— Нет, совсем не так. Он уже давно хочет уйти оттуда — просто выйти на улицу и начать нормальную жизнь. Но моя подруга заставляет его оставаться там.
— В офисе патриарха?
Она кивнула.
— В качестве священника?
Ответ тот же — безмолвный.
— Работать с документами и отчетами вроде этого?
— Да.
— Зачем ваша подруга хочет, чтобы он там оставался?
— Предпочла бы вам этого не говорить, комиссар.
Брунетти не стал повторять вопрос, но и не отошел от ее стола.
— Это ни в каком смысле не преступление — то, что он делает. — Она обдумала то, что сказала, и добавила: — Даже наоборот.
— Мне кажется, я должен знать, правда ли это, синьорина.
Впервые за те годы, что они работали вместе, синьорина Элеттра посмотрела на него с откровенным неодобрением и спросила:
— А если я дам слово?
Прежде чем ответить, он посмотрел на бумаги у себя в руках — плохие фотокопии оригиналов, вверху очень нерезкая, но все же различимая, печать патриарха Венеции. Поднял глаза:
— Не думаю, что это необходимо, синьорина. С тем же успехом я усомнился бы в себе.
Она не улыбнулась, но напряжение ее отпустило — это почувствовалось и в позе, и в голосе.
— Спасибо, комиссар.
— Как вы думаете, ваш приятель может достать информацию о священнике, состоящем в ордене, а не о приходском пасторе?
— Если вы назовете мне имя, — конечно, попытается.
— Пио Кавалетти, член ордена Святого Креста.
Она записала имя и взглянула на него:
— Что-нибудь еще, синьор?
— Еще одно. Я слышал сплетню про графиню Кривони. — Синьорина Элеттра — венецианка, — характер сплетни он уточнять не стал. — Касательно священника. Понятия не имею, кто он, но хотел бы, чтобы ваш друг посмотрел, не найдет ли чего.
Синьорина Элеттра сделала еще заметку:
— Я не передам ему это, пока не увижусь с ним, но как раз должна встретиться за ужином.
— У подруги?
— Да. Мы никогда не обсуждаем такое по телефону.
— Боитесь, с ним что-нибудь случится? — Он сам не был уверен, насколько серьезно это сказал.
— Отчасти да.
— А что еще?
— Боимся того, что может случиться с нами.
Он посмотрел на нее — не шутит ли, но нет: лицо каменное, мрачное.
— Вы верите в это, синьорина?
— Эта организация никогда не была добра к своим врагам.
— А вы входите в их число?
— От всего сердца.
Он чуть не спросил почему, но остановил себя. Не то чтобы не хотелось узнать, скорее наоборот, но не стоит начинать сейчас дискуссию на эту тему здесь, в кабинете напротив двери, из которой в любую секунду может выйти вице-квесторе Патта. И Брунетти сказал:
— Буду очень признателен вашему другу за любую информацию, какую он мне даст.
Снова зазвонил телефон, и на этот раз она взяла трубку. Спросила, кто говорит, и попросила подождать на линии, пока она вызовет файлы на экран. Он кивнул ей и с бумагами в руке пошел в свой кабинет.
Глава 15
И вот это человек, думал Брунетти, идя обратно к себе в кабинет, которому он, хоть и неумышленно, доверил религиозное воспитание Кьяры. И нельзя сказать, что они сделали это вместе, — Паола с самого начала предельно ясно заявила, что не желает тут участвовать.
Он знал, даже когда дети только пошли в начальную школу, что она против этой идеи, но социальные последствия открытого отказа от религиозного воспитания пришлось бы терпеть самим детям, а не родителям, решившим за них. Где будет обретаться ребенок, чьи родители отказались от религиозного образования, пока сверстники его учат катехизис и жития святых? Что происходит с ребенком, который не участвует в таком ритуале, как первое причастие и конфирмация?
Брунетти вспомнил прошлогодние заголовки газет: респектабельной бездетной чете (он — врач, она — юрист) Верховный суд Турина отказал в усыновлении ребенка из-за того, что оба — атеисты и потому не станут хорошими родителями.
Он смеялся над той историей об ирландских священниках в Дублине, как будто Ирландия — какая-то страна третьего мира, полузадушенная примитивной религией, но вот здесь, в его собственной стране, знаки того же удушья, пусть они видны лишь предубежденному глазу.
Он не представлял, что делать с падре Лючано, — знал, что законных способов нет. Его никогда не обвиняли в преступлениях, и вряд ли возможно найти в его прежних приходах кого-нибудь, кто открыто высказался бы против него. Эту заразу передавали другим, пусть разбираются, — довольно естественная реакция. А те, кто избавились от него, без сомнения, молчали и будут молчать — ведь это поддерживает их уверенность, что они от него отделались.
Брунетти знал, что общество, скорее, забавляется нарушениями сексуального приличия, рассматривая их как преувеличенные проявления мужского пыла. Этого взгляда он не разделял. Что там за лечение предлагают священникам вроде падре Лючано в том доме, куда его отправляли? Если в записях о нем во время его пребывания там указаны симптомы, то, чем бы его там ни лечили, все оказалось неэффективным.
Вернувшись за стол, он бросил бумаги перед собой, посидел немного, потом встал и подошел к окну. Не увидев ничего интересного, опять сел за стол и собрал все отчеты и бумаги, имеющие отношение к Марии Тесте и разным событиям, которые можно как-то связать с тем, что она рассказала ему в тот спокойный день — теперь уже несколько недель назад. Прочитал их все, время от времени делая пометки. Закончил, несколько минут сидел уставившись в стену, потом снял трубку и попросил соединить его с Оспедале-Чивиле.
Удивился, когда его без труда соединили с дежурной медсестрой в приемной «скорой помощи», представился, и она сообщила ему, что «полицейская пациентка» переведена в отдельную палату. Нет, в ее состоянии перемен нет: все еще без сознания. Да, если он немного подождет, сходит и позовет полицейского, который дежурит у нее под дверью. Это оказался Мьотти. Брунетти еще раз назвал себя.
— Да, синьор?
— Что слышно?
— Тишина и еще тише.
— Что делаете?
— Читаю, синьор. Надеюсь, это ничего?
— Все лучше, по-моему, чем смотреть на санитарок. Кто-нибудь приходил навещать ее?
— Только тот человек с Лидо — Сасси. Больше никого.
— Вы поговорили с братом, Мьотти?
— Да, синьор. Прошлым вечером как раз.
— И вы спросили его про того священника?
— Да, синьор.
— Ну и?
— Сначала он ничего не хотел говорить. Не знаю, может, чтобы слухи не распространять. Марко — он такой, синьор, — объяснил Мьотти, как будто просил начальника не принимать к тому меры за слабость характера. — Но потом я ему растолковал, что мне очень надо узнать, и он рассказал: был разговор — только разговор, синьор, — что этот священник связан с «Опус Деи» [27]. Он точно не знал, только слышал кое-что об этом. Вы поняли, синьор?
— Да, понял. Еще что-нибудь?
— Не очень важное, синьор. Я попробовал представить, что вы захотели бы узнать, что спросите, когда я вам это перескажу. Подумал, — вы захотели бы узнать, поверил ли Марко этим разговорам. И я его спросил, поверил ли.
— Ну и?…
— Поверил, синьор.
— Спасибо, Мьотти. Идите читайте дальше.
— Спасибо, синьор.
— Что читаете?
— «Кватроуте», — назвал он самый популярный автомобильный журнал.
— Ясно. Спасибо, Мьотти.
— Да, синьор.
О сладчайший, милосердный Иисусе, спаси нас и помилуй! При мысли об «Опус Деи» Брунетти не удержался и позволил внутреннему голосу одну из любимых молитв своей матери. Если какая-то тайна и окутана непостижимостью, то это «Опус Деи». Брунетти знал только, что это какая-то религиозная организация, полуклерикальная-полусветская, которая присягнула на абсолютную верность папе и посвящена некоему обновлению власти и могущества церкви. Обдумав, что он знает об «Опус Деи» и откуда, он отметил, что не может быть уверен в истинности ничего из этого. Если секретное общество — это секрет по определению, то все, что «известно» о нем, может быть ошибочным.
Масоны, с их кольцами, мастерками и фартучками коктейльных официанток, всегда казались ему очаровательными. Он мало знал о них, но всегда считал их скорее безобидными, чем опасными. Пришлось признать: в немалой степени это результат того, что он слишком часто видел их нейтрализованными прелестной забавностью «Волшебной флейты».
Но «Опус Деи» — совершенно другое дело. Он знал о них еще меньше, — если честно, так вообще ничего, — но уже одно то, как звучит название, было как дуновение холода.
Он попытался дистанцироваться от дурацких предрассудков и вспомнить, что он читал или слышал именно об «Опус Деи», — что-нибудь материальное и проверяемое, — но так ничего и не вспомнил. Обнаружил, что размышляет о цыганах, потому что его «знания» о них того же рода, что и об «Опус Деи»: итог повторенных слов, каких-то историй, но ни имен, ни дат, ни фактов. Кумулятивный эффект порождает ту самую атмосферу тайны, которую любое закрытое сообщество создает в противоборство с теми, кто в нем не состоит.
