Я притаилась в самом темном углу, где днем обедал лигур. Мартин сидел ко мне лицом. Жадно уминал суп, закусывал капангами и бросал на меня колкие взгляды. Наконец, прокричал, как следует не прожевав:
— Снаружи облава. Как думаешь, что ищут, детка?
Я молчала, чувствуя, как внутри разлилась мерзкая дрожь. Скорее всего, Ларисс уже устроил переполох.
— Верно, — Доброволец кивнул сам себе. — Потерянную вещичку.
Видно, всем здесь доставляло удовольствие называть меня вещью, подчеркивая собственный статус. Но я не верю, что здесь нет беглых рабов.
Мартин вновь вытянулся в мою сторону:
— Чем же ты так хороша, что они подняли все вверх дном? А?
Я сглотнула и, наконец, процедила:
— Не знаю.
— А я хотел бы узнать, — Доброволец с фырканьем осушил стакан, достал красную сигарету. Санилла сказала, что эти листья называются дарной. — Во мне просыпается изрядный интерес. Понимаешь теперь, как мы рискуем, укрывая тебя?
— Я заплатила за риск, — про исчезнувшие монеты я не стала упоминать — пусть думает, что это осталось незамеченным.
— Деньги… — он презрительно скривился. — Всего лишь деньги, детка. Но сдается мне, что ты стоишь гораздо больше двадцати двух тысяч. Я бы с удовольствие перепродал тебя… за двести. Как ты думаешь, ты стоишь двести?
В груди похолодело. Я скрестила руки на груди, стараясь не терять самообладание. Это блеф и бравада. Двести тысяч никто не заплатит.
— Послушай, Мартин, — я пыталась делать вид, что не придаю его словам никакого значения. — Мне не нужен Норбонн. Я хочу попасть в Змеиное кольцо. Но, готова вылететь ближайшим кораблем куда угодно. Только покинуть планету.
Он поднял брови:
— Вот как? Почему?
— На Норбонне он найдет меня. Это глупо.
Мартин расхохотался, утопая в вонючем дыму:
— Я скажу тебе больше, детка: ему даже не придется искать. Тебя схватят, как только ты ступишь на эту чертову планету. И на любую из имперских планет. Но ты никуда не полетишь.
Я нахмурилась, в груди похолодело:
— Что это значит?
— То и значит, — Мартин закинул в рот румяную капангу и нарочито долго жевал, заставляя меня ждать. — Все порты перекрыты. Черные на каждой внутренней станции. Твои голограммы повсюду. Должен сказать, очень красивые голограммы… Начали трясти невольничьи кварталы, хотя по мне — это первейшая глупость. Никто из рабов не рискнет укрывать беглеца. Да после таких мер тебя не рискнет скрывать даже последний безумец.
Я похолодела и встала, глядя на Мартина:
— А вы?
Он вновь затянулся и лениво развалился на стуле:
— А что мы?
— Вы обещали дать мне укрытие.
Мартин молчал, ковыряясь ногтем в зубах. Осушил очередной бокал и уставился, накручивая на палец косицу, замотанную куском красной проволоки:
— Допустим, обещал.
— Что значит «допустим»?
Он поднялся и неспешно подошел почти вплотную. Зажженная сигарета маячила перед самым моим носом, вызывая тошноту.
— Послушай, детка. Вчера я толком не понимал, кому даю укрытие. Ты важная птица, черт возьми… За тебя обещают тридцать тысяч. Это больше, чем мы получили.
Я похолодела и изо всех сил старалась держать лицо — он не должен увидеть мой страх:
— Ты хочешь сказать, что твое слово ничего не стоит?
— Мое слово стоит многого. Но я не люблю, когда меня водят за нос. Мне нужна правда: почему имперцы так хотят вернуть тебя?
Я покачала головой:
— Я не знаю.
Мартин прищурился, оперся на столешницу и навис надо мной:
— Не ври детка. Сейчас не лучший момент.
Я вздохнула и подняла подбородок:
— Клянусь, не знаю. Кажется, это личные мотивы.
Мартин вытянул губы трубочкой, раздумывая, отстранился:
— Это интригует. Личные мотивы — залог хорошей сделки. Ты же торговала, знаешь, когда можно задирать цену. Ведь так?
Я промолчала.
Мартин кивнул сам себе:
— Правильно — когда видишь, что в глазах покупателя появился интерес. Тогда и можно прибавлять. Главное — не перегнуть, а то сорвется… В любом случае, советую сидеть здесь, сколько понадобится. Не думаю, что эта шумиха быстро прекратится. Подключена даже гвардия Сенатора.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я коротко кивнула и поспешила выйти. Меня лихорадило. Мартин — скользкий тип, но он дал слово. Если оно, действительно, хоть чего-то стоит… Я поднялась в свою конуру, подперла дверь сломанным стулом и села на кровать. Пружины скорбно скрипнули, проминаясь под весом моего тела. Я закрыла лицо руками, стараясь унять охвативший меня нервный жар. Здесь нет надежного укрытия, но за границей Котлована нет и этого. У меня нет выбора. Если обшаривают все порты — Доброволец прав: покидать Котлован будет огромной глупостью. Но я не доверяю Добровольцу и его людям… Но и выбора нет.
Известно ли уже де Во о моем побеге? Едва ли Ларисс может предпринять такие серьезные меры без его помощи. Я бы дорого отдала, чтобы посмотреть на его лицо в тот момент, когда он об этом узнал. Как резануло сталью в глазах, как исказились в предельной злобе холеные черты. Но гвардия Сенатора… как бы я хотела, чтобы Доброволец соврал. Де Во говорил тогда, что Совет Высоких домов хочет моей смерти. Тогда, кто именно поднял гвардию Сенатора?
Я легла, глядя в мутный облупившийся потолок с жалкими остатками росписи, с которого свисали мохнатые длинные тенета. Сколько придется отсиживаться в этом ужасном месте, накрытом, словно колпаком, плотным туманом?
От внезапного стука в дверь я тут же села. Не стука — кто-то выбивал дверь ногой. Хлипкая преграда быстро сдалась, и стул с грохотом отлетел к стене.
44
Доброволец ввалился в комнату и прислонился плечом к стене. В воздухе поплыл тошнотворный запах дарны — не понимаю, как они могут это курить.
— Ты совсем одна?
Я напряглась и села на кровати:
— С кем я должна быть?
Он пожал плечами:
— Кто знает, что тебе взбредет в голову.
— Ты пьян.
— Я пьян каждый день, этим никого не удивишь. Но не каждый день вижу такую красотку. Хочу знать, так ли ты хороша, что из-за тебя можно перекрывать порты и поднимать гвардию Сенатора. Я имею право это знать.
Еще этого не хватало!
Доброволец плотно прикрыл створку двери и направился ко мне. Я вскочила, лихорадочно осматриваясь, чем, в случае чего, можно его ударить. Как назло, поблизости ничего не было. Он обошел кровать и оказался уже в трех шагах. Я попятилась, почувствовав край подоконника — дальше отступать некуда.
Мартин подошел вплотную и смотрел снизу вверх. Как большинство норбоннцев, ростом он был мне до плеча, но это не значило ровным счетом ничего. Мужчина оставался мужчиной. Коренастый, широкоплечий, с крепкими жилистыми руками, огромными, несколько непропорциональными ладонями и толстой бычьей шеей. Большинство женщин, какой бы расы они ни были, не справится даже с самым хилым из них. Разве что вальдорки. Доброволец по-хозяйски положил руку мне на талию и поводил большим пальцем, поглаживая через тонкую ткань. Меня передернуло от этого жеста.
— Знаешь, как говорят?
Я молчала. Лишь вцепилась в его запястье, стараясь убрать руку, но это было просто смешно — ее не удавалось сдвинуть ни на миллиметр. Я лишь слабая женщина со слабыми руками.
Мартин обхватил меня другой рукой:
— Говорят, что в постели все одного роста, детка.
В мгновение ока он опрокинул меня на кровать и навалился сверху. Косы свалились мне на лицо. Он оказался неожиданно тяжелым для его роста, просто неподъемным.
Я не делала попыток скинуть его — понимала, что это бесполезно: наши тела так продавили старую кровать, что я оказалась в прочной ловушке. Лишь посмотрела в глаза, надеясь найти в них хоть что-то разумное:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Мартин, не нужно. Прошу. Не нужно.
Он провел пальцами по моей щеке. Совсем другие пальцы: грубые, шершавые. Другие прикосновения. Будто провели мелким наждаком.
— Детка, ты ведь понимаешь, что в твоих интересах не ссориться со мной?
— Я не хочу с тобой ссориться.
