class="p1">Женское лицо перекашивается от злости. В этот момент как раз в зал входит Мариам, вероятно услышав наши пламенные речи.
— Что здесь происходит? — с тревогой всматривается в наши лица.
Лусинэ задирает подбородок, собираясь что-то сказать, но Давид обрывает её.
— Ничего, Мари. Проведи пожалуйста Олю.
Бросаю на него взгляд, но он смотрит только на мать. Тяжело, исподлобья, так, как раньше всегда смотрел на меня.
Разворачиваюсь и быстро направляюсь в коридор. Дрожь в теле такая, что обуться удается с трудом.
— Оль, ты как? — шепотом спрашивает Мариам, пока я одеваюсь.
— Нормально, — мотаю головой, избегая смотреть ей в глаза, — Прости. Ты меня пригласила, а я…
— Оля, перестань, — подходит ко мне вплотную, — это ты извини меня пожалуйста!
— Тебя-то за что?
— Мне стыдно за маму. Она всегда такая. Всех пытается чему-то научить. Но ничего нет плохого в том, что ты не умеешь готовить. Я тебя от этого люблю не меньше, слышишь?
В глазах собираются слезы, но я быстро моргаю, чтобы те не потекли из глаз.
— Я тоже тебя люблю!
Обнимаю спешно Мариам и вылетаю на улицу.
Не знаю, когда ещё смогу переступить порог этого дома. Стыдно так, что хочется провалиться сквозь землю. И не за слова свои стыдно, а за то, что всё это она вывалила на меня перед Давидом. Ещё и Ани эту вспомнила.
Быстро смахиваю выступившие слезы, пока бреду к остановке. Лучше бы этой Ани не было никогда!
Ненавижу её! Ненавижу!
Глава 21
Давид
— Как ты смеешь так со мной разговаривать?
Я впервые поднял голос на мать. Никогда… ни разу в жизни я не позволял себе подобного неуважения в её адрес.
— Мама, ты не имела права вести себя так с Олей.
— Это ещё почему? Она мне никто! И тебе тоже. А ты предпочел защитить её и повысить голос на человека, который дал тебе жизнь и крышу над головой.
— Мама, у Оли есть весомая причина, чтобы не уметь готовить, — Мариам вбегает в зал, а я резко на неё оборачиваюсь.
— Какая может быть для этого причина? — взмахивает рукой мама.
— У неё… — Мариам открывает рот, но тут же закрывает его обратно, — я не могу сказать. Но это ужасно. И её вины нет в том, что её никогда не подпускали к плите.
Это что значит? Мариам в курсе? Но Оля сказала, что она ей ничего не рассказывала.
— Не подпускали? А у самой у неё нет рук, чтобы научиться? Сейчас масса сайтов, где можно найти рецепты.
— Дело не в этом!
— Что здесь случилось? — на пороге вырастает отец и сердито осматривает нас всех, — Почему я слышу повышенные тона?
— Эти дети рехнулись. Набросились на меня из-за какой-то девчонки! — мама спешно подходит к нему, а я впервые испытываю к ней настолько негативные чувства.
— Пап, мама обидела Олю. Пристыдила её за то, что она не умеет готовить.
Глаза матери наполняются яростным блеском, потому что Мариам посмела вступиться за подругу.
— Пап, можно взять твою машину? — внутри бушует нечто черное, чему я не могу найти описание, но точно знаю, что оставить сейчас Олю после того, что ей пришлось здесь услышать не могу.
Нужно бы. Правильно было бы оставить всё, как есть, но эти слова про Ани… Мама как будто знала, куда бить и намеренно целилась именно туда.
— Бери. Только объясни мне что происходит.
— Мари объяснит.
Прохожу мимо него и сдергиваю с вешалки куртку.
— Давид, ты куда? — спешит за мной мать.
— Исправлять ошибки.
Обуваю ботинки и выхожу за дверь. Знаю, что поступаю отвратительно. Нас не воспитывают так, чтобы игнорировать собственных родителей, но я впервые делаю это.
Открываю ворота и даже толком не прогрев машину, выезжаю за них. За это время Оля уже успела почти дойти до остановки. Я узнаю её спину, обтянутую пуховиком и светлые волосы, распущенные по плечам.
Девчонка торопится к подъехавшему автобусу. Втапливаю педаль газа сильнее и сигналю ей. Давай же, обернись. Не слышит. Сигналю ещё несколько раз. Теперь уже оборачиваются все на остановке. Оля как раз заносит ногу над ступенькой в автобус, когда наконец поворачивает голову и видит меня.
Ещё один сигнал. Пристраиваюсь за автобусом и машу ей рукой.
— Сюда иди! — говорю одними губами.
На то, чтобы решиться у неё уходит несколько секунд. Народ начинает её подталкивать выше, но она таки отходит от дверей и направляется ко мне. Пока идет, поправляет шапку и одергивает куртку. Она всегда так делает зачем-то. Не раз замечал, когда мы Мариам в школу отвозили, или когда я забирал их на машине с танцев.
Тянусь и толкаю ей пассажирскую дверь. Обычно Оля ездит сзади, но сейчас явно не тот случай.
Пара мгновений и девчонка оказывается внутри. Выглядит растерянной.
Усаживается удобнее и на руки свои смотрит.
— Будешь меня отчитывать? — в нерешительности поднимает на меня зеленые глаза.
Такие глубокие и грустные, что меня торкает.
— Да.
— Понятно. Я знаю, что не должна была говорить всего этого. Но …
— Ты не должна была убегать.
— Что? — теряется, теперь уже смотря на меня совсем иначе.
— Если ты начала доказывать свою точку зрения, то и уходи с гордостью, а не бросайся к двери, как будто ты в чем-то виновата.
Оля моргает пару раз, а я смотрю на неё и в груди давит. Так сильно, что и дыхнуть с трудом получается. Сегодня на её губах нет той ядреной красной помады, прямо как тогда, в тот вечер, когда я забрал её из дома. Ресницы тронуты тушью, а глаза подведены тонкими черными линиями подводки. Снова потекшей в уголках. Значит, таки расплакалась.
— Зачем ты поехал за мной? — неожиданно меняет тему, не отведя от меня глаз.
Также, как и я, внимательно изучает моё лицо. Слишком внимательно, словно пытается под корку мозга пробраться.
— Не знаю, — перевожу взгляд на дорогу, потому что я действительно не знаю.
Моя мать не раз высказывала людям свои мысли на их счет, но мне особо никогда не было за это стыдно. Как учил нас отец — вы должны уважать своих родителей и семью в целом. Никогда не перечить им, не поднимать голос. И я так и поступал. Сегодня же внутри прямо как будто взрыв произошел, сметая все заученные с детства установки.
— Мне нужно за Алисой в сад, — вдруг произносит Оля, на этот раз переводя разговор совсем в другое русло, и кажется звучит бодрее, чем каких-то пять секунд назад,
Не успев переварить смену темы,
