миг я снова почувствовала его у входа. Я дрожала, заставляя себя не двигаться. Как будто поняв, каких усилий мне это стоит, он слегка вошел в меня. Мы оба простонали.
– Боже, Грейс, ты еще плотнее под таким углом.
Я уронила голову, и он вошел до конца, полностью наполнив меня. О боже, это потрясающе. Крепко держа мои бедра, он начал медленно двигаться. Я отставила зад, чтобы он мог войти как можно глубже.
– Грейс, – простонал он мое имя. Его толчки набирали скорость.
– Жаль, что ты этого не видишь, детка. Как бы я хотел, чтобы ты видела, как я вхожу внутрь тебя. Это так красиво. Ты такая красивая.
Его голос звучал хрипло, в такт его движениям.
Я закрыла глаза и представила себе, как это выглядит, и тотчас застонала, увидев мысленную картинку. Он протянул руку, просунул ее под мои стринги и, все еще держа одну руку на моем бедре, вновь начал массировать мой клитор в такт своим движениям. До этого он во время секса ни разу не издавал никаких звуков, но на этот раз при каждом толчке сдавленно вскрикивал. Что-то в этих звуках довело меня до экстаза. Выкрикнув его имя, я кончила, резко и быстро. На миг мое тело напряглось как струна.
– О боже, – простонал Карсон позади меня, с силой войдя в меня в последний раз, и застонал от облегчения. Все мое тело вибрировало от накатывающих волн удовольствия. Мои ноги дрожали, пытаясь поддержать мое тело.
Карсон выскользнул из меня, я повернулась и рухнула на кровать. Я посмотрела ему в глаза и, когда он улыбнулся мне, увидела нечто близкое к благоговению. Он тоже рухнул на кровать, поцеловал меня медленно и глубоко, а потом наклонился и посмотрел мне в глаза.
– Черт, – пробормотал он. Я лениво улыбнулась.
– Ага, – сказала я, улыбаясь шире. Он избавился от презерватива, мы вместе легли в кровать, и я прижалась к его крепкой груди.
Карсон
Я обнимал Грейс, в течение нескольких минут лениво поглаживая ее руку, размышляя о том, чем мы только что поделились. Это была не самая красивая поза для секса, и, несмотря на это, я чувствовал себя связанным с Грейс сильнее, чем когда-либо с кем-либо, с кем я был. Эмоционально связанным. Я хотел сказать ей, что не знал, что так может быть, но, прежде чем эти слова сорвались с моих губ, передумал. Это было опасно. Это всего лишь на один уик-энд, не более того. Я был растерян и не помнил, чтобы со мной такое бывало раньше. Для меня это было новое чувство. Растерянность означала наличие возможностей, выбор, но каков был мой выбор в этой ситуации? Его просто не было.
Я посмотрел на нее, и она улыбнулась мне легкой улыбкой, а потом закрыла глаза. Я наклонился и поцеловал ее веки, и она улыбнулась и открыла их снова, чтобы посмотреть на меня. Она приподнялась и положила руки мне на грудь, одну поверх другой, затем опустила на них подбородок, глядя на меня.
– Привет, как дела? – она улыбнулась.
Я рассмеялся.
– Моя бабушка в таких случаях говорила: «Прекрасно, как лягушачья шерсть!» Я никогда не знал, что это, черт возьми, значило. Просто вдруг вспомнилось.
Я улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ.
– Расскажи мне о своей бабушке.
– Она была добрая женщина. Я обычно проводил у нее лето и жил потом, когда, как я уже сказал, моя мать легла на реабилитацию. Она научила меня многим вещам.
С минуту я молчал, представляя бабушку, слыша в своей голове ее голос.
– Каким вещам? – мягко уточнила она.
– Самым разным. Как постричь газон, как подкрасться к кузнечику, как выбрать дыню в магазине. – Я улыбнулся ей. – Совершенно бесполезные вещи для ребенка из Лос-Анджелеса. Дело даже не столько в том, чему она учила меня, а в том, что она вообще это делала.
Грейс кивнула мне, как будто отлично понимала, что я имел в виду. Наверное, так оно и было.
– В ней чувствовалась печаль – от того, кем стала моя мать. – Я минуту помолчал. – Бабушка никогда много не говорила о ней, но я чувствовал, что для нее это больная тема.
– Где сейчас живет твоя мать? – спросила она.
Я посмотрел на нее, удивленный ее вопросом. Обычно я мало говорил о матери – даже со своими ближайшими приятелями, но я уже поделился с Грейс подробностями своей жизни, какими не делился ни с кем другим. Любой вопрос, который она задавала, теперь не вызывал дискомфорта. Я ей доверял.
– Моя мать все еще живет в Лос-Анджелесе, – ответил я. – Не слишком далеко от меня.
Она кивнула.
– Поддерживаешь с ней отношения?
Я вздохнул.
– И да, и нет. Я время от времени разговариваю с ней, но мы с ней не близки. Сейчас ее жизнь куда более упорядоченная, чем когда я был ребенком, но с тех пор прошло много времени. Откровенно говоря, мы почти не знаем друг друга. Находиться рядом с ней мне просто неловко.
Она выглядела опечаленной. И даже на пару секунд отвела глаза, сделав вид, будто задумалась.
– Она больше не…
– Больше не снимается в фильмах? – закончил я за нее. – Нет. Она живет с каким-то типом. Он законченный подонок. Мы с ним крупно повздорили, около восьми месяцев назад, когда я приехал навестить ее, и больше я туда ни ногой. Но, по крайней мере, она больше не принимает наркотики, насколько мне известно.
На ее лице появилось печальное выражение.
– Извини, – прошептала она. – Я знаю, что значит не иметь матери или не иметь такой, на которую можно положиться. Но, по крайней мере, в течение первых одиннадцати лет моей жизни мать у меня была.
Я задумался об этом.
– Возможно, от этого будет сложнее, а не легче, Лютик.
Она слегка наклонила голову.
– Что ты имеешь в виду?
– Если у человека есть что-то хорошее, а потом это хорошее вдруг теряется, наверно, это куда болезненнее, чем никогда не знать, чего тебе не хватает.
Ее лицо приняло задумчивое выражение.
– Да, возможно, – сказала она.
Мы оба несколько минут молчали. Я посмотрел на нее и заправил прядь волос ей за ухо.
– Красотуля, – пробормотал я.
Она застенчиво улыбнулась.
– Не любишь комплименты? – спросил я. Всякий раз, когда я делал ей комплимент, она выглядела слегка неуверенной. Конечно, она должна знать, какая она красивая.
– Обычно нет, но мне нравится слышать их от тебя, – тихо сказала она. – Я выросла с отцом, а он настоящий мужчина, «сильный и молчаливый». Он отличный отец, но никогда не
