— Извини, я не смогла это запомнить, — объяснила она. — Короче, это звучит как «психопатия с ярко выраженной декомпенсирующей реакцией», — прочитала она по бумажке. — А это уже серьезно, дает возможность поставить уж точно состояние частичной невменяемости, а хороший адвокат легко выбьет и полную.
Нонна Леонидовна и Вероника с ужасом смотрели на Ларису.
— Ты хочешь сказать, что Коля — ненормальный? — выдавила из себя Вероника.
— Какая теперь разница! Лучше психбольница! Ты хоть понимаешь, что с ним произойдет за те годы, что он просидит в тюрьме? — первой пришла в себя Нонна Леонидовна.
— Но ведь он потом не сможет нигде работать! — заныла Вероника.
— Да ты что, дура?! Зачем работать?! Мы — богатые люди, — вспылила мать, и Лариса тут же узнала прежнюю Нонну Леонидовну.
— Диагноз можно со временем снять, — спокойно заметила Котова. — Анатолий говорил: то, что у взрослых психопатия, у подростков — норма. И с возрастом диагноз этот можно будет снять. Это просто тактический ход, который совершенно не отразится на его профессиональной биографии. Самое большее, что грозит твоему сыну, — это изнурительное обследование в психбольнице в течение трех месяцев. Но, думаю, ему это не помешает.
— Конечно, — поддержала ее мадам Харитонова. — Вы поговорите, Лариса, поговорите со своим психологом… Мы отблагодарим.
— Благодарить придется других людей, тех, кто будет писать справки, — отрезала Лариса.
— Нет, — покачала головой Нонна Леонидовна и вдруг решительно вышла в другую комнату.
Спустя минуту она вернулась, неся в руке маленькое кольцо с бриллиантом.
— Это обручальное, которое Панаев подарил Веронике. Все равно оно без надобности — они ведь вместе не живут. Да я никогда и не хотела этого брака, — махнула рукой Харитонова-мать.
— Как? Но ведь вы живете в его квартире?! А где он сам? — удивилась Лариса.
— Он отсюда съехал. Сказал, что не может после всего здесь больше быть. А квартиру оставил мне, правда, еще не успел выписаться, — объяснила Вероника.
— А с Либерзоном ты тоже рассталась? Ты же говорила, что хочешь вернуться к Панаеву.
— Она, конечно, хотела бы, — язвительно заметила Нонна Леонидовна. — Мать ведь только плохого желает! Мама же дура! Мама же первый враг! Семью, видите ли, я им разбила. А я всегда чувствовала этого человека…
— Что вы чувствовали, Нонна Леонидовна?
— Предвидела. После того как его отпустили, а Колю арестовали, она поехала к нему, и вы представляете, что он ей устроил?
— Что?
— Мама, я сама расскажу! — нетерпеливо перебила ее Вероника. — В конце концов, это моя личная жизнь.
— Ну, мать же дура и ничего не понимает! — отмахнулась Нонна Леонидовна, с обиженным лицом выходя из кухни. Кольцо с бриллиантом она оставила на буфете.
— Лариса, возьмите кольцо! — наставительно, почти приказным тоном произнесла Нонна Леонидовна, уже стоя на пороге. — И не вздумайте отказываться!
А Лариса уже и не думала. В конце концов, она столько времени потратила на это дело…
— А было все так, — Вероника снова потянулась к пачке сигарет. — Приезжаю я к Панаеву — мол, оба виноваты. Я уж, дура, не рада, что к тебе обратилась — прости, мол, за напоминание… А этот бурбон избил меня, как последнюю шалаву. Сказал, что это все мое неправильное воспитание — в смысле мое и мамино — сделало из Николая долбанутого. А вот он якобы мог воспитать из него мужчину… Ну, я приехала к маме, вся зареванная, с ней приступ. У нее нервы ни к черту… Где-то с неделю я вообще была никакая.
— А с Ромой-то как?
— С ним осталась, — поджала губы Вероника. — Помнишь, я говорила тебе, что мне в какой-то степени даже импонирует грубость Панаева, его мужественность. А вот знаешь — случилась эта ситуация, и что-то изменилось во мне. Я ведь только с виду такая, как вы меня считаете, глупая модница. А на самом деле такая же баба, как и все. Хочу, чтобы меня пожалели. Тут и так на душе тошно — ведь это наш общий ребенок. Мы ведь не врагами были, даже после развода! Я сама, в общем-то, через тебя это расследование начала, чтобы его спасти! Не буду спорить — и корысть была — наша ведь семья в прошлом интеллигентная, бедная. Сама знаешь, как у нас культурные люди живут — от получки до аванса. А для меня Панаев со временем открыл такие возможности, о которых я и не мечтала, поэтому был для меня идеалом мужчины. И он меня… так… избил.
— Верунчик, я понимаю тебя. Ты ведь у нас такая нежная, чуткая, — попыталась утешить подругу Котова.
— Глупая я, а не нежная! — вздохнула Вероника и отпила холодного кофе из чашки. — Просто в жизни повезло с деньгами. Приехала я к маме — к Роману возвращаться не хотелось. И представляешь — Либерзон тут как тут. И за мамой ухаживал — а у нее, сама знаешь, характер не сахар и не мед. Один папа знает от нее ключик. Он сумел понять меня и моего ребенка, как ни странно. Он такой всегда холодный, расчетливый, сдержанный… Постоянно ходил к нему на свидания, а Панаев после освобождения, по-моему, только всего раз и зашел, да и то минут на пятнадцать. Помню, в тот вечер он мне сказал: «Ненавижу тебя и твоего ублюдка! Может быть, ты его не от меня родила».
— Ну, это наверняка в порыве ярости, — возразила Лариса.
— Какой ярости? — отмахнулась Панаева. — Впрочем, ладно, это теперь неважно… Но ведь можно было приехать на следующий день, извиниться. Однако он этого не сделал. И вообще я поняла, что Рома — это тот человек, который мне по жизни нужен.
— Что ж, рада за тебя.
— Вот если все получится со справкой и освобождением, мы с Ромой, наверное, все-таки уедем вместе в Израиль. И Николая заберем. Чтобы ничто больше не напоминало ему об этой истории.
Лариса согласилась с ее планами, кивнув, и напоследок спросила:
— Ты рассчитываешь там вести такую же жизнь, как здесь, и быть такой же богатой?
— Знаешь, Лариса, бедняк мечтает о корке хлеба, миллионер — о власти над всем миром, а я мечтаю о счастье, — как-то неопределенно ответила Вероника и молча проводила Котову до дверей.
