могу ментов, – сказала.
Жарков не шелохнулся: ещё отходил.
– Но ты совершенно другой, – призналась Аллочка.
– В каком смысле?
Она шагала пальчиками по его груди.
– Ты… какой-то порядочный. Остальные ваши, – замолчала, придавая особое смысловое значение «вашим», то есть «его» коллегам, – они грубые и неопрятные. А ты красивый, ты хороший.
Жарков знал о себе чуть больше. Он знал, например, что может быть очень жестоким и, возможно, она – эта Аллочка – единственная, кто вообще за всю жизнь его так назвал.
– Знаешь, – сказал, – ты тоже хорошая.
Он другого слова не подобрал: словарный запас его не отличался масштабом, да и уличная служба не требовала серьёзных вдумчивых разговоров.
– Останешься?
– Не могу, – признался, – домой надо, с женой вроде как помирился.
Аллочка не возражала.
Гоша не смог предъявить за обиженного клиента.
Как было велено, тот ждал в машине. Стоило появиться – налетел с вопросами.
– Ну как? Получилось?
Гоша молча отдал собственные деньги. Потерпевший не нашёл ни слов благодарности, ни каких-либо других.
– Мошенница, да? – спросил.
– Угу, – пробубнил Гоша, – самая настоящая.
– Вот скотина, – обозначил, и Жарков хотел возразить, но стало это необязательным.
Доложил, что разобрался. Разрешили ехать домой, но быть на телефоне.
Жена спросила, почему так рано. Ничего ещё не готово. Салаты надо, и горячее.
– Сидел бы на своей работе, – недобро сказала она.
– Я, наоборот, старался… – не соврал Гоша.
– Ну и молодец. Иди вон, стол разложи. Сейчас свалишься, как всегда. А мне праздник не праздник с этой готовкой.
Гоша послушно вытащил стол-книжку, определив прямо по центру напротив телевизора. Он стоял, и смотрел, и думал: наверное, скатерть нужна. Хотел спросить, где эта скатерть, – но жена обязательно бы раскричалась. И так на взводе – новогоднюю суету не любила, не понимала, в чём смысл не спать полночи и наедаться как в последний раз. А насчёт алкоголя – один бокал шампанского, да и только. Жарков запасся дорогим вискарём, который ему по знакомству продали за полцены. Но не был уверен, что жена позволит опустошить бутылку хоть на треть.
– Банку открой, – крикнула с кухни.
Он обрадовался, что стал нужен, и с удовольствием шибанул по запаянной крышке.
– Осторожней, – причитала жена, – набрызгаешь мне. Руки ты помыл?
– Помыл-помыл. Скатерть у нас… есть?
– У нас – есть, – как и ожидалось, брякнула недовольно, – а у вас – не знаю.
Сказала взять в антресоли на второй полке.
Сложно только первые десять лет, думал Жарков. Почти как на службе, где в первые годы тоже приходилось нелегко. Срок семейной выслуги небольшой, дальше легче. Может быть, так у всех. Пусть лучше так.
– А Лиза где? – опомнился.
– «Лиза где»… – повторила жена. – В Москву поехали с классом, новогодние каникулы.
Вазочки с салатами спешно заполняли стол. Нарезки, бутерброды, какие-то финтифлюшки, утка вот-вот запечётся. Запах мандаринов разлетался по квартире, и жена вроде перестала бузить: всё успела, всё сделала, можно теперь и расслабиться.
Спросила, как на работе. Ответил – нормально. Будут ли выходные. Нет, не будут. Преступность выходных не знает.
Вспомнил, что с завтрашнего дня отстранён от службы. Решил не признаваться.
– А могли бы съездить куда-нибудь, – протянула мечтательно жена, – за город или вообще в Европу. Достала твоя работа, честное слово.
– Ну, хочешь, – пытался Жарков, – хочешь, езжай без меня. Деньги-то есть, возьми вон, откладывали.
– Хочу, – призналась, – но это… Да ну, блин.
Хотела сказать: это неправильно, семья, несмотря ни на что, должна оставаться семьёй, то есть, если куда-то и что-то – обязательно вместе. Ничего не сказала, только разрешила достать алкоголь и не ждать, пока великий и могучий обратится к ним с торжественной речью.
Выпили по третьему, наверное, бокалу, прежде чем пробили куранты и прогремел гимн. Ничего не загадывали.
– Ешь-ешь, – говорила совсем уж тепло, – салаты ешь, утка – скоро.
– Ага, – улыбался Гоша, и казалось ему, что в новом году всё действительно станет иначе.
Курил на кухне. Жена обычно запрещала, но сегодня – ладно, так и быть. Воздух, полный молодого январского ветра, хватал дым и выдыхал его в праздничную разноцветную улицу.
Услышал, как истерит телефон.
– Начальник тыла звонит, – сообщила жена, когда вернулся в комнату, – работа твоя любимая.
Он ответил и, услышав знакомый голос, отошёл. Сбавил громкость, отвернулся. Жена всё равно не следила. Служебные вопросы её мало интересовали.
– Да, Михалыч. Ага. Какие проблемы? Что значит? Убьёт, говорит? Жди!
Обозначил кратко: случилась беда. Район шумит, надо торопиться.
– Год новый, а ничего не меняется, – подтвердила супруга, – надолго?
– Нет, – замешкался, – не знаю, я быстро постараюсь.
– Да уж постарайся, – вздохнула, оценив нетронутый почти стол.
Уже в дороге понял, что сел за руль под градусом. Теперь-то не уволят, куда там.
Примчался к дому, где его по-настоящему ждали.
В подъезде басил тяжёлый мужицкий голос. Поднялся на последний этаж – и увидел, как обманутый сельчанин безнадёжно пытался достучаться до прекрасного.
– Забери! Хочешь, все деньги отдам? Только открой! У меня есть, я полгода копил… Открой, открой! – кричал тот, пока Жарков не хватил его за плечо.
– А? – обернулся мужик. – Ты!
– Я, – ответил Гоша. – Чего тут?
Пьянющий вдрызг, уже побитый.
– Её хочу! – ответил и ударил ногой в дверь, а потом плюхнулся прямо на грязный пол и расплакался. – Жена узнала, – изливался тот, – фотографию увидела, – захлёбывался в соплях, – фотографию-то не удалил, – вот и выгнала. Иди, говорит, и не возвращайся. Я и пошёл, выследил, а она не открывает. Шлюха!
– Пошли, – сказал Жарков, и опять взял за плечо.
– Куда ты меня? Куда? Только не в мусарню, я не пьяный.
Гоша вывел мужика на улицу. Не хотел, чтобы она слышала.
– Я тебя грохну сейчас, и мне ничего не будет.
Мужик зло харкнул и потопал по тяжёлому снегу.
Куда он шёл, пьяный, – Гошу не волновало. Наверное, стоило догнать, остановить, отвезти домой. Мало ли что могло случиться. Непременно что-то, да могло.
Думал, подниматься ли. Поднялся.
Они любили друг друга несколько раз подряд, пока Жарков не протрезвел окончательно – и понял, что всё-таки надо возвращаться. Всё хорошее приходит, когда не ждёшь, но заканчивается быстро.
На прощание сказала зачем-то, что обязательно бросит свою работу.
– Да ладно, – особо не задумываясь, ответил Гоша, – все должны где-то служить.
Ожидала услышать: «вот и правильно, давно пора», но Жарков сказал то, что сказал.
Он выезжал со двора – и заметил мужика. Тот сидел на ледяной скамейке и пил из горла водку.
– Ты мне скажи, – гудел, – я разве такой плохой? Как мне жить? Я жену только люблю, а это не считается. Ты скажи мне, товарищ полицейский, что теперь делать?
