То, что Салтыковы все последние десять лет усердно предавали Россию [32] , бояре не рассчитывали…
Дмитрий Пожарский, когда его «учли» перед Б.М. Салтыковым, возражать не стал, однако царского указа и боярского приговора не послушался. И тогда Салтыков вчинил против него иск о бесчестье, и царь Михаил выдал его головою своему родственнику. Стражники провели Дмитрия Пожарского от царского дворца к крыльцу Б.М. Салтыкова, с которым освободитель Москвы вздумал тягаться.
«Суд нелицеприятный, кротость без слабости, твердость без жестокости приобрели Михаилу всеобщую любовь высших сословий, – пишет романовский апологет Н.Г. Устрялов. – Низшим угодить было нетрудно: народ благословлял небо, даровавшее отечеству царя православного, царской крови, спасителя веры, прав, нравов и обычаев, более ничего не требовали».
Таким же знаковым событием начала правления Михаила стала казнь «воренка» Вани…
Четырехлетнего мальчика, имевшего несчастье стать на выборах конкурентом Михаила Романова, по его приказу повесили возле посаженного на кол атамана Ивана Мартыновича Заруцкого.
Учитывая, что Заруцкий, возможно, являлся Ваниным отцом (считается, что он был любовником Марины Мнишек), казнь обретает черты какого-то особого, еще не виданного на Руси изуверства.
На колу – тело под силой своей тяжести само нанизывалось на кол, и заостренный конец входил в тело через задний проход и, разрывая внутренности, выходил через грудь или между лопаток – человек жил сутки, а иногда и более…
Не сразу умер и «воренок» Ваня. Ему было четыре года, и телу его не хватало веса, чтобы затянуть петлю. Несколько часов ребенок висел так, еще живой, и никто не знает, задохнулся он или – была зима, метель – замерз в петле…
Во всяком случае, оба они, и ребенок, и взрослый, долго еще были живы, и мучения другого дополняли собственные мучения. Воистину перед этой первой казнью, устроенной Романовыми, блекли зверства Иоанна Грозного…
Ванина мать, Марина Мнишек, вдова двух Лжедмитриев и атамана Заруцкого – эта «ужас что за полька», – умерла с горя в монастыре [33] .
Вроде бы нет связи между унижением русского героя и зверским убийством невинного младенца, названного «злым сорняком вражеским смут», но в этом сказался весь подлый характер прорвавшейся к власти династии…
Мы не знаем наверняка, участвовали ли Романовы (и если участвовали, то в каком качестве?) в убийстве царевича Дмитрия, но то, что начинала династия Романовых свое правление с убийства младенца, – факт…
О том, что правление династии завершится тоже убийством ребенка – царевича Алексея, – ни Михаил, ни его матушка не знали…
Романовы тогда вообще мало задумывались о будущем…
Все, что они делали в первые десятилетия своего царствования, они делали, кажется, не для государства, а только для устройства семейных дел. Государство было для них лишь инструментом устройства этих дел…
Кажется, впервые в русской истории, за исключением только, быть может, месяцев правления Григория Отрепьева, хозяева Кремлевского дворца начинают вести себя, мало заботясь о будущем, словно и не надеясь, что там найдется место им или их потомкам…
Глава VII Отец и сын
Любопытно, что вместе с московским посольством разыскивали Михаила Романова и поляки…
Подвиг, вдохновивший Михаила Глинку на создание оперы «Жизнь за царя», вполне мог произойти, хотя многие историки и отрицают это.
То, что Сусанин, доверенный человек Романовых, действительно существовал, доказывает грамота данная царем Михаилом семье Сусанина.
Безусловно и то, что поляки искали Михаила.
Они считали, что русский престол принадлежит Владиславу и все конкуренты подлежат уничтожению или изоляции.
Напомним, что в 1612 году умер в варшавской тюрьме царь Василий Иванович Шуйский. Место русского царя в польской тюрьме освободилось.
Было у поляков – пересылки романовской партии с Филаретом начались еще в конце 1612 года – и время, и возможности (польские шайки тогда слонялись по Руси без счета) осуществить похищение нового царя.
Сложнее было с поисками.
Как мы знаем, в Домнино поляки не нашли ни Михаила Романова, ни его матери. Они уже переехали в Кострому, в Ипатьевский монастырь.
Почему Сусанин повел поляков в Ипатьевский монастырь через непроходимые дебри, рассказано в опере Михаила Глинки. Нам интереснее понять сейчас, почему поляки остановили свой выбор на Иване Сусанине.
Думается, что ответ прост… Имя Ивана Сусанина мог указать полякам сам Филарет.
Именно Филарет мог указать полякам на управляющего его Домнинским поместьем, поскольку только Сусанин (он же занимался снабжением их!) наверняка знал, где находится инокиня Марфа и ее сын Михаил…
Почему Филарет сделал это? Ответ на этот вопрос мы находим в разговоре Филарета с прибывшим из Москвы посольством.
1
Царскому гонцу Желябужинекому было наказано тогда объявить Филарету, дескать, в Москве делается все доброе, все великие государи присылают с дарами и с поминками великими, прося царской к себе любви и дружбы…
Встреча Желябужинского с Филаретом произошла в доме канцлера Льва Сапеги в присутствии хозяина…
– Как Бог милует сына моего? – спросил Филарет и, едва дождавшись ответа, начал выговаривать послу свои обиды. – Не гораздо вы сделали, послали меня от всего Московского Российского государства с наказом к королю просить его сына Владислава на Московское государство; я и до сих пор делаю во всем вправду, а вы после моего отъезда выбрали на Московское государство государем сына моего, Михаила Федоровича… Вы в том передо мною не правы… Если уже вы хотели выбирать на Московское государство государя, то можно было и кроме моего сына, а вы это теперь сделали без моего ведома.
– Царственное дело ни за чем не останавливается, – дипломатично отвечал Желябужинский. – Хотя бы и ты, великий господин, на Москве был, то и тебе было переменить того нельзя, сделалось то волею Божиею, а не хотеньем сына твоего.
– То вы подлинно говорите, – вынужден был согласиться Филарет, – сын мой учинился у вас государем не по своему хотенью, изволением Божиим да вашим принужденьем… – и, повернувшись к Сапеге, прибавил: – Как было то сделать сыну моему? Сын мой остался после меня молод, всего шестнадцати лет, и бессемеен, только нас осталось – я здесь, да брат мой на Москве один, Иван Никитич.
– Чего вы имя Божие призываете?! – грубо отвечал Сапега. – Всем известно, что это казаки донцы и посадили сына твоего на Московское государство государем
– Что ты, пан канцлер, такое слово говоришь! – возразил Желябужинский. – То сделалось волею и хотеньем Бога нашего, Бог послал Духа своего Святого в сердца всех людей.
Действительно ли Желябужинский так смело говорил с канцлером Львом Сапегой, или он, составляя отчет для московских бояр, прибавил себе находчивости, не известно, но реакция Филарета, как нам представляется, передана тут точно.
В принципе, хотя Филарет и знал о выборах, на победу сына он не рассчитывал.
Это подтверждается и «конституционным», как едко заметил В.О. Ключевский, порывом Филарета. Узнав о созыве избирательного Собора в Москве, он писал тогда, что восстановить власть прежних царей – значит подвергнуть отечество опасности окончательной гибели и он скорее готов умереть в польской тюрьме, чем на свободе быть свидетелем такого несчастья…
Ну и преуменьшать опасности, в которой оказался Филарет после избрания Михаила, тоже нельзя.
Воистину двусмысленное положение…
Он выпрашивает у польского короля послать сына на царство в Москву, а тем временем царем становится его собственный сын.
Разговоры, что все это совершилось Божией волей, поляки, как мы видим, не принимали.
Любопытно, что Филарет, то ли сглаживая смелую находчивость Желябужинского, то ли пытаясь разжалобить поляков, начал рассказывать приставу, пану Олешинскому, о гонениях, которые обрушил Борис Годунов на его семейство…
– Нас царь Борис всех извел: меня велел постричь, трех братьев велел задавить, только теперь остался у меня один брат Иван Никитич.
– Для чего царь Борис над ними это сделал? – спросил Олешинский у Сапеги.
– Для того, – отвечал Сапега, – чтоб из них которого брата не посадили на Московское государство государем, потому что это были люди великие и близки к царю Федору.
Ответ канцлера удовлетворил пана Олешинского.
– На весну пойдет к Москве королевич Владислав, а с ним мы все пойдем Посполитою Речью, – сказал он Желябужинскому. – Владислав королевич учинит вашего митрополита патриархом, а сына его – боярином.
– Я в патриархи не хочу! – быстро сказал на это Филарет.
И именно быстрота ответа и позволяет заподозрить, что план Олешинского устройства семьи Романовых при Владиславе детально обсуждался ими. Просто Желябужинекому знать об этом плане было не нужно.
