спортсмены разогревают мышцы. Связки тоже можно повредить, если обращаться с ними как попало, – следи, пожалуйста, за мясом, надо переворачивать каждый кусочек, чтобы подрумянился. Я играю в радиоспектаклях и еще книжки озвучиваю – знаешь, аудиокниги. Слушал когда-нибудь? Нет, сказал Илай, старательно орудуя щипцами, а что за книжки? Я на пару секунд завис, пытаясь выбрать из своего послужного списка что-нибудь, что мог бы ему предложить. Многие тебе, наверное, будет скучно слушать, но я, кажется, знаю – я точно знаю, что тебе понравится, как же мне раньше не пришло это в голову, я стоял к нему спиной и улыбался во весь рот, как же я сразу не догадался, на кого ты похож, Илай.
10
Я мечтал озвучить Багиру, как другие мечтают сыграть Гамлета. В детстве я, разумеется, смотрел диснеевский мультик, и пластинка с песнями из него у меня тоже была. Но так вышло, что книжку я прочитал раньше – вернее, ее прочитала мне мама. Поэтому в моей голове голос Багиры звучал иначе. Дело тут не в том, что я представлял ее женщиной – как, скажем, в русском переводе. К слову, этот вариант мультика я тоже потом посмотрел, испытав когнитивный диссонанс, но отметив при этом, что интонации там пойманы верно. Пантера – это такая большая кошка, объяснила мне мама. А кошка – всегда текучая, бархатная; в самом мужественном коте есть балетная грация, а в любом балете, даже в «Спартаке», мужчина всегда немножечко... амбивалентен, давайте скажем так. И вот этого оттенка я не слышал ни у одного из актеров, которые когда-либо играли Багиру. Не поймите меня превратно: я не настаиваю, что этот персонаж должен разговаривать, как педик, но что-то кошачье ему необходимо. Послушайте «Петю и волка», где роль кота исполняет кларнет, и сравните его вкрадчивые модуляции со звучанием твердого шершавого баритона, которому обычно поручают роль Багиры. Я страдал от несовершенства мира, где нет места правильной постановке «Книги джунглей», пока в один прекрасный день не обнаружил, что новозеландская радиостанция будет записывать аудиоверсию сказок Киплинга. Это произошло еще до того, как радиотеатр снова начал входить в моду – а я-то помню, детишечки, как было в старые времена, и своего первого Муми-папу я сыграл, когда вы еще не родились. Так что резюме у меня было внушительное, и роль я получил, и получил удовольствие от своего первого и последнего визита в страну Большого белого облака, хоть я и ненавижу летать. А главное – я восстановил справедливость.
Не пройдет и месяца, как мне аукнется наш разговор за приготовлением бараньего рагу. «Мосс, скажи, как Багира», – и полуоткрытый от восторга рот, как у пятилетнего: он словно не мог поверить, что перед ним – всё тот же старый добрый Морис. А пока Илай тихо унес в свою норку файл, который я закачал ему в телефон, и подаренные мною же наушники. Он в тот день впервые сказал «спасибо», и это была очередная веха для всех нас. Слушал он, видимо, по ночам, лежа в кровати – днем я редко замечал его с телефоном. Он не листал социальных сетей, не смотрел видеороликов и не играл в игры – во всяком случае, при нас. Когда он сидел на диване с отсутствующим видом, мне думалось, что он относится к тем людям, кого перегружает информационный поток, и ему нужно время, чтобы побыть наедине со своими мыслями. А вот о чем он думал – я мог только догадываться.
Наступил август – время, когда весна в наших широтах вовсю заявляет о себе, но дни пока что остаются холодными, и надо напяливать колючий свитер, чтобы поработать в палисаднике, который требовал внимания именно зимой. У нас там, если вы помните, растут ползучие суккуленты: неприхотливые, но очень эффектные в сезон цветения. Зимой они дремлют, и этим пользуются сорняки, прорастая сквозь плотный пружинистый ковер подобно метастазам. Я всегда отдавал себе отчет, что я такой же перфекционист, как мой отец, поэтому старался не надрываться сверх меры: в конце концов, мир не рухнет оттого, что я лишний раз не поработаю в саду. Но та быстрота, с которой сорняки брали надо мной верх, меня неприятно ошеломляла, и я, кряхтя, снова принимался за дело. От гербицида тут больше вреда, чем пользы, приходится очень аккуратно пропалывать каждый квадратный сантиметр вручную. Через полчаса я совершенно измучился, и когда Илай вышел, чтобы заглянуть в почтовый ящик, я спросил, не хочет ли он мне помочь.
– Не особо, – ответил он и для верности засунул руки в карманы джинсов.
– Понимаю, – согласился я покладисто. – Тебе небось эти сорняки на работе уже поперек горла.
Я приведу вам этот разговор так, как я его запомнил, старясь соблюсти не букву, но дух. К тому моменту мы уже привыкли, что Илай заикается, и не придавали этому значения, а он, в свою очередь, чувствовал себя увереннее и стал больше говорить. Поэтому я не буду пытаться и дальше воспроизводить эту особенность его речи – просто помните о ней до поры до времени.
– Это бессмысленно, то, что ты делаешь, – сказал Илай, не меняя позы.
– Почему?
– Они снова вырастут.
– А я снова их выдерну.
– И в чем смысл?
– В том, чтобы на этом газоне росло именно то, что я хочу, а не что попало, – сказал я, начиная терять терпение.
– А чем тебе не нравятся сорняки?
– Хотя бы тем, что они уродские. А культурные растения красивые.
Не отрывая рук от бедер, он пересек бетонный двор своей походкой манекенщицы, присел на корточки и всмотрелся в переплетение мясистых серовато-зеленых листьев, сквозь которые торчали стебельки другого оттенка, тонкие и отвратительные, как тараканьи усики, выглядывающие из-под плинтуса.
– Эти уродские. А вот эти нет, – он тронул пальцем разлапистый листик на длинной ножке. – У них потом будут цветочки, желтые такие.
– Это ты на работе насобачился?
Он покачал головой.
– У вас дома был сад?
– У деда.
Я притих, точно боялся спугнуть черного какаду, присевшего на перила балкона: одно неловкое слово – и Илай захлопнется, и я опять ничегошеньки о нем не узнаю.
– Твой дед разрешал сорнякам расти, как им вздумается?
– Нет, он их полол, вот как ты сейчас.
– И ты ему говорил то же, что говоришь мне?
– Угу.
Сколько ему было, когда он жил с дедом, – двенадцать, тринадцать? Да, самый возраст, чтобы на всё
