с Восточным вокзалом. Пылал восхитительный закат, будто бы насмехаясь над всеми человеческими интригами. Мне известна была запущенная рабочая гостиница, выходившая окнами на канал, где немцу-беженцу предоставят постель, не спрашивая никаких документов. Похоже, постояльцев, за исключением двух скучающих молодых проституток, в гостинице не было. Я поднялся наверх в свой номер, рухнул на тощий матрас. Стены были сырыми, водопроводные трубы урчали и текли, но я, по крайней мере, сумел спрятаться, чтобы продумать следующий шаг.
Комната моя располагалась на третьем этаже, окнами на канал. Уснуть я не мог, сидел на подоконнике, таращился на месяц, вслушивался в далекий грохот артиллерии, разглядывал вспышки на восточном горизонте. Во тьме, сгустившейся из-за затемнения, звезды сверкали на поверхности воды так же ярко, как и наверху. Я одну за другой курил сигареты и пересматривал события этого дня, будто фильм. Сомнений не оставалось: меня загипнотизировал первоклассный гипнотизер, вот только кто им был, Мадлен или Шанель?
Особенно меня озадачивали две вещи: коварная улыбка, скользнувшая по лицу Шанель, когда я упомянул про Мадлен, и тот факт, что после нашей встречи она послала к Артуру на квартиру своего человека. На разгадывание этой загадки я потратил полпачки «Саломе», а когда ответ наконец-то пришел, чертыхнулся в собственный адрес. Я допустил серьезную тактическую ошибку. Не нужно было упоминать про Мадлен. До этого упоминания Шанель не знала, что говорить. Она заговорила, только когда я назвал имя Мадлен. А что бы она сказала в противном случае — если бы я сам не испортил себе игру? Я этого никогда не узнаю. Но сам факт, что после встречи она отправила своего приспешника меня разыскивать, содержал в себе некий ключ. Да, я навел на нее пистолет, но если бы ее это встревожило, она могла просто вызвать полицию. Тот факт, что она этого не сделала, подтверждал: ей есть что скрывать.
Добыча скудная, но ведь пища любви эфемерна: намеки, наития, невнятные догадки — ей этого довольно. Если реальности случается прорвать тонкую ткань томной любовной фантазии, довольно малейшего проблеска надежды, чтобы нити сами собой сплелись снова. В сочетании с тем, что я видел — рукопись, модель парусника, и с тем, что я услышал от Массю, — память об этой улыбке пятнала логичность доводов Шанель. Вносила элемент сомнения. А этого тусклого проблеска сомнения было достаточно, чтобы мой заходящийся криком стыд умолк и зазвучал иной голос — голос надежды и любви к Мадлен, который продолжал беседовать с ней и после ее исчезновения. Первая моя ошибка состояла в том, что я утратил надежду — отвел свои глаза от глаз Мадлен в тот самый миг, когда можно было раз и навсегда ответить на главный вопрос: правда все ее истории или нет? Я курил в темноте «Саломе», и ничего мне не хотелось так сильно, как отыскать ее снова, заглянуть ей в глаза и раскрыть их тайну.
Я очнулся от беспокойного сна в облаке дымчатого света. Небо пятнали сполохи необъяснимого оранжевого тумана, в ноздрях саднило от бензиновой вони. Я рассчитался за ночлег и, прихватив чемодан, зашагал к Дворцу правосудия. Все прохожие двигались к югу, у всех был при себе багаж. Я выполнил то, о чем просил Массю, и даже если я и не выяснил ничего для него полезного, он обязан как минимум вернуть мне записную книжку — а может, удастся вытянуть из него еще одно одолжение.
Охранник на входе позвонил в Brigade Speciale, потом кивком позволил мне войти. Другой охранник меня обыскал, конфисковал пистолет. Меня провели в кабинет Массю, он держал в руке телефонную трубку, поглаживал усы и слушал голос на другом конце провода. В углу грудой валялись одеяла — видимо, там он спал; моя записная книжка лежала, раскрытая, у него на столе. Он жестом предложил мне сесть.
— Разумеется, mon general. Считайте, что сделано. — Он повесил трубку, глянул на меня с видом покорности судьбе. — Правительство растворилось в воздухе. Грабят магазины. Власть перешла к военным. А немцы всего в сорока километрах. Будут здесь со дня на день. Париж объявят открытым городом.
— Почему?
— Потому что нет смысла его оборонять, он уже потерян, — ответил комиссар.
— Что это за оранжевый дым?
— Военные, отступая, поджигают бензохранилища. — Он взял мою записную книжку и, переворачивая страницы, каждый раз облизывал указательный палец. — Для вас, месье, в ближайшее время станет очень опасно.
— У меня отобрали пистолет, — пожаловался я.
— У вас нет на него разрешения. Строго говоря, мы могли бы вас арестовать. — Он смотрел на меня, приподняв бровь.
— Я немец, меня и за это можно арестовать.
— Верно. Но чего мы этим добьемся? Ваши компатриоты уже на подходе. Ваше счастье, что пистолет был не заряжен. Так что при нынешних обстоятельствах можно посмотреть на него сквозь пальцы.
— Мне его вернут перед уходом?
— Месье, не говорите глупостей. — Он вновь посмотрел на записную книжку. — Так вот вы что пишете?
— Это заметки для книги, которую я когда-нибудь надеюсь опубликовать.
— А Шахерезада это что такое?
Я не понял, шутит он или нет.
— Героиня «Тысячи и одной ночи».
Массю моргнул.
— Ясно. А почему ее имя оказалось в вашей записной книжке?
Он приподнял книжку, чтобы я мог видеть — она была раскрыта на одной из последних заполненных страниц. Там — не моим почерком — было нацарапано: «Шахерезада».
— В жизни этого не видел. Может, это вы написали.
— Зачем бы? — Он еще раз рассмотрел слово. — «Тысяча и одна ночь», говорите.
— Да, средневековый эпос, героиня которого выходит замуж за султана-убийцу и, чтобы спасти свою жизнь, рассказывает ему сказки.
— Вот как? — Массю побарабанил пальцами по столу.
Написать это слово в моей книжке могла только Мадлен, перед тем как исчезнуть, но я понятия не имел зачем. Я не стал повторять вчерашней ошибки и упоминать про Мадлен Массю. Мне было неведомо, что он о ней знал и знал ли вообще. Здесь были не все мои заметки. Имя ее не упоминалось. Финал истории Мадлен — ее собственную биографию, которую она поведала мне в самый день своего исчезновения, я записать не успел. На данный момент она существовала только у меня в голове. После исчезновения Мадлен мне не хватило духу даже раскрыть книжку, а уж тем более что-то в нее внести, именно поэтому я и проглядел ключ, который она мне оставила.
Массю ждал, что я скажу. По счастью, жизнь научила меня хитрить в тяжелые моменты.
— Видимо, это написал мой сосед Артур, когда мы в последний раз играли в
