– Не знаю, – полушепотом отвечает Мия.
Затем врач предлагает задавать вопросы.
У Мии есть лишь один, но она не может его произнести. Голос пропал, и она несколько раз откашливается, чтобы обрести возможность говорить.
– Я беременна? – спрашивает Мия осипшим голосом.
Это мечта каждой девочки. Они начинают об этом думать, когда еще слишком малы, чтобы знать, как появляются дети. Они нянчат кукол, играют в дочки-матери и придумывают им имена. Когда Мия была маленькой, она давала куклам имена, которые струились, слетая с языка: Изабелла, Саманта, Саванна. Потом у нее наступил период, когда, по ее мнению, все имена должны были заканчиваться на «и»: Дженни, Дани, Лори. Ей даже в голову не приходило подумать об имени для мальчика.
– Да. Около пяти недель.
Но ведь все должно было произойти совсем не так.
Она кладет руку на живот, в надежде почувствовать сердцебиение или какое-то шевеление. Разумеется, еще слишком рано и она ничего не ощущает. Я вижу ее глаза, когда она поворачивается, она слушает мои всхлипывания и смотрит, как я вытираю слезы. Душа ее опустошена.
– Этого не может быть, – говорит она мне. – Я не могу быть беременна.
Доктор Вахрукова берет стул, садится рядом с Мией и поправляет ее рубашку.
– Вы ведь не помните, что с вами произошло? – говорит она мягко и осторожно.
Мия качает головой.
– Прошло уже много месяцев с тех пор, как я была с Джейсоном. – Она считает по пальцам. Сентябрь. Октябрь. Ноябрь. Декабрь. Январь. – Пять месяцев, – сообщает она.
Разумеется, мне понятно, что отец ребенка вовсе не Джейсон.
– У вас есть время подумать, как поступить. Возможны варианты. Передача приемным родителям или аборт, – произносит врач так быстро, словно не может удержать слова в себе.
Дав Мии несколько минут одеться, доктор отправляет за Джеймсом. Пока мы ждем, прошу дочь показать мне снимок УЗИ. Она протягивает мне его, повторяя снова и снова: «Этого не может быть…»
Держу в руках первую фотографию своего внука или внучки, плоть от плоти, кровь от крови, и начинаю плакать. Когда в кабинет входит Джеймс, мой плач превращается в стон. Я изо всех сил стараюсь сдержать слезы, но у меня попросту не получается. Выхватываю бумажное полотенце и вытираю глаза. Когда возвращается доктор, я уже не могу терпеть, слова сами рвутся из меня:
– Он изнасиловал тебя. Этот ублюдок тебя изнасиловал.
Мой крик не вызывает у Мии никаких эмоций.
Колин. До
Наступает зима, и температура в доме опускается градусов до пяти.
Зимы теплыми не бывают. Она лежит на кровати, натянув на себя всю одежду, которую смогла найти: двое спортивных штанов и отвратительная толстовка. Еще ей пришлось надеть две пары носков, она их терпеть не может, но без этого ноги замерзнут.
Она рассказывает, что никогда не любила носить носки, даже ребенком. Стаскивала их и бросала на пол у кроватки.
Правда, по ее словам, ей раньше никогда не было так холодно. Проснувшись, я сразу затапливаю печь и выпиваю одну за другой три чашки горячего кофе. Теперь я сижу за столом, расстелив перед собой истрепанную карту США. Я нашел ее в бардачке вместе с почти засохшей ручкой и теперь пытаюсь составить оптимальный маршрут, который выведет нас из этой дыры. Мысли ведут меня куда-нибудь в пустыню, например между Лас-Вегасом и Бейкером в Калифорнии. Туда, где тепло. Интересно, сможем ли мы добраться хотя бы до Гэри в Индиане, не попавшись на глаза ни одному патрулю? Прихожу к выводу, что надо бросить машину и найти новую, а потом молить Бога, чтобы об угоне никто не заявил. Или доехать на грузовом поезде. Если наше местонахождение установлено хотя бы приблизительно, район может быть оцеплен, особенно около Гэри, на случай, если я решу вернуться домой. Возможно, полицейские уже караулят меня у дома в Гэри и ждут, когда я совершу глупую попытку туда попасть.
Проклятие.
– Куда-то собрался? – спрашивает девчонка, глядя на карту.
– Хочешь кофе? – говорю я, вместо ответа.
В пустыне мы тоже долго не протянем. Нет, туда мы точно не поедем. Единственный шанс – скрыться за границей. На самолет у нас уже нет денег, но прежде надо принять решение, куда направиться: на север или на юг? В Канаду или Мексику? Конечно, чтобы покинуть страну, нужны паспорта. И в следующую секунду меня осеняет. Теперь я знаю, что делать.
– Нет, – качает она головой.
– Не пьешь кофе?
– Нет.
– Не любишь?
– Я не употребляю кофеин.
Она объясняет, что от него становится нервной и возбужденной. Не может спокойно сидеть на одном месте. Потом, когда действие проходит, на нее наваливается невероятная усталость. Чтобы нормально существовать, приходится выпивать еще чашку, и круг замыкается.
– Я отказалась от кофе, – продолжает она, – и начала испытывать страшные головные боли, они проходили только после бутылочки «Маунтин Дью».
Но я все равно наливаю ей чашку. Она обхватывает ее руками и наклоняется к самому краю. Пар поднимается к лицу, согревая. Она понимает, что этого не стоит делать, но все же подносит чашку к губам и пьет. Горячий напиток обжигает горло, тепло катится вниз и разливается по всему телу. Она морщится.
– Аккуратно, – предупреждаю я. – Горячо.
Мы сидим и от нечего делать разглядываем друг друга. Она говорит, что хотела бы нарисовать мой портрет, и я соглашаюсь. Все равно больше нечем заняться.
Откровенно говоря, мне это совершенно не нужно. Сначала все проходит гладко, но потом она требует, чтобы я сидел неподвижно, смотрел перед собой и улыбался.
– Все, – не выдерживаю я и встаю. – Надоело. – Еще не хватало, чтобы я полчаса сидел перед ней с дурацкой улыбкой на лице.
– Ладно, – соглашается она. – Можешь не улыбаться. Можешь даже не смотреть на меня. Просто сиди спокойно.
Она заставляет меня подойти к огню, подталкивает, прижимая холодные руки к моей груди. Затем просит сесть прямо на пол. Спиной я касаюсь печи и вскоре начинаю потеть от исходящего от нее жара.
Я думаю о том, когда последний раз она меня касалась. Это было, когда она пыталась меня раздеть. А я дотрагивался до нее, когда дал пощечину.
В комнате полумрак. Деревянные стены и потолок поглощают весь поступающий свет. От нечего делать пересчитываю, из скольких бревен состоит стена – их пятнадцать. Ни один луч солнца не пробивается сквозь маленькие окна.
Принимаюсь разглядывать девчонку. Не самое неприятное зрелище. В первый вечер нашего знакомства она показалась мне красивой. Она не сводила с меня голубых глаз, даже не подозревая, что я задумал и что собираюсь сделать.
Она сидит на полу, прислонившись к дивану, подогнув под себя ноги и пристроив альбом на колени. Достав карандаш, делает первые штрихи, а затем склоняет голову набок, отчего волосы беспорядочно рассыпаются на одном плече. Она внимательно смотрит, как рука выводит на листе мои черты.
Не знаю почему, но мне интересно, что за парень у нее был.
– Я заплатил ему, – признаюсь я. – Дал сто баксов, чтобы нашел себе другое занятие на вечер.
Он ни о чем не спросил и ничего не сказал. Просто взял деньги и исчез. Я не уточняю, что разговаривал с ним в сортире с пистолетом в руке.
Сто баксов нам сейчас очень бы пригодились.
– У него было много работы, – произносит она.
– Это он тебе сказал.
– Джейсон всегда работает допоздна.
– Это он так говорит.
– Это правда.
– Ну, может, иногда и работает.
– У него прекрасно складывается карьера.
– Ложь.
– Ладно, ты ему заплатил. И что?
– Почему ты пошла ко мне?
– Что?
– Почему ты в тот вечер пошла со мной?
Она молча сглатывает и опускает глаза. Делает вид, будто увлечена работой. Она так яростно начинает водить карандашом, что ее внутреннее состояние не вызывает сомнений.
– Такой сложный вопрос? – настаиваю я.
Она смотрит на меня. От напряжения на лбу выступает вена, на висках видны капельки пота, кажется, даже руки трясутся.
– Я много выпила.
– Да. И была пьяная.
– Да. Я была пьяная.
– И это единственная причина, по которой ты отправилась домой неизвестно к кому?
– Это единственная причина, по которой я могла куда-то пойти с таким, как ты.
Она застывает, и мне становится интересно, куда же она смотрит. Что у нее сейчас перед глазами? Вроде бы ей все равно, но это не так.
Снимаю толстовку и бросаю на пол рядом с собой. На мне только футболка и джинсы, без которых она меня никогда не видела. Девчонка продолжает чиркать что-то в альбоме. Должно быть, пытается изобразить демона, который сидит перед ней у огня.
В тот вечер она выпила не один бокал, но достаточно ясно мыслила, чтобы понимать, что делает. Конечно, она тогда не знала, кто я на самом деле.
Не знаю, как долго мы молчим. Мне кажется, я уже слышу мысли, что бродят у нее в голове. Она ненавидит и злится.
– А как насчет сигарет или травки? – наконец произношу я.
От слов она вздрагивает и с трудом переводит дыхание.
