Проклиная Людвига за необходимость играть в столь сырых условиях и исподволь попивая недорогой коньяк из фляжек, музыканты то и дело прислушивались к громкому и одновременно мелодичному голосу короля. А он рассказывал об интереснейших вещах, был остроумен и находчив. Как хотелось, отложив инструмент, слушать его. Как хотелось встать и выйти навстречу Королю–Лебедю, для того чтобы стать его другом. Если божества вообще способны на дружбу.
Но музыканты продолжали играть, а Людвиг декламировать стихи и произносить тосты за здравие присутствующих.
Как хотелось выглянуть из–за скалы, чтобы убедиться, что он не один. И тут самое странное. До тонкого слуха музыкантов доносились другие голоса. Они слышали смех дам, звон бокалов и бряцанье брони.
Вдруг они начинали явственно понимать, что они действительно играют на королевском приеме в подводном дворце. Сообразно с нарастающими звуками музыки менялось освещение грота, превращая искусственные сталактиты в скалу Лорелея в страну грез.
Время от времени королю доставляли прямо в грот Венеры почту. При этом лакей не смел сам обойти озеро и подать письма королю. Пленник грота Венеры должен был приплыть к нему на ладье. Иногда посыльному приходилось ждать часами, бывало что король уже поджидал его на берегу, любуясь со стороны эффектом, производимым сотнями электрических лампочек.
Едва только появилась первая электрическая лампочка, как баварский король повелел украшать ими свои дворцы, замки и даже парки. В каждом замке было во множестве динамо–машин, работавших в интересах короля и на благо красоты днем и ночью.
Находясь под строгим надзором, брат Отто слезно умолял Людвига допустить его в грот Венеры, где, по его же словам, он был готов умереть на месте, пораженный невероятным зрелищем, о котором так много говорили и писали в прессе.
– Пусть лучше живет, – бросал очередное слезное послание младшего брата в шапку посыльного Людвиг. – К чему мне здесь труп? Тем более труп наследника престола! Пусть сперва откажется от самой мысли о смерти, и тогда… а впрочем, не надо ничего ему передавать. Скажите только, что я всем сердцем желаю скорейшего его выздоровления.
Великое объединение Германии
Новый приезд Вагнера оказался на редкость удачным, так как никакая другая публика не была столь приучена к его творчеству, как баварская. Что же касается короля, он был счастлив, потому что получил возможность вновь заключить в объятия старого друга. В то же время он был уже не столь юн и наивен и прекрасно понимал, что золотой век их дружбы прошел, и за встречей неминуемо последует расставание.
Эти мысли отравляли его существование. Подобно человеку, умирающему от жажды, он мечтал прильнуть губами к живительному источнику вагнеровской музыки и пить, пить и пить, в то время как ему было позволено лишь смочить губы.
Но король терпел, зная, что расставание неминуемо, он соглашался и на эти капли.
Положение Людвига усугублялось тем, что он не мог жить ради своего народа, как мечтал вначале. Подданные не хотели того, что мог и должен был дать им их король. В то же время он не мог позволить себе жить для себя одного. Через непрозрачный экран или через букеты цветов он все же должен был общаться со своими министрами, принимать решения, управлять страной.
Когда народ на улицах скандировал «Долой Вагнера! Это не наша музыка!» – Людвиг приказал ставить спектакли лично для себя, какое–то время не разрешая публичного показа. Народ воспринял это как пощечину, а газеты заклеймили Его величество эгоистом, ненавидящим своих подданных.
Теперь, вместо того чтобы проводить все время с вернувшимся на время постановки оперы другом, он был вынужден заниматься политикой. День ото дня Людвиг писал Бисмарку, взгляды которого относительно объединения Германии были сходными с взглядами Людвига.
В 1870 году Пруссия оказалась на пороге войны с Францией. Рискуя вновь вызвать народное негодование, Людвиг принял решение о вступлении в войну, где Бавария должна была поддержать своих бывших врагов.
Это было нелегкое решение, Бавария еще не отошла, как следует, от последствий недавней войны с Пруссией и уже должна была встать на ее защиту. Людвиг ждал революции, но неожиданно фортуна улыбнулась ему, и народ встретил приказ о мобилизации с восторгом.
Все прославляли Людвига, чье благородное решение возвышало теперь Баварию и баварцев в их собственных глазах и глазах всей прогрессивной общественности. Людвиг снова стал героем газетных публикаций, его именем называли детей, а на улицах вновь появились его портреты.
Новая война длилась недолго, и на этот раз закончилась победой для баварского короля. Пришло время пожинать плоды удачной кампании.
Людвиг хотел расширить границы Баварии, присоединив к ней Баденский Пфальц. Это было справедливо, потому что так уж повелось с самых древних времен – победитель должен был получить свою награду.
Другие планы заботили Бисмарка, занятого осуществлением проекта объединения Германии, за которое ратовал и баварский король. Но если Бисмарк желал объединения равноправных германских княжеств в единую, мощную державу под германской короной, надетой на голову прусского короля, Людвиг желал, чтобы независимо от объединения его Бавария сохранила свое военное устройство и свое собственное представительство при иностранных дворах.
Он тянул, не желая объединения, делавшего его покорным вассалом Пруссии, чем мешал Бисмарку, который теперь был вынужден слать в Мюнхен взволнованные письма, убеждая Людвига закончить начатое дело. Пока кто–нибудь из менее достойных, но более наглых королей не получит кусок пирога, по праву причитающийся Баварии.
В конце концов Людвиг сдался. Германия объединилась союзным договором, король Пруссии получил свою корону, а фактически короновавший его Людвиг, выполнивший свою миссию по объединению Германии, был вынужден отойти в тень.
Дворцы для Саладина[35]
Одновременно Людвиг разрабатывал и затевал строительство сразу нескольких новых зданий, для чего сам следил за работами и вникал в самые незначительные мелочи. Замки строились быстро, но король, привыкший общаться с персонажами своих снов, желал, чтобы задуманные им постройки, точно в сказке, возводили за одну ночь. Из–за этого он постоянно спорил со строителями, умоляя ускорить работу, за что то выплачивал рабочим удвоенное жалованье, то грозил побросать нерадивых слуг в ущелья баварских Альп в назидание следующим строительным командам.
Впрочем, когда Людвиг занимался любимым делом – настроение его было отменным и злость быстро сменялась новыми идеями, приносившими ему радость.
В 1875 году он вдруг на удивление прессе пожелал лично провести воинский смотр. Чего с ним не бывало прежде. Баварцы вновь с восторгом лицезрели своего молодого короля. Тридцатилетний Людвиг был очень красив и весьма статен, что всегда ценилось у любивших и уважавших здоровый физический облик баварцев.
Его портреты снова продавались на лотках уличных торговцев, и в него снова влюблялись дамы. Но вопреки прогнозам, что теперь король наконец–то войдет во вкус и все же начнет бывать на публике, сразу же после смотра Людвиг удалился в один из своих новых дворцов. Оттуда ему было проще руководить строительством.
Король возводил Марокканский дом и павильон Шахен. И дом, и павильон блистали восточной роскошью. Здесь Людвиг принимал одного из своих призрачных гостей, в последнее время нередко посещавшего его ночные пиры, – султана Египта и Сирии – Саладина, мудростью и справедливостью которого он открыто восхищался.
Людвиг не приглашал в свои святая святых ни родственников, ни адъютантов, ни министров. Когда же в один прекрасный день он понял, что роскошный дворец султана проигрывает из–за отсутствия в нем гостей и слуг, он, как это случалось и раньше, нарядил в восточные костюмы слуг, велев поставить кушанья, напитки и кальяны.
Так и сидели они, молча, в изящных позах, покуривая и время от времени перебирая четки.
Одетый в костюм султана Людвиг находился меж своих переодетых слуг. Он садился на самый красивый диван и начинал курить кальян, распространяя в пространстве запахи гашиша и опиума.
Наркотики изменяли пространство, Людвиг декламировал или вел великосветские разговоры, обращаясь к одному из своих призрачных гостей. Не желавшие мешать ему слуги занимались своим делом, когда вдруг то один, то другой из них замечал, что в зале вдруг начинают появляться новые гости.
«Это было странно, – говорил камергер Людвига, – вдруг я явно увидел, что «гостей» в зале стало больше. Я обернулся и понял, что среди одетых на восточный манер слуг полно людей, которые не работали в Марокканском доме или Шахене и не были мне знакомы. Решив, что происходит что–то неладное, я хотел было уже предупредить короля, но он весело кивнул мне, знаком приказывая молчать. Было заметно, что он прекрасно знает своих таинственных гостей. Меж тем время шло, в какой–то момент я забыл о незнакомцах, посчитав, что это слуги, приглашенные королем из какого–то другого замка. Когда на рассвете Людвиг поднялся с дивана и, простившись с нами, ушел в свои покои, незнакомцев и след простыл».
