Вергер. Он прокладывает путь к нам, изображая из себя рыцаря в сияющих доспехах. У него угрюмое выражение лица, которое как бы говорит, что он снова рвется в бой. Я рад видеть, что его нос все еще выглядит опухшим, а под глазами проявились синяки.
– Как твое лицо, Джонни? – спрашиваю я его, не отпуская руки Камиллы.
– Лучше, чем будет у тебя, – рычит он.
Вокруг нас собирается толпа. С одной стороны я вижу Беллу и Беатрис, все еще одетые в свои бикини и ничего больше. Лицо Беллы светится от возбуждения, предвкушая грядущее насилие.
Глаза Камиллы мечутся туда-сюда между Джонни и мной.
– Мне не нужна твоя помощь, – говорит она ему.
– Этому ублюдку нужно преподать урок, – говорит Джонни. – О том, чтобы держать свои руки при себе.
– Может, тебе стоит преподать этот урок своей девушке, – усмехаюсь я над ним. – Кажется, она кладет свои руки... и рот... куда захочет...
Джонни рычит и замахивается на меня обоими кулаками сразу.
Я отпускаю Камиллу, отталкивая ее в сторону, чтобы она не попала под перекрестный огонь. За то время, что требуется, чтобы оттолкнуть ее на ближайший диван, Джонни сильно бьет меня в левое ухо одним из своих мясистых кулаков. Я слышу хлопок, и перед моими глазами вспыхивают яркие огни.
Я падаю на спину, и Джонни пытается запрыгнуть на меня сверху, но я сильно пинаю его в живот, отбрасывая назад. Затем снова вскакиваю, даже не касаясь руками земли. Я бегу за ним, а он все еще пятится назад. Мне удалось дважды ударить его по лицу и один раз по телу.
Жажда крови обуревает меня. Я едва чувствую, как мои кулаки соприкасаются с его плотью, хотя вижу каждый удар. Мне хочется бить его все сильнее и сильнее. Я хочу превратить его в кашу.
Джонни замахивается на меня в ответ. Я уклоняюсь от первого удара. Второй удар пришелся мне в челюсть. Боль шокирующая, ослепляющая.
Мне это чертовски нравится. Это единственное, что кажется реальным. Единственное, что кажется настоящим. Я ненавижу этого говнюка, а он ненавидит меня. Мы хотим разорвать друг друга на части.
Удары по нему доказывают, что я лучше него – умнее, быстрее, сильнее.
Я убивал людей, когда это было необходимо. Это работа, и я не получал от этого удовольствия
Драка – это совсем другое. Это чистое удовольствие. И я чертовски хорош в этом. Один на один я почти никогда не проигрываю.
Джонни – большой чувак. Достойный противник. Когда он снова бьет меня прямо в грудь, я почти уважаю его.
Я все равно собираюсь разнести его.
Я слежу за следующим ударом, затем ныряю под него и снова пинаю его в грудь, отчего он врезается спиной в фарфоровый шкаф бабушки Леви. Стеклянные двери разлетаются вдребезги, осколки посуды сыплются на плечи Джонни.
В этот момент самоанец наносит мне удар, который ощущается как удар бревном красного дерева по голове. Я не предвидел, что это произойдет, и не было никакого способа подготовиться к этому. Удар вышибает мой мозг наполовину из головы, так что я даже не чувствую, как падаю на землю. В одну секунду я стою, а в следующую мое лицо вдавливается в грязный ковер.
Я слышу крик – возможно, Камиллы. Самоанец наносит мне пару ударов по телу, которые перестраивают некоторые органы. Было бы очень больно, если бы я все еще был в полном сознании.
Все, что мне удается услышать, это крик Леви:
– Я сказал, никаких драк в доме!
Затем я проваливаюсь в темноту.
Я просыпаюсь на каком-то застекленном крыльце. Вижу угол неоновой вывески над головой и край многоэтажки. Остальное – просто черное летнее небо, затянутое тучами. Влажность такая густая, что похожа на дымку.
Я собираюсь снова уснуть, пока не слышу раскаты грома. Это возвращает меня в сознание.
Кто-то промывает мне лицо грубой мочалкой. Прикосновения не грубые – они нежные и осторожные, смывают кровь с моей ноющей плоти.
Моя мама умывала мне так лицо, когда я болел.
Она единственный человек, который когда-либо видел меня таким – беспомощным, уязвимым.
Я пытаюсь сесть. Камилла толкает меня обратно.
– Расслабься.
Я лежу на каком-то дерьмовом тонком матрасе, прямо на полу, без кровати. Крошечная комната пахнет сыростью. Но она также пахнет мылом и бензином – как сама Камилла. Я вижу стопку книг в мягких обложках в углу и пару растений в горшках. Те, по крайней мере, процветают.
Это ее комната. Самая жалкая маленькая комната, которую я когда-либо видел.
Она стоит на коленях рядом с матрасом. Перед ней стоит миска с теплой водой, ржавой от моей крови. Она выжимает тряпку, отчего вода становится еще темнее.
– Этот самоанец ударил меня? – спрашиваю я.
– Его зовут Сионе, – сообщает мне Камилла.
– Черт возьми, я никогда не получал такие удары.
– Я удивлена, что у тебя еще остались зубы.
– Эх, забудь об этом. Я думаю, Данте бьет так же сильно. Когда он по-настоящему злится.
– Ты, кажется, пробуждаешь это в людях.
Я могу ошибаться, но мне кажется, что на ее лице есть намек на улыбку. Она, наверное, наслаждается тем, что я в кои-то веки получаю по заслугам.
– Как я здесь оказался? – с любопытством спрашиваю ее.
– Я притащила тебя, – хмурится Камилла. – А ты, кстати, не легкий.
– Легче, чем коробка передач, – ухмыляюсь я.
– Не намного.
Мы молчим минуту. Тишину нарушает стук капель дождя по стеклянной крыше. Я поднимаю глаза, наблюдая, как каждая капля разбивается о стекло. Вскоре их станет слишком много, чтобы сосчитать. Легкий стук превращается в ровный барабанный звук, который то ослабевает, то нарастает.
– Я люблю летний дождь, – говорит Камилла.
– Тебе, должно быть, нравится эта комната.
– Да, – говорит она с яростной гордостью.
Я снова оглядываю комнату. Она грязная и крошечная. Но я понимаю, почему она ей нравится – это крошечная капсула полного уединения. Пространство, которое принадлежит только ей. Наполовину снаружи, наполовину внутри. Под дождем, и все же в укрытии.
– Почему ты всегда так поступаешь? – спрашивает меня Камилла.
– Как?
– Почему ты такой жестокий?
Я чувствую, что краснею. От
