P. S. Ваше величество может быть уверена во мне, что я не подумаю ничего, не сделаю ничего, что могло бы быть против ее особы или ее правления».
Достаточно задуматься лишь над единственным штрихом этой картины, и нам все станет ясно: Петра беспрерывно унижали, не давая ему даже справить «естественные надобности» и глумясь над его застенчивостью. Ему, уже больному, не давали выйти в парк и лишали всяческого общения с близкими людьми. Тем не менее он, уже официально отрекшийся от престола, униженно заверяет Екатерину в рабской покорности ее воле.
Вторая записка: «Ваше величество, если вы совершенно не желаете смерти человеку, который уже достаточно несчастен, имейте ко мне жалость и оставьте мне мое единственное утешение — Елизавету Романовну. Вы сделаете этим большое милосердие вашего царствования; если же ваше величество пожелало бы меня видеть, то я был бы совершенно счастлив. Ваш нижайший слуга Петр».
И наконец, третья, написанная по-русски в отличие от предыдущих, написанных на французском языке.
«Ваше величество, я еще прошу меня, который в вашей воле неполна во всём, отпустить меня в чужие края с теми, о которых я, ваше величество, прежде просил. И надеюсь на ваше великодушие, что вы меня не оставите без пропитания.
Преданный вам холоп Петр».
Петр серьезно и тяжело болел пять суток. Врач Лидерс появился только вечером 3 июля, когда истекал уже четвертый день болезни. Задержка с врачом объяснялась тем, что его не сразу отыскали, а затем он долго не соглашался ехать в Ропшу, опасаясь за свою судьбу… Лидерс ограничился сначала тем, что, выслушав посланца, отправил больному лекарство, заверив, что болезнь не опасна и ему в Ропше делать нечего.
Однако болезнь развивалась, и 3 июля Лидерс вынужден был приехать к Петру Федоровичу. 4 июля больному стало еще хуже, и к нему приехал еще один врач — штаб-лекарь Паульсен.
Сохранились три записки командира отряда и начальника ропшинской охраны Алексея Орлова, по которым можно проследить за ходом болезни Петра Федоровича и развитием событий в Ропше.
Первое сообщение: «Матушка, милостивая государыня, здравствовать Вам мы все желаем несчетные годы. Мы теперь по отпуске сего письма и со всею командою благополучны, только урод наш очень занемог и схватила его нечаянная колика, а я опасаюсь, чтоб он сегодняшнюю ночь не умер, а больше опасаюсь, чтоб не ожил. Первая опасность — для того, что он все вздор говорит, и нам это несколько весело, а другая опасность, что он действительно для нас всех опасен, для того, что он иногда так отзывается, хотя в прежнем состоянии быть…» Далее Алексей Орлов сообщал, что он выдал жалованье за полгода солдатам и офицерам из команды, охраняющей Петра III, «кроме одного Потемкина, вахмистра, для того, что служил без жалованья». (Это был тот самый Григорий Александрович Потемкин, который через двенадцать лет станет могущественнейшим из фаворитов Екатерины II, светлейшим князем и фельдмаршалом.)
«И многие солдаты, — писал далее Орлов, — сквозь слезы говорили, что они еще не заслужили такой милости».
Впрочем, вскоре они эту милость отработали сполна, что и подтвердили события, происшедшие немного позже.
Во втором сообщении Орлов писал: «Матушка наша, милостивая государыня! Не знаю, что теперь начать, боясь гнева от вашего величества, чтоб вы чего на нас неистового подумать не изволили и чтоб мы не были причиною смерти злодея вашего и всей России, также и закона нашего (православия). А теперь и тот, приставленный к нему для услуги лакей Маслов занемог, а он сам теперь так болен, что не думаю, чтоб он дожил до вечера и почти совсем уж в беспамятстве, о чем уже и вся команда здешняя знает и молит Бога, чтоб он скорее с наших рук убрался. А оный же Маслов и посланный офицер могут вашему величеству донесть, в каком он состоянии теперь, ежели бы обо мне усумниться изволите. Писал сие раб ваш верный…» Вторая записка осталась без подписи. Вернее, подпись была, но чья-то рука ее оборвала. А вот почерк — Алексея Орлова.
Вероятно, вторая записка была сочинена и отослана утром в субботу 6 июля, потому что именно тогда был схвачен Маслов, камердинер Петра Федоровича. Петр еще спал, когда Маслов вышел в сад, чтобы подышать свежим воздухом. По-видимому, к утру 6-го Маслову стало получше, и он, оставив постель, пошел прогуляться. Однако дежурный офицер, увидев в этом нарушение режима, приказал схватить Маслова, посадить его в приготовленный экипаж и вывезти из Ропши вон.
Вечером того же дня из Ропши в Петербург примчался нарочный и передал в собственные руки Екатерины еще одну записку от Алексея Орлова. Она написана на такой же бумаге, что и предыдущая, и тем же почерком. Эксперты полагают, что почерк был «пьяным».
«Матушка, милосердная государыня! — писал Орлов. — Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу, но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на государя! Но, государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князь Федором (Барятинским). Не успели мы разнять, а его уж и не стало. Сами не помним, что делали, но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повинную тебе принес и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил. Прогневали тебя и погубили души навек».
Получив известие о смерти Петра Федоровича, Екатерина приказала привезти его тело в Петербург и учинить вскрытие. Оно показало, что отравления не было.
Убедившись в этом, Екатерина выдвинула официальную версию, изложив ее в манифесте от 7 июля 1762 года. В нем сообщалось, что «бывший император Петр III обыкновенным, прежде часто случавшимся ему припадком геморроидическим впал в прежестокую колику». Больному, говорилось в манифесте, было отправлено все необходимое для лечения и выздоровления, «но, к крайнему нашему прискорбию и смущению сердца, вчерашнего вечера получили мы другое, что он волею Всевышнего Бога скончался».
Что же произошло на самом деле? Георг фон Гельбиг называет убийцами Петра III Алексея Орлова, его двоюродного брата Григория Никитича Орлова, Федора Барятинского, Теплова, Волкова и Энгельгардта. Последний, как утверждает Гельбиг, и был именно тем человеком, который умертвил Петра III. Он писал, что все эти лица поехали в Ропшу, чтобы «собственноручно умертвить его в случае, если яд, который ему дадут, не скоро убьет его. Так как яд не действовал, потому что Петр пил теплое молоко, то убийцы решились задушить его… Они обвязали шею Петра платком, и так как он стал кричать, то покрыли матрацем, после чего крепко затянули платок. Именно Энгельгардт сделал последнее усилие, которое лишило жизни злосчастного монарха».
Сказания
о Екатерине Великой
Новелла 1
Григории Григорьевич Орлов
Воцарение Екатерины было внезапным, и потому коронация не терпела отлагательств. Организацию всех связанных с нею торжеств взял на себя Григорий Григорьевич Орлов. И нужно заметить, справился с делом, ему порученным, очень хорошо.
В пятницу, 13 сентября, Екатерина Алексеевна торжественно въехала в Москву для совершения коронации. Первопрестольная встречала ее звоном колоколов и грохотом пушек. Она ехала в открытой коляске, окруженная эскортом конногвардейцев.
Церемония коронации началась 22 сентября в 10 часов утра, когда Екатерина из Успенского собора прошла в Архангельский и Благовещенский, где прикладывалась к святым мощам и почитаемым иконам. Во время ее шествия по Кремлю полки «отдавали честь с музыкою, барабанным боем и уклонением до земли знамен, народ кричал «ура», а шум и восклицания радостные, звон, пальба и салютация, кажется, воздухом подвигли, к тому ж по всему пути метаны были в народ золотые и серебряные монеты».
Коронационные торжества продолжались семь дней. В первый день в Кремле бесплатно угощали жареным мясом, продолжали бросать монеты, три часа фонтаны били белым и красным вином. То же самое происходило и на седьмой день торжеств, а затем перешло в празднество партикулярное в домах московской знати.
Хлебосольная и щедрая Москва превзошла сама себя — балы, парадные обеды, маскарады, фейерверки и прочие увеселения длились более полугода — с октября 1762 до июня 1763 года.
Вскоре обнаружился заговор против Григория Орлова. Объектами недовольства, нападок и даже готовившихся покушений были две государственные персоны — императрица и ее фаворит. Опасность еще более сблизила их, и у любовников появилась мысль обвенчаться, тем более что еще до убийства Петра III Екатерина допускала возможность брака с Григорием Орловым.
Чтобы облегчить выполнение этого намерения, Екатерина решила обнародовать документы о венчании Елизаветы Петровны и Разумовского. Однако, когда посланцы императрицы приехали к Алексею Григорьевичу и попросили показать им соответствующий документ, Разумовский, человек умный и осторожный, открыл ларец с документами и на глазах у нежданных гостей бросил какие-то бумаги в огонь камина. Не все тогда поняли этот поступок: ведь обнародование факта его супружества с Елизаветой Петровной повлекло бы уравнение в правах с членами императорской фамилии, он получил бы титул императорского высочества. Но Разумовскому было чуждо честолюбие, он не хотел бросать тень на любимую им покойную императрицу.
