И вот как-то у меня образовалась большая недостача оружия. Ночью, при переходе батальона на другой участок, присланный к нам новый командир роты не сориентировался в обстановке и приказал окопаться спиной к противнику. Когда на рассвете немцы открыли огонь, половина роты полегла, остальные отступили и окопались на новом месте. Оружие погибших — в том числе ручной пулемет — оказалось брошенным на ничейной полосе, и, разумеется, никто не хотел за ним лезть. Лейтенант был в полной растерянности от случившегося, оставшиеся солдаты его приказаний не выполняли. Он мне сказал: «Тебе оружие сдавать, ты и лезь за ним…»
Что мне оставалось делать? На следующую ночь перестрелки не было, и я пополз к оставленной позиции, ориентируясь по зареву пожара где-то в наших тылах. Действуя наощупь, я собрал винтовки, а ручной пулемет нащупать никак не мог. Долго я ползал по передовой, как крот, измучился вконец. Несколько раз возвращался обратно, потом опять лез — пока не наткнулся на этот проклятый пулемет. Я его уволок осторожно, чтобы противник не услышал шума, потом перенес на повозку и, ни о чем не подозревая, свез на склад артснабжения.
Наутро меня разбудил посыльный лейтенанта Забрудного. У него я застал старшину Волкова и начальника артсклада. Все втроем они набросились на меня: ах ты, е… твою мать, умнее всех хочешь быть, у своих начал уводить…
Оказывается, пулемет-то был из роты Волкова! Как это получилось, я и сам не знаю. Видимо, я отклонился в сторону, когда полз, а пулеметчик в этот момент заснул. Поднялся переполох — решили, что немцы пулемет утащили. Утром Волков приезжает на склад сдавать оружие и надо же — видит свой пропавший пулемет.
Мои объяснения Забрудный поднял на смех.
— Целый год симулировал, обдуривал всех: «не вижу». А как пулеметы с передовой воровать — видит лучше всех!
Они составили акт, но я отказался его подписать.
— Все равно ты у меня не открутишься, в штрафную все равно упеку, — злорадствовал Забрудный. — Я всегда капитану Скопцову говорил, что ты придуриваешься с этими очками, а он не верил. Кто прав оказался?
Но в штрафную меня так и не упекли. В батальоне уже почти не оставалось народа. Каждый солдат был на счету. Приказано было всех уцелевших объединить в одну роту. Старшиной оставили Волкова, а меня направили в строй, вторым номером к злополучному пулемету, который я сослепу украл.
А Волков меня продал оперу, нарушив наш уговор.
— Ты лягавый! — сказал я ему. — Раз такое дело, я про тебя тоже все расскажу. Ты же по-настоящему оружие воровал.
— Я не лягавый, я тебя продал законно — ответил он. — Мы уговаривались, когда были в одной роте, а потом у каждого стал свой интерес, когда по разным ротам разошлись…
Он действовал по Закону двора. Моя угроза его лишь рассмешила:
— Не позабудь рассказать, что сам участие принимал. На шухере-то кто стоял?
На передовой я пробыл всего два дня, на третий — меня ранило. К этому времени от нашей роты, вернее батальона, осталось тринадцать солдат, один станковый пулемет и один ручной. Никакого начальства над нами не было, ни офицеров, ни сержантов. Когда лейтенант был тяжело ранен, он приказал пока командовать мне.
А какой я был ночью командир, когда сам ходил на привязи за своим первым номером. В саперной роте мне сплели специальный поводок из бикфордова шнура; одним концом я цеплял его за свой ремень, другим — за ремень напарника, являвшегося моим поводырем.
Ранило меня ночью на другой стороне Одера, который мы днем форсировали по взорванному мосту. Нас накрыло минометным огнем, я закричал: «Вперед! Бегом!» — чтобы выйти из-под обстрела.
В этот момент вспыхнул взрыв, совсем рядом. Первый номер с пулеметом упал и потянул меня за собой. Поводыря убило, а я вначале даже нe почувствовал, что ранен, но когда от него отцепился, то из-за сильной боли даже не смог бежать следом за своими. Я понял, что ранен в живот. Стал обдумывать, как мне быть. Если ждать тут до утра, я могу отдать концы.
Спасение пришло, как с неба. Вдруг послышался шум мотора и приглушенные голоса. Это оказались заблудившиеся артиллеристы с противотанковой пушкой, они совсем было заехали к немцам, хорошо, что я предупредил. Меня подобрали в машину и завезли в какой-то медсанбат чужой дивизии. Из медсанбата перевезли в армейский госпиталь, в город Бяла Бельска.
И вот, спустя несколько дней после победы, я радостно шел в свою часть, стоявшую под Прагой. Я во что бы то ни стало хотел, выйдя из госпиталя, вернуться в свою родную «Ишачиную дивизию», с которой прошел боевой путь от Керченского плацдарма до Одера.
Я шел, мечтая о скорой демобилизации, возвращении в Москву и о поступлении в институт. А навстречу мне скакал на лошади оперуполномоченный Особого отдела, теперь уже старший лейтенант Забрудный, в новой шинели и хромовых сапогах.
Он очень удивился.
— А, беглец! Сам решил явиться? Это хорошо, это зачтется тебе… — как-то странно он приветствовал меня.
Я оторопел.
— Я не беглец! Иду из госпиталя после ранения. У меня все справки есть.
— А ну, покажи! — приказал Забрудный.
Я сдуру отдал ему все справки и больше их не видел.
— Е…ть я хотел твои справки! Ты с передовой дезертировал! И через санчасть не проходил! Я сейчас на блядоход еду. Мне с тобой заниматься недосуг. Явишься к комбату и доложишь, что я приказал тебя взять под стражу до утра! — орал он. — С пулеметом у тебя было недоразумение? И теперь тоже? Теперь ты, пархатый, у меня не отвертишься…
Он пришпорил лошадь и ускакал.
Безусловно, какая-то невидимая сила помогала мне выпутываться из бесчисленных неприятностей. Я даже сам этому удивлялся. Но в первый раз я подумал, что Бог, наверное, есть, когда на следующий день по всей дивизии стало известно о возмутительном ЧП со старшим лейтенантом Забрудным из Особого отдела.
Произошло следующее.
Вечером командир дивизии гвардии генерал-майор Колдубов, герой Советского Союза, проезжая на машине в штаб, чуть не сбил чью-то лошадь, плохо привязанную к крыльцу. Возмущенный генерал вошел в дом вместе со своим ординарцем выяснить, кому лошадь принадлежит. Принадлежала она старшему лейтенанту Забрудному, которого генерал слегка потревожил в кровати. Опер, разгоряченный любовью, отвесил всеми уважаемому генералу оплеуху.
Эта, Богом посланная оплеуха, и спасла меня от новых неприятностей со стороны Особого отдела. Забрудного тогда же скрутили и наломали ему бока. Был трибунал, и вначале ему дали семь лет. Но Особый отдел своего выгородил. Дело было пересмотрено, и Забрудному оставили только разжалование.
Часть 5. Бледная спирахета — оружие врага
Как читателю известно, будучи ранен в стрелковой роте, я попал в медсанбат, а затем в армейский госпиталь, стоявший в городе Бяла Вельска, неподалеку от границы между Польшей и Чехословакией.
Признаюсь честно: чего я больше всего боялся на фронте, так это госпиталя. Не столько вражеские пули и снаряды меня пугали, сколько операционный стол и хирург в белом халате со скальпелем в руках. Еще я ужасно боялся, что если меня контузит, то в госпитале через меня будут пропускать электрический ток — об этом я еще наслышался в запасном полку. Я заранее дал себе клятву: ни за что не попадать в госпиталь с контузией, лучше умереть! В детстве я, как-то решив попробовать, какого вкуса электричество, лизнул штепсельную розетку — вкус этот мне запомнился на всю жизнь.
Во время боев в Карпатах меня и вправду контузило. Вместо того, чтобы отправиться в госпиталь и пройти лечение, я отлеживался две недели в ротной хозячейке под телегой, а потом два года заикался.
За геройский патриотический подвиг меня наградили орденом Славы III степени, а он давался не каждому (разумеется, об истинной причине своего героизма я умолчал).
Мильт, мечтавший о такой награде, был уязвлен в самых лучших чувствах.
— Ваша нация у казачества славу увела! — ни более ни менее — заявил мне этот старый конокрад, будто «наша нация» «увела» его кобылу.
Как я ни боялся госпиталя, но все же, когда меня ранило в живот, я там оказался. Если бы осколок попал куда-нибудь в руку или в ногу, я, может быть, опять побоялся бы пойти в госпиталь и за свой «патриотизм» получил бы орден Славы II степени. Мильт такого удара, наверно, не пережил бы.
Но теперь вопрос стоял о жизни или смерти, а помирать мне очень не хотелось в мои двадцать лет да и обидно было как-то отправляться в «наркомзем», когда победа уже не за горами. Откуда я мог знать, что ранение не опасное? Это выяснилось только в госпитале, когда сделали рентген.
В медсанбате же никакого рентгена не делали, там действовали на глазок. Раненых клали на операционные столы и «обрабатывали» по конвейерной системе, как в разделочном цеху мясокомбината.
