А он думал: еще один шаг.
Еще один шаг.
Шорох позади: револьвер лег в ладонь.
Вот так: даже выбор остался не за мной. Спасибо и на этом: писательское самоубийство – такая пошлость. Он наклонил голову и ждал.
Волосы на затылке были пострижены аккуратным полукругом.
– Доктор, – сказал О’Хара.
Чехов обернулся.
О’Хара стоял, сунув руки в карманы, и улыбался.
– Ступайте вон туда… – Он мотнул головой. – Пройдете по улице, выйдете к перекрестку, где собираются рикши. Больше рупии не давайте, это с чаевыми. А у меня, уж простите, еще дела.
Он снова кивнул и исчез в темноте.
Теперь пошли мытарства. Козырьки крыш сходились навесом; улица делалась все более темной и все более вонючей. По правую руку, где-то под стеной, похлюпывала канава. Улица сузилась до переулка и запетляла; на каждом шагу упираешься в шершавую стену. Дверей не было, и не было перекрестков.
Впереди замаячил огонек. Последняя дуга привела к деревянной вывеске – стилизованному осьминогу, повешенному прямо под фонарем. Вероятно, закусочная с морским меню – но закрыта.
Рикши и впрямь сгрудились у осьминога, но из-за угла выступил желтый человек в желтой одежде, и они рассеялись.
– Недостойнейший Сун Ло Ли, – сказал китаец по-русски и почти без акцента, – наинижайше просит высокорожденного господина посетить его убогое заведение. Нижайше и настоятельно просит.
Идти пришлось недалеко, но Чехов сразу потерял направление. Сун Ло Ли нес в поднятой руке потайной фонарь, и узкий луч проявлял в темноте то сухой фонтанчик в форме рыбьей головы, то крутое колесо водяной мельницы; и тусклый шепот реки был заглушен низким голосом океана.
Китаец остановился, толкнул возникшую ниоткуда низкую дверь и молча поклонился гостю. Чехов вошел.
Убогое заведение, как он и подозревал, оказалось вовсе не убогим. Негромкое эхо говорило о том, что зал тянется далеко, стены высоки, а за ними плещется лагуна.
Сун Ло Ли поставил фонарь на один из столов – кажется, посреди зала, – зажег две свечи, отодвинул громоздкое, но легкое кресло, жестом предложил сесть и в поклоне ушел.
Чехов ждал. Сумятица, бессмыслица, обреченность последних месяцев – последних лет – заканчивались здесь, в темном краю, на другом конце земли. Люди, которых он не понимал, преследовали невнятные цели и распоряжались его судьбой. Какой-то смысл в этом был, но – как всегда и во всем – он ускользал, терялся, да и был ли? Диагноз поставлен: неоперабельно. «Теперь, так не после».
Сун Ло Ли появился вновь, поставил перед ним тарелку и кубок. Лапша, и очень вкусная; горькое зеленое вино на травах.
– Спасибо, – сказал Чехов. Он успел проголодаться.
Хозяин отошел в полутень и молча ждал, пока гость наестся, потом унес посуду и сел напротив.
– Есть древний обычай, – сказал он, – уверьтесь, что я его соблюдаю. Если кто-то поел у вас в доме, вы уже не сможете его убить.
– Мне помнится, – заметил Чехов, – что вы не сможете причинить ему вред.
– Мы читали разные книги, – отрезал Сун Ло Ли, улыбаясь обворожительно. – Повторяю: я блюду обычаи. Поэтому сейчас вы совершенно добровольно отдадите мне то, что вам дали в Канди, – и подтвердите свой дар устно, – а потом вас проводят в отель.
Что мне дали в Канди? – удивился Чехов. Удар не удар, а что-то неладное с ним произошло: несколько часов словно расплылись в памяти.
– Тогда позвольте один вопрос, – сказал он. – Зачем вам это?
Сун Ло Ли встал, и в позе смешного человечка появилось нечто торжественное.
– Не мне, – проговорил он ровно, – а Хозяевам моим.
Чехов откинулся на спинку кресла и промокнул губы салфеткой.
– Мне очень не нравится все это. Пожалуй, я не отдам вам ничего.
Китаец снова присел.
– Поверьте, – кротко сказал он, – я не из тех людей, которых называют… как это… гуманными. Но я очень изобретательный человек. Я не буду рассказывать вам о некоторых своих методах – опробованных и надежных методах. Я просто их применю. И вы, как я уже заметил, совершенно добровольно отдадите мне товар.
– Мы одни, – сказал Чехов. – Я выше вас и, наверное, сильнее. Сейчас я встану и уйду. Эта суета мне надоела.
– Куда уйдете? – спросил Сун Ло Ли невозмутимо. – До двери, не дальше.
– До гостиницы, – сказал О’Хара, выходя из темноты. Походка его стала пружинистой; в руке был револьвер. – Доктор, у входа вас ждет молодой Стрикленд, он дойдет с вами до «Гранд ориэнтл». А мы с уважаемым Сун Ло Ли поговорим о многих интересных вещах. У меня тоже есть свои надежные методы; кроме того, он в моем доме не ужинал.
– Но я мог бы… – начал было Чехов. О’Хара прервал его:
– Идите. Надеюсь, этот инцидент не испортит вашего впечатления о Цейлоне.
Чехов медленно поднялся.
– Мы еще поговорим?
– Непременно, – улыбнулся О’Хара.
Чехов ушел; слышно было, как он здоровается с Адамом; шаги стихли. О’Хара и Сун Ло Ли оставались неподвижны.
– А теперь, – сказал этнолог, – ты расскажешь мне все о своих хозяевах.
– С радостью, – ответил Сун Ло Ли. Он быстро глянул куда-то за спину О’Хары. Конечно, тот не купился на старый трюк и не обернулся; тут его сзади ударили по голове, и он потерял сознание.
XXI
Холодная вода, отдающая болотом, плеснула в лицо. По давней привычке он не открыл глаза, а чуть разомкнул веки. Гудели факелы, тени метались по стенам и низкому своду. Голова кружилась, пошевелиться было невозможно, и казалось, что падаешь: так бывает в лихорадке.
Каждый дюйм свода покрывала каменная резьба: водоросли, рыбы и спруты переплетались под неестественными углами, множились и соединялись, заставляя всякого, кто глядел на них, проникаться глубоким, инстинктивным омерзением к тому, что древнее человека и ему изначально враждебно.
Сун Ло Ли, этот гнусный представитель желтой расы, успел сменить свое нелепое облачение на зловещую черную мантию, пронизанную алым блеском, и теперь, склонив голову набок, смотрел на Кимбола О’Хару, который лежал, связанный по рукам и ногам, на низком продолговатом камне.
– Не притворяйся! – сказал Сун Ло Ли низким голосом, заполонившим пещеру, и отзвуки, усиливаясь, загрохотали. – Прежде чем ты умрешь, тебе придется ответить на мои вопросы!
О’Хара смотрел на зловещего китайца, не отводя взгляда. Он лучше многих представлял, что может уготовить ему злокозненность изощренного восточного разума.
– Зачем ты хотел убить его?! – спросил Сун Ло Ли.
О’Хара молчал.
– Впрочем, я догадываюсь! Ты знал, что это может быть передано из рук в руки только по доброй воле, иначе утратит силу! А значит, смерть доктора сделает это бесполезным и мои планы расстроятся!
– Да, – сказал О’Хара.
– Но ты проиграл! – воскликнул китаец, воздевая кривые руки к закопченному потолку. – Ты умрешь здесь, во славу моих Хозяев, и лишь один человек узнает об этом! Когда русский увидит твой изуродованный труп, он станет куда сговорчивей – а я клянусь Бездной, что не выпущу его с острова, покуда это при нем!
– А теперь ты ответь мне, – молвил О’Хара, спокойный, как никогда, сохраняя присущее белому человеку мужество перед лицом неминуемой гибели. – Кто такие те хозяева, о которых ты говоришь? Для кого ты хочешь добыть это?
– О! – воскликнул китаец, и лицо его, мнимо-невозмутимое, исказила гримаса извращенного довольства. – Ты спрашиваешь о великой тайне! Но поскольку ты все равно обречен на долгую, мучительную смерть, узнай же, во имя кого примешь ее! Хозяева мои – Боги, спящие на первобытном дне океана, не живые и не мертвые; Они ждут пробуждения, когда восстанут из вод древние земли, а нынешние континенты сгинут! Это вернет Им силу, вернет Им власть, вечную власть над миром, и велика будет награда преданного слуги, который споспешествовал великому возрождению! Теперь же… – Сун Ло Ли склонился к беззащитному герою и зашептал, так что громовое эхо сменилось ужасающими шорохами: – Узнай, какой смертью ты умрешь на этом древнем алтаре, который десять лет назад обрела Елена Блаватская! Знала бы она! Знала бы она!..
Злобный, ликующий хохот наполнил склеп, и где-то в дальнем конце подземелья, невидимом для связанного О’Хары, словно бы в ответ раздались глухие звуки, порожденные явно не человеческим горлом.
Несколько успокоившись, Сун Ло Ли достал из складок мантии благовония и огниво, разложил их на каменном выступе, также украшенном резьбою – словами древнего, давно забытого языка затонувших стран, – и зажег курения. Затем нечестивый жрец проклятых богов обернулся к пленнику и провозгласил:
– Тебя заклюют киви!
– Кто? – переспросил О’Хара.
– Нелетающие птицы Новой Зеландии! – взвизгнул жрец, и ответом ему стал ужасающий свист из дальнего угла склепа.
О’Хара был впечатлен.
– Бред какой-то, – сказал он. – Вы бы еще пингвинов сюда притащили.
