– Наслышана, – Елена тоже усмехнулась.
– Чудесно. Видите ли, дорогая, – свобода слова и информации не могут быть сами по себе священными коровами. Это миф. Священных коров нужно резать, жарить и с большим аппетитом кушать, иначе всем нам придет конец… Но это так, к слову. Информация и свобода ее распространения обязательно должны быть ограничены. Идея о том, что все люди равны в праве получать и распространять информацию, вредна и разрушительна. Как вы полагаете, пани Елена, – наши противники, в том числе и террористы, – читают газеты, смотрят телевизор, имеют возможность выходить в Интернет?
– Что за глупый вопрос?!
– Это не глупый вопрос. Это вопрос, который должен заставить задуматься.
– Меня?!
– Не только.
– Задуматься о чем? Или над чем?
– Над тем, что такое информация? Свобода слова? Они нужны для чего-то или представляют собой некую самоцель, чистое искусство?
– Разумеется, не самоцель. Если мы не говорим о желтой прессе. Это инструмент общественного контроля.
– Контроля чего?
– Ваших международных авантюр, например.
– Нет, минуточку. К международным авантюрам мы еще вернемся. То есть вы согласны, что информацию, находящуюся в открытом доступе, могут получить все желающие?
– Да. Согласна. Мы договорились. Дальше.
– А как вам, например, вот такой перл… – Майзель подошел к столу и включил один из экранов. – Где это тут… А, вот: «Из конфиденциальных источников в отделе по борьбе с терроризмом нашему корреспонденту стало известно, что отдел располагает достоверной информацией о подготовке нападения группы Нассы Насри… бла-бла… с применением взрывчатки производства неважно… на вокзал Виктории в Лондоне… Нападение запланировано на середину июля…» Чудненько, не правда ли?
– Что вас так разозлило в этом сообщении?
– То, что в нем ничего не говорится по делу. По существу. Знаете, как выглядело бы сообщение на ту же тему при нормальном положении вещей?
– Интересно.
– Примерно так. Вчера силами безопасности уничтожена террористическая группировка Нассы Насри, планировавшая взрыв вокзала в городе эн. И все. Не «стало известно», а уничтожена. Вместе с Насри и его взрывчаткой, планами, Коранами и прочим дерьмом. А знаете, почему это сообщение в «Санди Таймс» выглядит так убого? Потому что несчастный отдел по борьбе с терроризмом вместо уничтожения террористов должен писать бумажки для парламентских комитетов и правозащитников. И таким вот идиотским способом – «смотри, Насри, мы тебя засекли!» – они вынуждены бороться с террором. Что, по-вашему, предпримет этот подонок, прочтя заметку?
– Откажется от своего плана.
– Ошибка. То есть хуже, чем преступление, как говорит его величество. Он его перенесет. Во времени и в пространстве. И станет осторожнее. И его удар будет сильнее того, который удалось предотвратить… А мы действуем совершенно не так. Мы сначала уничтожаем всю эту нежить, а потом сообщаем вам об этом. А как вам вот это: «В секретном докладе „О разведывательной деятельности“, представленном вчера в Конгрессе, утверждается, что нападение, совершенное исламистами на здание Биржи в Нью-Йорке и закончившееся столь трагично, стало результатом вопиющей раскоординированности в деятельности федеральных спецслужб…»
– Это на самом деле не так?
– Это так, – кивнул Майзель. – И это – настоящий ужас, дорогая. Во-первых, потому, что вся эта нежить, читая эти перлы, радостно потирает ручонки: ага, эти гяуры – просто кретины, еще немного, еще несколько ударов – и победа у нас в руках. Во-вторых, потому что эта самая раскоординированность возможна лишь при условии и наличии столь сложной и разветвленной системы демократического представительства. При слабой власти. Пока у демократии нет внешнего врага, все чудесно. А когда он появился, начались проблемы. А мы нашли выход. На войне невозможна демократия. Армией руководит не стадо митингующих болтунов, а главнокомандующий, которому подчиняются все, в том числе разведка, военно-полевые суды, подразделение исполнения приговоров и дисциплинарные батальоны. А также тыловые подразделения. Кто не понял – лоб зеленкой. Только так это работает.
– То есть вы числите себя в состоянии войны.
– Обязательно.
– То-то наш обожаемый монарх не расстается с гвардейским мундиром, – Елена усмехнулась. – Огласите, пожалуйста, список ваших врагов, если вас не затруднит.
– Нисколько не затруднит. Исламские, или, правильнее, исламистские, фанатики и их союзники, в том числе голод, нищета и болезни, тупоголовые зажравшиеся руководители транснациональных монополий из тех, до кого мы пока не добрались, вся эта шваль, заседающая в давосах и женевах, международные валютные фонды и всемирные банки, регулярно пытающиеся устроить из нашего мира либертарианский парадиз для толстосумов и гламурчиков, их вольные, а так же невольные помощники. С последними мы обходимся исключительно бережно, поскольку из них могут получиться наши помощники. А со всеми остальными мы поступаем по законам военного времени.
– Здорово. И как вы собираетесь заставить меня поверить в ваш манифест?
– Делом, дорогая. Исключительно делом. Ну, и словом тоже – совсем чуть-чуть, комментируя, так сказать, представляемое пред ваши ясные очи.
– Вы хотите сказать, что ваши международные авантюры являются результатом воплощения в жизнь вашего манифеста?
– Какой потрясающий прогресс во взглядах, пани Елена. Вы меня радуете.
– Для чего тогда такая первобытная жестокость?
– Первобытная?
– А зашитые в свиные шкуры и сбрасываемые на съедение акулам тела расстрелянных – это что, торжество гуманизма?!
– Это война, пани Елена. На войне проводятся не только войсковые операции, но и деморализующие противника мероприятия. Потому что наш противник вовсе не исповедует традиционные для нас правила ведения войн, а ведет их по своим, пытаясь навязать их и нам тоже. Для того, чтобы помешать ему, мы делаем то, что мы делаем, нравится это нам с вами или нет. Война диктует определенную логику поведения, и вечно увиливать от нее не получается. И потом, наши, как вы выражаетесь, авантюры можно пересчитать по пальцам. В отличие от Америки, мы не ввязываемся в полсотни региональных конфликтов одновременно, а работаем последовательно. И не пытаемся усадить парламент там, где его по определению быть не может, а предпочитаем нашего сукиного сына, которого поддерживать куда легче, чем парламентаристскую жертву демократического аборта, для охраны которой приходится содержать многотысячные армейские контингенты. И возить домой наших мальчиков и девочек в цинковых ящиках.
– Так не лезьте туда, – пожала плечами Елена, – и не придется никого возить…
– И как долго у вас получится отсидеться?
– Я не отсиживаюсь.
– Я вовсе не имею в виду лично вас, пани Елена. К вам у меня как раз нет претензий…
– Премного благодарна.
– Пожалуйста, – Майзель улыбнулся. – Вы всегда так колетесь?
– По мере сил. Вам неуютно?
– Мне? Мне вполне комфортно.
– Врете.
– Нет, – он снова улыбнулся и повторил: – Нет, пани Елена. Меня ваша ежиковатость не пугает и даже не мешает мне. Если вы еще будете столь любезны не перебивать меня, когда я разворачиваю перед вами свой павлиний хвост во всем его великолепии…
– Ну, тогда вам будет слишком легко. Это нечестно. Так что вы хотели сказать про отсиживающихся в кустах?
– Только то, что отсидеться не получится. Придут, выволокут из теплой мягкой кроватки, приставят к голове автомат и скажут: или кричи «нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет – пророк Его», или сдохни, неверный, собака. И скажет это вовсе не какой-нибудь благолепный исусик вроде так горячо любимого вами профессора Зохели или великого Бутия [50] , а чумазый талиб, накурившийся анаши и науськанный муллой Омаром. А ваши Зохели и Бутий будут помалкивать в тряпочку, потому что их все равно никто не станет слушать, потому что у них не горят глаза, как у аз-Заркави или Хомейни…
Или у тебя, подумала Елена.
– Вы знаете Бутия и Зохели?
– Обязательно, – зло сказал Майзель. – Я не читал их коранистики, тем более в подлинниках, у меня нет на это ни времени, ни терпения…
– Но вам докладывали.
– Да. Мне докладывали. У нас первоклассные спецслужбы, пани Елена. И они довольно редко проваливаются, к нашему счастью.
– Почему все остальные проваливаются, причем с завидным постоянством и оглушительным треском, а ваши нет?
– Почти нет. И они не только мои, но и ваши. Хотите вы этого или сопротивляетесь изо всех сил. Потому что мы не являемся их частью, а контролируем их. Мы их, а не они нас. Потому что у них есть внешний враг, а не внутренний, от которого нужно защищать всех, – государство, нацию, монархию, бизнес, самих себя. Потому что мы заставляем их учиться и работать. Потому что мы не натравливаем их на вас и ваших друзей. Или вы этого не чувствуете?! Потому что требуем реальных результатов, а не победных реляций. Потому что это не охранки и не ассоциации стукачей в трауре, а Спецслужбы. С большой буквы.