь сидит у Шоэля допоздна – и пошумели, и попели – вечер удался на славу. Но пора и честь знать, гости дорогие! Постепенно все расходятся, вот и комната опустела, предрассветные блики выгоняют наружу затаенные мысли и желания… Шоэль и Хана провожают друзей до конца улицы. Хане тоже надо бы домой, родители уже ждут. Но у Шоэля на уме совсем другое: вместо того, чтобы провожать девушку домой, он тянет ее назад, в свою комнату. И она, как будто завороженная – не то его глазами, не то предрассветным дурманом – идет за Шоэлем.
Обнявшись, они поднимаются по ступенькам, заходят в комнату, где царит беспорядок: на столе громоздятся грязные тарелки, остатки еды и питья, пустые бутылки, холодный чай в стаканах. Но глаза влюбленных ничего этого не замечают. Они видят совсем другое. Незаметно блекнет и отступает предрассветный сумрак. Светлеет, усиливается весенний ветер, дующий с моря, гудит на крышах, стучится в окна – то громко, то едва слышно, обещает кому-то радость, кому-то печаль. Бегут часы, настал выходной день, зашумела за окнами улица. У соседей заплакал маленький Вася. Но Шоэля сейчас и пушкой не разбудишь. Хана прижимается к нему во сне, ее руки обвились вокруг его шеи, мягкие волосы рассыпались по подушке. Новый день приходит на Арнаутскую.
