передай…
Не дожидаясь ответа, Михаил вразвалочку направился к арсеналу, демонстрируя неторопливостью пренебрежение к опасности. Он был не очень уверен, правильно ли выполнил поручение. Но старлей, выслушав доклад, одобрил и поведение сержанта, и его мудрое решение.
– Слухай сюда, командир, у меня придумка вызрела, – сказал в ответ обрадованный похвалой Полуян. – Ночью «духи» могут вырубить свет и в темноте, сам понимаешь… Короче, выдели мне ребятишек. За тридцать минут перемирия мы смотаемся в канцелярию, грабанем бумаги, мебель, снарядные ящики подкинем и заложим на плацу костерок.
– Отлично, Ян, действуй. В темноте, ты прав, мы потеряем все преимущества.
Вскоре Полуян с четырьмя бойцами уже мчался через двор к канцелярии. Пока Связист с ребятами сгребал газеты, листовки, книги, Полуян проник в кабинет Жабы. Внимание привлек большой сейф, в котором наверняка хранились документы на всех заключенных.
Полуян прикрепил к ручке сейфа гранату, рванул со стены электропроводку – чем не шнур. Привязал один конец за кольцо чеки, второй выбросил в окно. Дал знак ребятам возвращаться в арсенал, а сам дернул за болтающийся конец провода и упал на землю. Взрыв потряс здание.
Михаил заглянул в окно кабинета и пришел в восторг от собственной выдумки: в сейфе зияла дыра, бумаги внутри горели.
– Что за самодеятельность? – набросился на Полуяна Алексей. – Кто разрешил фейерверк устраивать?
– Не серчай… Глянь, темнотища какая надвигается, старлей. А у нас иллюминация, как в великий праздник – День Победы!
– Праздник так праздник, – покрутил головой ротный. – Отдыхай!
– Думаешь, дадут храпануть?
– Не знаю. Лови момент, Ян. Завтра жарко будет…
Спать разместились кто где. Антон Загоруйкин пристроился на снарядных ящиках. Настроение было взвинченное, хотелось двигаться, громко говорить, безостановочно стрелять. Но братва разбрелась по углам – никто не был расположен к трепу. Поблизости на цинках с патронами свернулся калачиком Сашок. Связист растянулся на полу. Все настолько привыкли к тюремному «комфорту», что и не замечали его отсутствия. Вскоре установилась тишина, нарушаемая похрапыванием заснувших после тяжкой работы усталых людей
Загоруйкин постепенно успокаивался. Наконец-то он вернул себе чувство равенства среди своих, ощутил общую судьбу. И пришел сон – умиротворенный, глубокий. Он увидел родную Одессу, Приморский бульвар, маленького Дюка, вечно заляпанного голубиным пометом… Он шел по знаменитой на весь мир лестнице, вольно вдыхая морской воздух… Антон был спасен. Спасен от допросов, от страшного зверя с выпученными, вылезшими из орбит глазами… Жаба – живодер. На этот раз он вытянул бы из Антона все сведения о подготовке к побегу…
Жаба знает, как слаб, как уязвим человек. Он и так сделал из Антона последнего подонка. Почти сделал. Его выхватил из петли в самый последний миг старлей. И Пушник. Оба смогли даже в таких условиях привести себя в готовность к сопротивлению…
Разбудил Загоруйкина громкий вскрик, расколовший рассветную тишину.
– Командир, ко мне! – орал часовой не своим голосом. – Не пойму, что хочет Абдулло…
– Глянь, ребята, толмачу нашему не позавидуешь? – сказал Полуян. – Сзади два амбала поджимают, спереди – мы. Меж двух огней, как меж двух стульев…
Тем временем Абдулло, то и дело оглядываясь, дошел до середины плаца и издали крикнул:
– Комендант крепости переговор вести хочет!
Загоруйкин похолодел. А что, если Жаба просто так, за здорово живешь, во время переговоров ляпнет о нем? Расскажет о добровольной сдаче в плен, об охотно взятой на себя роли стукача?.. Надо было что-то предпринимать.
– Товарищ старший лейтенант, Жабе верить нельзя! – воскликнул Загоруйкин. – Наврет с три короба и дорого не возьмет.
– Верно, командир, – поддержал Полуян. – Эта тварь болотистая любит мозги затирать…
– Мелкая он сошка, – подхватил Загоруйкин. – Пусть вызывает самого Раббани.
– Согласен, ребята. Разговаривать с Жабой, который нас истязал, ниже нашего достоинства. Даешь Раббани! – И, повернувшись к Абдулло, крикнул: – Передай своему начальнику, что любые переговоры мы будем вести только с самим Раббани. Все! Пошел!..
Абдулло, теперь уже не оглядываясь, уныло поплелся к воротам. Проводив его взглядом, Загоруйкин нервно хохотнул. Он был доволен: сумел-таки отвести беду. Но напряжение не прошло даром. Навалилась страшная усталость, будто бы и не спал ночь. Конечно же Антон перетрухнул. Заныли растертые до крови лодыжки, будто на них еще висели тяжеленные кандалы.
Подошел Выркович, присел рядом.
– Может, зря отказались побеседовать с Жабой? – высказал сомнение парень. – Намерения противника лучше знать, чем не знать…
«И этот туда же, – подумал Антон, – великий знаток тактики и стратегии. Сует паршивый острый нос, куда не просят».
Вслух сказал:
– Не обламывал тебе рога этот самый противник, паря. Так и останешься с незаконченным средним по уровню тюремного образования.
– Я не виноват, – обиделся Выркович. – Я ничего не делал такого, за что Жаба мог бы меня пожалеть.
– А я? Я – делал? Ах ты, мозгляк!..
– Ты что, Антон… Я ничего такого не думаю. И другие не думают. Я рассуждал так: когда намерения врага понятны, с ним легче расправиться.
– Может, и так, – согласился Загоруйкин, давя в себе раздражение и подозрительность. – Устал я. Все мы тут дошли до ручки. Иди, Сашок, займись оружием или еще чем, а я полежу, пока «духи» не тревожат.
Выркович пожал плечами и отошел. Он почувствовал отчуждение и недоумевал: с чего бы это Моряк на него ополчился? Спор носил совершенно безобидный характер. И если кому-то что-то показалось…
С некоторых пор Александр вдруг обнаружил в себе интересную способность очень остро ощущать настроение собеседника. Временами казалось, что он может даже угадать самые потаенные невысказанные мысли, которые чаще не совпадают с произносимыми словами. Оказалось, люди, как правило, говорят одно, думают другое, а поступают в разрез и с тем, и с другим. Моряк относится именно к такому типу – тем и опасен. Не вообще опасен, а для него – Саши Вырковича. Отношения с Моряком портить не следовало…
После трагической смерти Танкиста, доказавшей его полную невиновность, Александр как-то сразу постарел и – может, впервые задумался о жизни, о будущем, которого не было, о товарищах, не воспринимавших пацана-солдатика всерьез. Поставить его в строй у командиров ума хватило, всучить оружие убийства рука не дрогнула, а уважать личность никому и в голову не пришло. Никому, никогда. Ни в части, где начинал военную службу, ни в плену…
– Ах, сволочи, воду отключили! – послышались проклятия Моряка. – А мы-то, лопухи, не подумали об этом. Что делать будем? При такой жаре сдохнем…
– Неподалеку от ворот есть колодец, – робко сообщил Сашок.
– И без тебя знаю. Только путь до того колодца через пули лежит.
– Ну и что? Не всякая пуля – дура.
– Заткнись, сопляк! И откуда ты такой вылупился?..
Это и подстегнуло. Выркович понял: воду должен
