ни любой другой праздник – даже похороны, ибо, хоть играли они так, будто раскочегариваешь дизельный движок холодным октябрьским утром, в счет шло старание, а не результат. И неважно, что бывшая жена Хоакина, мисс Изи, заявляла, будто единственная причина, почему Los Soñadores играют на всех праздниках Коза, в том, что Хоакин жарит мисс Кржипчински – молодую белую соцработницу с большими дойками, которая не умела хлопать в такт и не узнала бы ритм сальсы, даже если б он выглядел как слон, зато ее объемные бедра двигались с таким собственным ритмом, какой любой мужик в Козе мог заслышать за тысячу километров. Мисс Кржипчински возглавляла досуговый центр для пожилых людей в Коз-Хаусес, выделявший деньги и всякую мелочовку на особые мероприятия по всему району. И действительно казалось странным, что досуговый центр, вечно жаловавшийся на безденежье, всегда находил средства, чтобы оплатить Los Soñadores кошачий концерт в Коз-Хаусес по любому поводу, в то время как Гектор Васкес из корпуса 34 когда-то играл на тромбоне у Уилли Бобо, а Ирв Тигпен из корпуса 17 сидел на барабанах у Сонни Роллинса. Не может она, что ли, и их пригласить сыграть для разнообразия?
Не суть. Когда бы Los Soñadores ни дребезжали, как четыре драндулета, они привлекали слушателей. Доминиканцы вежливо кивали в такт и хихикали меж собой. Пуэрториканцы пожимали плечами и говорили, что все равно один только Бог лучше Селии Круз и того психа Эдди Пальмьери, который может сбацать такой горячий сальса-джаз, что хочется про-charanga-ть[22] все свои деньги в ночном клубе, а значит, какая разница? Черным – по большей части христианам с Юга, которые росли в церквях, где священники ходили с пистолетами, собирали хлопок и могли без предупреждения и разогрева возопить с кафедры так, что слышно за полштата, пока в одной руке держат охапку хлопка, а другой щупают под юбкой хористку, – любая музыка была по нраву, так и чего переживать? Словом, все танцевали и одобряли, и почему нет? Хоакин играл бесплатно, а музыка идет от Бога. Все, что от Бога, есть хорошо.
Пиджак подобрался к заднему ряду толпы вокруг ступенек корпуса 17, где лабали Los Soñadores, выставив усилки и барабаны на верхней площадке крыльца. Усилки питались от удлинителя, разложенного по самодельной сцене. Провод тянулся в окно квартиры Хоакина на первом этаже, расположенное рядом с подъездом. На козырьке над группой висела табличка, которую издали Пиджак прочесть не смог.
Он встал и смотрел из-за толпы, как Хоакин горланил на испанском, дошел до особенно трогательного куплета и повысил голос, отчего его развеселые музыканты заработали гармонью и заколотили по бонго с еще большим смаком.
– Г’ван, Хоакин! – воскликнул Пиджак. Хлебнул «Кинг-Конга» и ухмыльнулся женщине рядом, оскалив пожелтевшие зубы, торчащие из десен, точно бруски масла. – Что бы они тут ни устроили, главное, что весело.
Женщина – молодая доминиканка с двумя маленькими детьми, – не обратила на него никакого внимания.
– Г’ван, Хоакин! Чем больше я пью, тем лучше ты играешь, – крикнул он в сторону сцены.
Несколько человек поблизости, сраженных мастерством музыкантов, улыбнулись замечанию, но глаз от группы не отвели. Хоакин был в ударе. Банда громыхала дальше. Пиджака они не заметили.
– Ча-ча-ча! – задорно тараторил Пиджак. – Играйте, хорошие мои! – сделал еще глоток «Конга», повел бедрами, потом гаркнул: – Лучшие бонго на свете!
Последняя шутка вызвала улыбку на лице доминиканки, и она скосила на него взгляд. Увидев, кто это, она тут же забыла про улыбку и попятилась, притянув к себе детей. Мужчина поблизости заметил ее отступление, увидел Пиджака и тоже попятился, а за ним – второй.
Пиджак ничего не замечал. Пока вокруг редела толпа, он завидел в первых рядах перед группой знакомую шляпу Сосиски, кивавшего под бачату с сигарой в зубах. Пиджак пробрался через толпу и хлопнул Сосиску по плечу.
– Что празднуем? – спросил он. – И где надыбал такую сигару?
Сосиска повернулся к нему и застыл, распахнув глаза. Нервно озираясь, вынул сигару изо рта и прошипел:
– Ты что здесь делаешь, Пиджачок? Димс вернулся.
– Откуда?
– Из больницы. Из дома. К нам.
– Ну и хорошо. Пусть и в бейсбол тоже возвращается, – сказал Пиджак. – Еще сигары не будет? Не курил сигар лет двадцать.
– Ты оглох, что ли?
– Хватит шуметь и дай сигару. – Он кивнул на свой нижний карман пиджака, где заныкал бутылку «Конга». – У меня тут при себе горилла. Будешь?
– Не здесь, – прошипел Сосиска, но потом метнул взгляд в сторону флагштока, увидел, что все чисто, выхватил бутылку из кармана, быстро приложился и вернул на место.
– С чего вдруг сигара? – спросил Пиджак. – Сестра Бибб наконец залетела?
Сосиску не обрадовало упоминание церковной органистки и его периодической любовницы.
– Не смешно, – буркнул он. Достал сигару изо рта с неловким видом. – Я выиграл спор, – пробормотал он.
– И кто проспорил?
Сосиска глянул на Хоакина, который уставился на кого-то со своих ступенек, и весь вдруг побледнел. Более того, Пиджак заметил, что теперь вся группа Los Soñadores уставилась на кого-то – на него. Музыка, которая и до этого еле хромала, замедлилась до еще более вялого цоканья.
Пиджак достал из кармана «Конг» и прикончил остатки, потом кивнул на Los Soñadores.
– Скажем прямо, Сосиска. Они не «Глэдис Найт и Пипс». Чего это Хоакин достал своих из нафталина?
– А ты надпись не видишь?
– Какую надпись?
Сосиска показал на слова, которые группа нацарапала на картонке: «С возвращением, Суп».
– Суп Лопес откинулся из тюрьмы? – с удивлением спросил Пиджак.
– Так точно.
– Хвала богу! Я думал, Супу дали семерку.
– Дали. Вышел через два.
– А за что он сел-то, напомни? – спросил Пиджак.
– Не знаю. Видать, они разорились на его кормежке и отпустили. Надеюсь, сегодня он не голодный.
Пиджак кивнул. Как и большинство жителей Коза, Супа он знал всю жизнь. Это был мягкий, щуплый, тихий шибздик, который упражнялся в основном во время бега от местных хулиганов. А еще это был худший игрок в бейсбольной команде Пиджака. Малыш Суп предпочитал проводить дни дома, за просмотром «Капитана Кенгуру» – детской передачи о добром белом дядьке, чьи перешучивания с куклами и персонажами вроде мистера Лося и мистера Зеленые Джинсы приводили мальчика в восторг. В девять лет Суп разом вымахал так, как еще никто в Козе не видел. Взлетел от метра сорока до метра шестидесяти. В десять уже стал каланчой почти под метр восемьдесят. В одиннадцать перевалил за метр девяносто, и теперь ему приходилось сидеть прямо на полу в гостиной матери и гнуть шею, чтобы смотреть по черно-белому телевизору «Капитана Кенгуру», чьи кукольные выкрутасы и шуточки в этом возрасте он находил все более унылыми. В четырнадцать он вовсе позабыл «Капитана Кенгуру»
