И сверху из бачка на выбритую макушку начинает капать вода. Ощущение поначалу вроде бы приятное, но чем дальше капель стучит по темечку, тем непереносимее становится боль. Голова буквально раскалывается на части. Впечатление, будто в мозг вбивают раскаленные гвозди… После «капельницы» Связиста приволокли – идти не смог. И еще потом сутки был не в себе, как-то странно по-звериному подвывал и дергался.
Алексей вернулся с допроса довольно скоро. По всему видно, на сей раз его не били. Но Пушника поразило поведение ротного. Он зашел в камеру, спотыкаясь, будто слепой, опустился на подстилку: не согнулся – сломался. И тупо уставился в пространство.
Пушник подполз к Алексею и осторожно тронул за, плечо. Старлей вздрогнул, словно его ужалили, испуганно вскинул голову.
– Это ты? – пробормотал. Когда-то карие глаза, живые, блестящие, дерзко смотревшие на окружающих, потухли.
– Что случилось, рассказывай! – потребовал Пушник.
Опухшие в кровоточащих трещинах губы Алексея дрогнули.
– Крышка мне, Колян! – прошептал он.
– Не пори чепухи! – возразил Пушник. Никогда еще он не видел самолюбивого гордого ротного таким подавленным. И с невольным страхом подумал: какой же силы должно оказаться воздействие на старлея, чтобы сломить?
– Не раскисай, Алешка, – грубовато сказал Пушник. – Прорвемся… Да и в чем, собственно, дело?
Алексей прижался щекой к колену и тихо сказал:
– Ты видел когда-нибудь собственную смерть, Колян? Не видел? А я сегодня ее, костлявую, узрел во всей красе.
– Что ты прешь ахинею? – воскликнул Николай.
Так же замедленно, без интонаций и пауз, Алексей продолжал:
– Подвел меня Жаба к окну канцелярии и говорит: «Оставлю сутки на размышление. Если не согласишься, тут будет завтра твое место, господин офицер». И указал на кол во дворе. Помнишь афганца, наказанного за нападение на охранника?..
Еще бы не помнить: афганец, посаженный на кол, дико выл всю ночь. Только к утру затих. Его, уже мертвого, стащили с кола и вынесли за ворота, чтобы предать земле.
– Мало ли нам грозили… – пробормотал потрясенный Николай. И подумал, что в этом забытом богом месте все может статься. Вслух же с наигранной бодростью воскликнул: – Мы им живыми нужны!
Старший лейтенант приподнял голову, еле слышно обронил:
– Нет, Колян, это не пустая угроза. Жаба пообещал, что будет откровенен, и выложил все как на духу. Уже одно это, пойми, свидетельствует о многом.
– Что же необыкновенное сообщил тебе Жаба?
– Раббани ждёт большую группу иностранных корреспондентов и готовит представление, шоу по-ихнему. Приглашены радио, телевидение. Мое выступление перед журналистами с определенными заявлениями должно прозвучать на весь мир, что поднимет пошатнувшийся престиж «духов», поможет им получить от американцев очередную партию оружия и деньги. Если не подоспеет помощь из-за океана, моджахедам нечем будет дальше воевать. Вот какая ситуация. Жаба сказал, ему нечего скрывать: либо я дам согласие, либо…
Слушая старлея, Николай все отчетливей понимал, что Жаба действительно выложился. За разглашение таких сведений, если не будет результата, начальника тюрьмы к награде не представят. Но вдруг Алексея все-таки взяли на испуг? Казнить советского офицера таким варварским способом – может ведь дойти до тех же корреспондентов. Возможно ли этакое в двадцатом веке?
– Я тоже так подумал, – усмехнулся Алексей. – Даже сказал: «А вдруг просочится информация о расправе надо мной?..» На что Жаба преспокойно ответил: «Никто не узнает. Никто и никогда… Чтобы у обер-лейтенанта не осталось иллюзий, я поклянусь на Коране». И взял в руки лежавшую на столе книгу.
Николай похолодел. Он знал, что означает для мусульманина клятва на Коране.
– Погоди, не отчаивайся, – пробормотал. – Что-нибудь придумаем…
Он говорил, лишь бы не молчать. Молчание было бы сейчас особенно невыносимым. Алексей сразу бы понял, что его мудрый старшина, на которого в последнее время привык во всем полагаться, тоже загнан в угол и не знает, как поступить.
– Думай, Колян. Это единственное, на что мы тут имеем право, – отозвался Алексей и снова уткнулся лицом в колени.
Продолжать разговор дальше было бессмысленно. Ротный сейчас в отключке. Надо оставить мужика в покое, пусть пройдет первый приступ отчаяния.
Ситуация и в самом деле тупиковая. Куда ни кинь – кругом чернуха… Не может Алешка скурвиться. Не может, и все тут. Что бы ни думали служивые об афганской мясорубке, как бы ни кляли тех, кто распорядился их судьбой и жизнью, но сказать об этом падким на жареное иностранцам характер не позволит. Тот не человек, кто отречется от своего народа, от солдатской присяги, от Родины наконец…
Но, с другой стороны, – дикая смерть, недостойная человека, в полной безвестности… И если не упираться по-ослиному, если произнести, кол им в глотку, несколько слов, согласно кивнуть в кинокамеру, то можно еще пожить, а там, глядишь…
Николай встал. Держась за стенку, машинально сделал шаг, другой. Колени дрожали, в икрах кололо, поясница отозвалась прострелом. Но ни боль, ни дрожание, ни колотье не имели значения. Николай шел. Шел, переступая, через лежащих на полу. Шел, боясь оторваться от стены. И в душе ликовал. И чем дальше двигался, тем яснее понимал: случилось чудо. Так уже однажды было. Госпитальный врач тогда предсказал: «Отлежишься, старшина, подлечишься и в один прекрасный день поскачешь на своих двоих!» Похоже, «санаторий» в крепости Бадабера оказался отличным местом для излечения.
– Товарищу прапорщику ура!
Пронзительно-звонкий тенорок принадлежал конечно же Саше Вырковичу. Потрясенный увиденным, он описывал вокруг Пушника круги, хлопая в такт каждому шагу ладошками, и сиял от счастья, отчего заострившееся, в волдырях от москитных укусов лицо парнишки выглядело еще более жалким.
Теперь вся камера наблюдала за героическими усилиями старшины. Даже афганцы во главе с Акаром прильнули к решетке. И Пушник продолжал идти, хотя уже ощущал, как потяжелели ноги и навалилась усталость.
– Совсем отпустило или чуток? – спросил Полуян, когда старшина остановился рядом.
– Боюсь загадывать… Ты ребят успел предупредить?
– Нашептал всем, кому надо.
– Моряка ввел в курс?
– Намекнул. Раскрываться до исподнего не стал. Нет ему моей полной веры.
– Может, ты прав, – рассеянно ответил Николай. Он все еще прислушивался к себе, к ушедшей боли, с трудом привыкая к мысли, что снова на ногах. Взгляд упал на Алешку, скрючившегося в изголовье подстилки лицом к стене. Сердце сжалось. Как погасить это отчаяние? Чем помочь человеку, у которого нет иного выхода, как умереть?
Мелькнувшая мысль показалась спасительной. Раз все или почти все готовы к действиям, почему не попытаться бежать нынешней ночью? Какая разница, в конце концов, когда? А так хоть старлей избежит казни и, коли суждено отдать концы, погибнет как воин.
Однако поразмыслив, Пушник дал отбой. Ничего не подготовлено, Абдулло только начал нащупывать связи с пуштунами. Нет
