— Возвращайтесь на точки, я ее отведу.
Похоже, этот был за главного: высокий, с широченными плечами, наверняка, вальдорец или, как минимум, полукровка. На расстоянии от границы Котлована туман оказался уже не таким густым. Кое-где виднелись силуэты домов и размазанные пятна цветных фонарей.
— Не отставай, — незнакомец схватил меня за руку и поволок в сторону строений, видневшихся в мутном мареве.
Я молчала, старалась изо всех сил поспевать за широкими шагами провожатого. Шли долго, я постоянно оступалась, едва не падала, но незнакомец не обращал на это внимания.
— Бальтазар! — послышалось за спиной.
Провожатый остановился. К нему подошел невысокий коротко стриженный, как раб, парень с какой-то тряпкой в руках:
— Ни в какую, — он покачал головой. — Может, Мартин ошибся?
— Он редко ошибается.
— Может, ты сам? Он хорошо тебя знает.
— Бесполезно. Тебе ясно сказали, что делать. Кончайте его. Передай, что это мой приказ.
Я замерла и похолодела: Вирея сдала меня убийцам!
Я даже не сразу поняла, что Бальтазар снова схватил за руку, и поволок к высокому зданию, похожему на старый отель. Через несколько минут муть Котлована прорезал хлесткий звук выстрела, который я отчетливо расслышала.
Я сидела на жестком стуле посреди полутемного помещения, напоминающего старую рабочую столовую, что-то похожее я видела при старой имперской соляной шахте на Норбонне. Нелепые хлипкие металлические столики на четырех ножках, пол в шахматных черно-белых плитках. Стальная исширканная стойка для раздачи, у которой терся тощий рыжий паренек. У дверей стояли еще несколько мужчин, одетых как попало. Имперцы? Полукровки? Какая теперь разница, я боялась открыто всматриваться — вдруг, не понравится. В воздухе висел плотный омерзительный приторно-горький запах, будто жгли что-то ядовитое.
Вероятно, зашел тот, кого я искала. Смуглый, невысокий, с колтуном длинных, кое-как заплетенных светлых косиц, подвязанных чем попало: от тряпья до обрезков проволоки. Норбоннец. В груди потеплело. Норбоннец — значит, свой.
— Ты искала Мартина-Добровольца?
Я кивнула и плотнее прижала к себе золото.
— Ну… Кто такая?
Мартин опустился на стул, закинул ноги в высоких грязных ботинках на пустую бочку из-под технического масла:
— Не часто нас балуют своим присутствием высокородные имперцы.
В груди похолодело. Я изо всех сил замотала головой:
— Я не…
Человек за стойкой отставил опустевший стакан:
— Это рыжая сучка де Во. Я говорил, что видел ее на флагмане.
39
Я вздрогнула и посмотрела на говорившего: многосмесовый полукровка — даже не скажешь, чьих черт в нем больше. Среднего роста, с грязно-бурой кожей и длинными, как у всех свободных, волосами. Я не видела его прежде. А он меня, значит, видел. Мир сузился до размера ореховой скорлупы, по которой вот-вот ударят молотком. Хрупкое ненадежное убежище, полное глаз и ушей.
Мартин нахмурился. Порылся в кармане, вытащил сигарету, свернутую из каких-то красных листьев, прикурил от обычной спички. Мне в лицо ударил одуряющий мерзкий дым:
— Веселенький расклад. Тебе везет в баргет, детка?
Странный вопрос. Я пожала плечами:
— Не знаю.
Мартин нагнулся ко мне, запах стал почти невыносимым:
— Я не расслышал. Знаешь, детка, туман здорово поглощает звуки. Я совсем не слышу твое мычание.
— Я не играю в баргет! — я почти выкрикнула.
— А я играю, — Мартин усмехнулся. — И кажется, сегодня мне выпал расклад с козырной дамой.
Звучало пугающе. В его устах — особенно. Я сглотнула:
— Мне сказали, что я смогу найти у тебя приют.
Мартин расхохотался, заразив хохотом остальных:
— Мы не скрываем беглых, детка. Ты же вещь. Чужая вещь. Нам не нужны проблемы с господами.
Набивает цену. Я глубоко вздохнула, проглатывая эти слова, и подняла голову — с этими людьми надо разговаривать на их языке:
— Сколько стоит твоя помощь, Мартин-Доброволец? Я плачу имперским золотом.
Лицо норбоннца вытянулось. Он долго обсасывал свою мерзкую сигарету, наконец, выдохнул:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— А ты не промах, детка. Мы хорошенько тебя потрясем. — Он вытянул губы, раздумывая: — тридцать тысяч.
— Пятнадцать.
Голубые глаза Добровольца округлились, в них блеснула азартная искра:
— Двадцать пять.
— Двадцать. Я торговала в мелочной лавке у Большой дюны. Умею считать деньги.
— Двадцать две, — он подался вперед и почти дышал мне в лицо.
Хотелось отшатнуться, но я сдержалась и решительно протянула руку:
— Договорились.
По залу прокатилась волна хохота.
Мартин с видимым удовольствием пожал руку, махнул долговязому пареньку у стойки:
— Дерик, надо спрыснуть удачную сделку.
Тот подбежал с грязной бутылкой, что-то плеснул в стальной стакан. Над столом поплыл знакомый запах кислятины — дынная брага. Доброволец отхлебнул, будто невзначай поднес мне под нос:
— Хочешь?
— Замучила ностальгия по дому?
Я решительно выхватила стакан, и, осушив, поставила на стол. Резкий спиртовый дух на время отбил вонь его курева. Как давно я мечтала это сделать, сидя взаперти. Упиться в хлам, чтобы забыть обо всем.
Доброволец расхохотался и кивнул пареньку, чтобы налил еще:
— Значит, любимая игрушка де Во умеет кусаться?
— Я не игрушка.
— Что ж… Плати, не игрушка.
Я положила перед ним сумку, зрачки норбоннца азартно расширились.
— Здесь двадцать пять тысяч. Ты должен мне три.
Я не надеялась, что он отдаст, но Доброволец с видимым удовольствием, даже смакованием, отсчитал нужную сумму, остальные монеты отодвинул ко мне и швырнул пустую сумку:
— Вот твои три, детка. Все, как договорились. Но не думаю, что ты отдала мне последнее.
Не отводя глаз, я сгребла остатки и убрала на колени, пытаясь представить, кем мог быть Доброволец, пока не попал сюда. Рыночный щипач? Песчаный копатель? Скупщик старья? Мелкая сошка, не слишком чистая на руку. Но, может, я и ошибалась. Жизнь меняет людей. Ясно одно: надо быть с ним осторожнее.
Здесь было почти темно. Все тонуло в тенетах тумана, лишь тусклые фонари отбрасывали тщедушные пучки желтого света. На руку упало что-то живое и затрепыхалось. Я вскрикнула и инстинктивно прихлопнула тварь ладонью, вызвав всеобщий смех. Потерла рукой, стараясь стряхнуть невесомую пыльцу, прилипшую к коже. Всего лишь бабочка. Мерзкая бабочка с седыми крыльями и жирным белесым тельцем.
Доброволец осушил стакан и потянулся ко мне, положив локти на стол:
— Ладно, детка. И куда ты хочешь? Обратно на Норбонн? Ориентировочно через пять дней, если ничего не поменяется. Не будешь дурой — улетишь. — Он криво усмехнулся: — а окажешься дурой — и тут сгодишься. Дур у нас любят.
Вновь раздался смех, мужчины многозначительно переглядывались.
— Не окажусь.
Доброволец холодно хмыкнул:
— Мне бы половину твоей уверенности, детка! Дерик, отведи ее в нору. Да скажи, чтобы где попало не лазала. Мы не любим любопытных.
Рыжий верзила молча проводил меня по длинному темному коридору, заваленному мусором, свернул на ржавую лестницу с внешней стороны здания и, шагая через две ступеньки, потащился наверх. Железо опасно скрипело. Казалось, одно неверное движение — и дряхлая конструкция рухнет в туман. Прикасаться к перилам было противно: все припудрено какой-то липкой пылью и переплетено тонкими тенетами. Любое шатание лестницы поднимало в воздух облако седых бабочек, порой бивших крыльями по лицу и рукам. Омерзительные твари.
Я не поняла, на каком этаже мы остановились. Снова узкий грязный коридор с глубокими нишами дверей по обеим сторонам. Рыжий со скрипом открыл крайнюю — внутри было темно:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Хочешь, селись здесь. Или где хочешь, — он махнул длинной рукой в глубину темного коридора, — здесь все норы пустые. Да и разницы никакой.
Голос у него был низкий, окрепший. Совсем не вязался со щуплым телом.
