покер. Он предлагал так назвать мою книгу.
— По-моему, почерк женский.
— Артур венгр. Наверное, это венгерский почерк.
— И где этот Артур?
— Сейчас, насколько мне известно, в Бордо.
— Жаль, — сказал Массю. — Хотя и вам следовало бы быть там же.
— Может, еще не поздно уехать.
— Железнодорожные станции забиты толпами тех, кто с вами совершенно согласен.
— Я думал, у нас с вами договор.
— Вы видели Шанель?
— Да.
— И что вы у нее выяснили?
— Неу нее.
— Что-что?
— Рукопись.
— Месье, я сыщик, не ученый. Рукопись меня не интересует. Моя задача — раскрыть серийное преступление.
— А, ну тогда прошу прощения, по этому поводу я ничего полезного не узнал.
Массю вздохнул.
— Ладно, ваша некомпетентность в качестве информатора с лихвой искупается тем, что я прочел в вашей книжке.
Он перебросил мне ее через стол.
— Это просто сказки, — заметил я, засовывая книжку в карман пиджака.
— В этом я сильно сомневаюсь. Скажите-ка мне одну вещь. История завершается в годы прошлой войны. А что было потом? Чем заканчивается сказание об альбатросе?
— Не знаю, — ответил я. — Концовку я пока не придумал.
— Ну, если придумаете, дайте мне знать. Чтобы я сделал все, что в моих силах, чтобы защитить эту Шахерезаду, кем бы они ни была.
— Это вымышленный персонаж. Химера. А меня вы не хотите защитить? Я настоящий. И вы обещали мне выездную визу.
— Боюсь, не слишком вы мне оказались полезны. Кроме того, правила игры поменялись. Я не могу вам помочь. Больше не имею полномочий. Власть в руках у военных. — Он снова приподнял бровь, добавил к этому полуулыбку. — Но я попрошу секретаря выписать вам пропуск и билет на ночной поезд до Марселя — он уходит с Лионского вокзала в восемь часов. — Массю снял трубку со стоявшего на столе аппарата и отдал кому-то распоряжение подготовить документы. Разъединившись, он встал и указал на дверь. — Марсель для вас лучший вариант. Оттуда еще уходят суда.
— Без выездной визы мне не выбраться.
— Ну, какой-нибудь переход вы себе в Марселе организуете.
Я вгляделся в лицо Массю — за уморительными усиками лучилась ирония. Вот человек, которого, похоже, забавляет нелепость жизни — а я не знаю лучшего определения счастливого человека. Он довел меня до двери, открыл ее передо мной.
— Да, последнее, — добавил он. — «Шахерезада» — еще и название ночного клуба неподалеку от Пигаль. — Ответить я не успел, он пожал мне руку. — До свидания, месье, и счастливого пути.
Дверь затворилась, я успел услышать его смешок.
[362]
«Шахерезада»
— Добро пожаловать в «Шахерезаду»! — пробасил пожилой швейцар из-под серебристых моржовых усов. На темной улице он был единственным признаком жизни. Русский акцент отскакивал от мостовой и стен ближайших зданий; швейцар распахнул передо мной двери ночного клуба. Я шагнул внутрь и спустился по лесенке в мир восточных фантазий — то ли в сераль, то ли в пещеру Аладдина: арки, гроты, драпировки. Завеса табачного дыма окружала арабские светильники экзотическим ореолом. На танцполе покачивалась одинокая пара, на сцене играл цыганский оркестр и пела певица в длинном расшитом блестками платье — она помахала руками, изображая томность: «J’attendrai lе jour et la nuit. J’attendrai toujours ton retour…»
Ей аккомпанировали два гитариста и контрабасист. Я снял шляпу, сел у барной стойки, заказал кальвадос. Место это, подумал я, озираясь, было модным в лихие годы после последней войны — войны, которая должна была положить конец всем войнам. Когда кальвадос принесли, я вручил бармену чаевые и сказал:
— Я ищу Мадлен Блан.
— Никогда про такую не слышал.
— Уверен, что слышали. Восточной внешности, красивая, за сорок. Есть идеи, как я могу с ней связаться?
— А кто спрашивает?
— Коаху.
Бармен ненадолго засунул голову куда-то за крутящуюся дверь, потом занялся другим посетителем. Я сидел, пил кальвадос, наблюдал за оркестром. Я полагал, что поет женщина, но при ближайшем рассмотрении выяснилось, что это мужчина в женской одежде. Официанты, в казачьей форме, перемещались от стола к столу под бдительным надзором русского метрдотеля.
«J’attendrai, car l’oiseau qui s’enfuit vient chercher l’oubli dans son nid…»
В ожидании я перебирал в памяти события этого дня. Выйдя из Дворца правосудия, я прошелся по набережной Турнель — искал лоток Венне. Ни один лоток букиниста на этом участке набережной не работал. Отыскав лоток Венне, я осмотрел его со всех ракурсов. Он, как и все, был сколочен из досок и покрашен темно-зеленой масляной краской. Похоже, его не вскрывали. Я повертел в руках жестяной замок. Понадобится пила, а лучше того — бокорезы, вот только где же их взять? Почти все магазины и банки закрылись. Прихватив свой чемодан, я отправился в метро. В вагонах было как никогда пусто. Впечатление складывалось жутковатое. Я вышел на улицу Пигаль — кафе и бары вдоль бульвара Клиши стояли с закрытыми ставнями. Никаких туристов. Я плохо представлял, где искать нужный мне ночной клуб, пришлось превозмочь себя и заговорить с посторонними. Я приблизился к двум полицейским, развешивавшим объявления на тумбе Морриса, где обычно висели афиши кабаре.
ПАРИЖ ОБЪЯВЛЕН ОТКРЫТЫМ ГОРОДОМ
Военный губернатор просит население воздержаться от любых враждебных действий и надеется, что жители будут хранить спокойствие и достоинство, как того требуют обстоятельства.
По распоряжению генерала А. Денца, военного губернатора
Набравшись храбрости, я спросил дорогу в кабаре «Шахерезада». Полицейские смерили меня взглядами — зрелище я со своим немецким акцентом и синим чемоданом, по всей видимости, представлял собой странное, этакий авангард вермахта, но не такой, какого они ждали. Полагаю, что день-два тому назад они бы меня арестовали. Сейчас же просто указали в направлении улицы Пигаль. Чуть позже — по моему представлению, около полудня (церковные колокола в тот день не звонили) — я поставил чемодан на землю перед входной дверью и позвонил. Никакого ответа. Если верить надписи у входа, открывался клуб только в восемь вечера, а именно в это время уходил мой поезд. Я сел на чемодан, выудил из кармана «Саломе», закурил. Видимо, придется делать выбор: снова отыскать Мадлен или уехать из Парижа на юг, к относительной безопасности. Я только что не слышал ироническую усмешку Массю. Неужели он поставил меня в такое положение по злому умыслу, в качестве этакой садистской шутки или наказания за то, что пользы от меня оказалось мало? Этого я никогда не узнаю. Однако мне было ясно, что я выберу: любовь или свободу. Я вернулся в гостиницу, где спал в предыдущую ночь, и снял тот же номер. Середину
