— Развлекать. И развлекаться. — Дракон наклонил голову и заглянул в свою чашку с неподдельным интересом, словно ничем не примечательный кофе из дешевой кофеварки был невиданным коктейлем с добавлением сусального золота — да, был такой, его Генриху Восьмому готовили…
— И всё, — скорее подтвердила, чем удивилась я.
— Есть еще что-то?
— Думаю, нет. Просто я не умею развлекать. Ты уверен в сделанном выборе? — сухо спросила я.
Он не ответил на мой вопрос. Значит, не уверен. И оставил за собой право уйти из моей жизни, если ему станет скучно. То есть и я могу уйти, если скучно станет мне. Вот это правильно. Вот это и есть настоящее постоянство — быть верным себе, а не тому, что тебе навязали.
Люди, понуждающие себя к верности чему-то, навязанному извне, проходят путь от приязни до ненависти со спринтерской скоростью. У них короткое дыхание. Они дышат тобой — так, словно кислород на планете закончился и ты их единственное подспорье. Эмоциональный акваланг. Поэтому любую головную боль они относят на твой счет — дескать, ты становишься некачественной. Ядовитой. Разреженной. У меня от тебя горная болезнь. Я ухожу дышать другими, а тебе пусть будет стыдно.
Не люблю, когда меня стыдят. Когда мое общество проверяют на качественность. Тех, кто этого не делает, я охотно пущу в свою жизнь. Только они в моих глазах не являются змеями с головы Горгоны. И только с ними я не чувствую себя ни Персеем* (Который убил Медузу Горгону с помощью перечисленных далее щита и ножа — прим. авт.), отмахивающимся зеркальным щитом и ножом Гермеса, ни стремительно каменеющей жертвой.
Кроме того, я ценю тех, о ком за несколько часов беседы ни разу не подумала: "Вот придурок!"
Но уехать и вернуться — это отличная мысль. Я поеду туда, где мне довольно скоро станет скучно. Где все мне знакомо, мило и немного утомительно. В Европу. К моей старшей сестре Софии, в которой, несмотря на имя, нет ни капли мудрости. Ее пылкие глупые прихоти — то, что мне сейчас нужно.
Глава 13. Человек создан для полета, как птица для счастья
Ночная земля с высоты похожа на кусок черного бархата, расшитый тысячами иероглифов — рыжим золотом и голубоватым серебром. А на горизонте кучей золотистой новогодней канители лежит Москва. Так, словно с утра пораньше ею начнут обряжать вселенскую елку.
Майка спит, довольная, как удав. Наверняка ей снится, как Шереметьево выплачивает нашей скандалистке сто миллионов долларов за бесстыдное заглядывание под одежду "при посредстве сканера". Каждый год Маечка нацеливается на обличение сканеров-вуайеров и каждый год ее что-то отвлекает.
Когда толпы народа текут по коридорам аэропорта, точно клетки крови по сосудам, увлекая тебя то в одно ответвление, то в другое, посреди этой суматошной пульсации теряешься. Теряешься, даже будучи Майей Робертовной.
Поэтому мы с Геркой уже не нервничаем, заметив на Майкином лице знакомое гончее выражение. Вот сейчас я спрошу ее на ушко: что в дьюти-фри покупать будем — помаду, тушь или бутылку? — и сестрицын азарт как ветром сдует. Лично ей больше импонирует бутылка. Но Сонька такая дура, такая дура, ей наверняка подавай тушь. А косметика в Германии такая дорогая, такая дорогая, а Сонька такая дура, такая дура…
Простое решение — купить И бутылку, И помаду, И тушь — приходит в голову Гере, спасителю нашему и вообще гению. Майя растроганно целует сына между ухом и шеей — куда дотянется — и начинает предвкушать часы брожения в сказочном лесу, между сверкающих полок и стеллажей.
До меня доносится смешное носовое посвистывание. Герка тоже спит. Основательно спит, про запас. На чужбине не до сна будет. На чужбине нас удушающе крепко обнимет Рождество, семейный праздник.
При мысли о грядущей суете я понимаю, что тоже хочу спать. В самолете так хорошо спится…
* * *
Я стою и любуюсь на гигантскую паутину, распростертую прямо перед моим лицом — направо и налево, вверх и вниз, в бесконечность. И похожа эта паутина на целую вселенную, сплетенную из прочных серебристых струн, спутанных, словно законы мироздания, и усеянных мириадами прозрачных капель.
Паутина колышется под ветром и как бы слегка позванивает. Капли на ней гигантские — и внутри каждой что-то есть. Что-то большое и стиснутое в капле, точно во льду… или в хрустале… В замкнутом пространстве, в общем. Я пытаюсь понять, на что же она похожа, эта паутина? Хотя на что может быть похожа паутина? На паутину. И еще много на что.
А больше всего она похожа на древо. Генеалогическое. На чудовищно разросшееся генеалогическое древо. И капли на паутине красуются, будто все предки и все потомки — живые и мертвые, законные и внебрачные, прямые и побочные, прославленные, опозоренные и незаметные.
Я пытаюсь представить себе эпически-мрачную фигуру в черном плаще, с косой или хотя бы с садовыми ножницами, время от времени безжалостно укорачивающую ветви… Пытаюсь, но у меня не очень-то получается. Мне кто-то мешает думать и чувствовать эпически, как и положено монстрам.
Это все магия подсознания, словом и жестом превращающая чудовищ в мелкую суетливую живность.
На задворках моего восприятия звучит ледяное хихиканье, скрипучий голос твердит там дразнилку, слов которой я не разбираю, но точно знаю: именно она когда-то приводила в неистовство меня малолетнюю. И сейчас еще приводит. Потому что никуда малолетняя я не делась и по-прежнему ведется на всякие убогие глупости, обижавшие ее — меня — в песочнице.
Я так разозлена, что совершенно беспомощна. Даже понимая, что меня обращают во что-то смешное и слабосильное, я не могу ничего поделать — только разозлиться еще пуще.
Словом, стою это я, готовая взорваться от могучей детской ненависти и никак не могу понять: КТО смеет насмехаться надо мною ТЕПЕРЬ?
Теперь, когда я уже не я. Я — чудовище, которым всегда хотела быть. С тех самых пор, как поняла: чтобы не слышать дразнилок, надо уничтожить всех, кто дразнится. Физически уничтожить. Порвать на флажочки и прикопать совочком.
Да, с возрастом я осознала ошибочность столь радикального подхода. Я научилась делать вид, что мне по фигу дразнилки дразнящих и шуточки шуткующих. Я научилась давать холодный отпор и брезгливый отлуп. Я научилась посылать в таком тоне, что даже Гаагский суд не признал бы его непозволительным. Я научилась наносить раны, которые саднят годы спустя.
И все равно мне этого мало. Я хочу убить их всех. Мне не нужны ни их извинения, ни их комплименты, ни их подхалимаж… Я хочу, чтобы они перестали БЫТЬ.
Правда, если меня спросить: а кто это "они"? — я и не отвечу. Потому что не знаю. Ни имен, ни адресов, ни лиц, ничего не помню. А зачем? Главное — не эти случайно подвернувшиеся шалуны и шалуньи. Главное — это оно, хтонический* (Порожденный подземным царством — прим. авт.) монстр, произраставший внутри меня, дитятко-вампир, жрущий маменьку изнутри утробы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
