— К вашим услугам, к вашим услугам, господа, — подобострастно пробасил он. — Капитан Барриан. Какие-то приказания от его светлости?
— Да, — коротко ответил я. — Приказано готовить город к обороне от орденской армии. С этого момента город на осадном положении.
Капитан раскрыл рот, и как будто даже немного уменьшился, словно сдувшийся воздушный шарик.
— Но ведь… армия… а как же мы будем?.. — проговорил он, уставившись на меня.
— Вы — не будете, — ответил я. — По приказу его светлости я принимаю командование гарнизоном. Артиллерия имеется?
— Имеется, как же, — проговорил капитан. — На северных воротах картечница, «Трескотуха». Да на южных такая же — «Барса». Только из «Барсы», почитая уж лет десять не стреляли, так что и не знаю, в каком она состоянии.
— Проверим, — кивнул я. — Макс, пусть твои люди для надежности у пушек подежурят. Из них кто-нибудь с орудиями обращаться умеет?
Макс помотал головой.
— Откуда в заднице алмазы? — бросил он. — Если бы мы какую пушку нашли и против нежити приспособили — может, чему и научились бы. А так… Ну, так-то я могу себе артиллерийский навык качнуть, у меня в него и так десять очков вложено — еще с тех пор, как я в Кернадале на стене дежурил.
— Сколько человек налицо? — обратился я вновь к капитану.
— Сто восемнадцать, — ответил он. — Это считая с больными и отсутствующими. А так — Сто одиннадцать.
— Как так⁈ — переспросил я. — В городе же был гарнизон в двести пятьдесят стражников.
— Так ведь половина с герцогской армией ушла, — развел руками Барриан. — Он как речь-то ту свою сказал, так у ребят этак глаза загорелись, побежали в его полки записываться. Я ж не мог удержать — да и запрещено было препятствовать-то. А из оставшихся кое-кто сбежал по-тихому: должно быть, к Ордену подались. За всеми тоже не уследишь, особенно, ежели человек никому не сказался.
— Ясно, — прибавил я себе под нос. — Двести человек, стало быть, если считать с нашими. Против тысяч трех орденских.
— А что, неужто ж вся армия орденская сюда идет? — снова запричитал капитан. — Да они же нас в блин здесь раскатают, вот как Мученики святы. Может, нам это самое? Сдадимся если, какая… эта самая… амунистия полагается?
Я взглянул на него с жалостью. Действительно, попал человек, как кур во щи. Однако для проявления гуманизма время было неподходящее.
— Никакой нам, твое благородие, амнистии не будет, — проговорил я, старясь, чтобы это прозвучало как можно тверже. — Ты по их понятиям буквально на днях государственную измену совершил. Они таких теперь на кострах жгут, не слыхал?
При мысли о костре я сам поморщился, но капитана этакая перспектива повергла в такой ужас, что мне стало страшно, как бы он не грохнулся в обморок прямо при подчиненных, что было бы крайне не к месту.
— Не бойся, твое благородие, — приободрил я его, хлопнув ладонью по плотно обтянутому мундиром толстому плечу. — Мы этот город отстоим, и получим от его светлости награду. Я его лично попрошу, чтобы тебе баронство пожаловал. Только смотри, чтоб из гарнизона никто не сбежал, и все были налицо. Построй их прямо тут, на площади.
Тут капитан немного приободрился, расправив свои тараканьи усы. Коротко кивнув, он покатился обратно в пристроенную к ратуше кордегардию, разыскивать сержантов — всех четверых — и строить свое воинство.
Макс, глядя на его суетливую походку, покачал головой. Среди моих солдат тоже кое-кто посмеивался.
— Надо обследовать укрепления, — сказал я Максу, глядя на то, как перепуганный сержант выскочил из кордегардии — разыскивать своего коллегу, дежурящего на стене и вместе с ним собирать стражников, включая мирно спящих по домам. — Узнать, есть крепостные ружья помощнее, а то две пушки — это ни о чем.
— Ты всерьез намерен обороняться? — уточнил Макс. — Так-то мы все еще можем сняться с места и уйти в Кернадал. Там нас никто не осудит.
Я вспомнил о разговоре с Ксай, который состоялся у нас с ней сразу перед моим отъездом. Она предлагала поехать со мной, но я попросил ее этого не делать, изо всех сил убеждая, что дело почти безопасное, и она нужнее для меня здесь — чтобы наблюдать за тем, что происходит в штабе и вообще в армии. Больше-то никого из моих людей здесь не оставалось — Киру было бы наивно считать моим агентом.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ксай в ответ на мои аргументы только скептически приподнимала бровь и настаивала на том, что ей лучше быть рядом, в качестве последнего резерва на случай, если оборона пойдет не по плану. Но я был непреклонен.
Я хорошо понимал, чем может обернуться появление дракона на городской стене на глазах у стольких людей. Орденская армия, конечно, может быть, и разбежится после такого, но то, что я после этого навсегда стану в глазах всей страны опасным чернокнижником — в этом можно не сомневаться. И не я один, а, пожалуй, и все егеря. Опять же, что будет после этого с самой Ксай? Ей после такого придется ходить и оглядываться, почище, чем Кире. А я вдруг почувствовал, что ее судьба меня очень волнует.
Одним словом, сколько бы она ни настаивала, в Митцен я ее с собой не взял, и она, кажется, не на шутку обиделась. Сейчас я об этом жалел — с Ксай было как-то спокойнее, но дело было уже сделано. И я знал, почему я ее не взял. Я действительно планировал обороняться. Плевать, что там задумал герцог, но я этот чертов город удержу, а потом еще посмотрю ему в глаза.
Так я Максу и ответил.
* * *
Армия Ордена подошла на закате следующего дня. Сперва на дороге появился конный разъезд — несколько десятков всадников в кожаных нагрудниках. К воротам — наглухо закрытым, конечно же — подскакал на гнедом жеребце молодой офицер с жидкими усишками, в доспехах и с щеголеватым плюмажем на шлеме.
— Именем его величества, приказываю открыть ворота и впустить войска! — выкрикну он уверенно и повелительно. Похоже, сопротивления никто не ждал.
— Именем его светлости герцога Тарсинского, сообщаю вам, что город ворота не откроет и предлагаю вступить в переговоры, — ответил я с высоты надвратной башни. Посреди всех перипетий этого долгого дня я нашел время для того, чтобы хорошенько начистить кирасу и даже натереть сапоги, так что выглядел сейчас не менее представительно, чем орденский хлыщ.
Он, в свою очередь, уставился на меня с таким выражением, словно с ним заговорил его конь, да еще и заговорил, против ожиданий, крайне непочтительно.
— Вы это бросьте! — рявкнул он, но голос при этом предательски дрогнул. Он, кажется, осознал, что он тут сейчас один на открытом месте, как вошь на сковороде, а из бойниц на него смотрят дула вражеских мушкетов. Не самое приятное ощущение. — Какие еще переговоры! Вы либо открываете ворота, либо это государственная измена!
— Измену совершает Орден, — ответил я. — Когда завязывает междоусобную свару в ту пору, когда следует сплотиться против нежити! Вы знаете, что мертвые уже вошли во внутренние земли⁈ Чего доброго, через пару недель тут окажутся. Кто с ними будет воевать, ваша армия, три тысячи человек? Да вы же разбежитесь все, и вас сожрут по одному!
Лицо парня, кажется, побледнело, явив собой разительный контраст с алым плюмажем. Он погарцевал на лошади, видимо, обдумывая, что сказать.
— Это измена! — выкрикнул он, очевидно, ничего более оригинального не придумав. — Я считаю до десяти, а потом пеняйте на себя! Раз!
— Будем считать, что уже десять, — крикнул я. — Давай, скачи к своим. Пусть или парламентеров присылают, или начинают штурм. Нечего тут рассусоливать.
Тот кивнул и в самом деле понесся назад, после чего вся кавалькада скрылась в ближайшем лесочке. Ненадолго — через полчаса на дороге уже показалась темная гусеница пехоты, которая начала перестраиваться в шеренгу, группируясь, отделенная от нас широким лугом. Вслед за ней появилась другая, третья, а вскоре показались несколько пушек, выстроенных в ровненький ряд. Я наблюдал за всем этим со стены в подзорную трубу, подаренную некогда тяжело раненным капитаном Дрикером по случаю благополучного возвращения в Крюстер.
