Форточка хлопнула снова, впуская сквозняк, стелящийся по полу.
Очевидно, это родители, которых ты никогда не видел, и которые никогда не видели тебя. Имеется в виду, никогда после той ночи. Подозрительно огромное синеватое пятно просочилось из-за того пространства, с той стороны белой стены, за которую нельзя было дотянуться, за которую нельзя было заглянуть. Опорная точка — родители. Это люди, которые тебя родили и вырастили с целью продолжения рода и передачи своей метакультуры на далекие генетические расстояния.
Какая-то вещь, какое-то звено не укладывалось в твоем общем наблюдении. А без этого звена вообще ничего не укладывалось. Стараясь повнимательнее разглядеть пятно, выступившее на белой стене, ты собственноручно схематизировал получаемые из внешнего мира данные. Во-первых, надо лимитировать время той ночью три дня назад, когда ты понял, что живешь. Это странное чувство, которое, должно быть, дети испытывают, оклемавшись от своего собственного рождения. Ты не просто часть мира — ты логическое продолжение мира. И твое существование — это маленькая модель, включающая в себя все грани этого сложного пространства. Только после этого ты начал выделять себя из общего течения жизни, обособляться и становиться собой. Боль начинается тут.
Ты осознаешь, что не только часть мира, доступного тебе для изучения, но и пограничный аванпост между миром внутри — пространством, которое развивается хоть и независимо на первый взгляд, но контролируемо. А ты — зеркало, которое лишь стекло, разделяющее два трехмерных императива, полных причудливых вещей. Ты трубка, закупоренная и опечатанная, которая не дает двум соединенным сосудам выравнивать свое содержимое качественно и количественно.
Еще был догмат, что природа не ошибается. Конечно, его вывели люди, сравнивая совершенство природы со своим совершенством, с совершенством своих трудов. И был только один повод для расправы. Пытаясь вылить всю ненависть к этим белым стенам, в которых ты был заточен, и против белых стен, в которых было заточено твое сознание, ты замахнулся и врезал стене так, что хрустнули собственные костяшки пальцев, но до огромного синеватого пятна с той стороны стены так и не дотянулся.
Привет, любимый.
Твоя мама дала мне этот адрес, поэтому если это письмо до тебя не дойдет… значит, не дойдет.
Мне рассказали, что с тобой произошло. Ты не представляешь, как я благодарна тому охотнику, который тебя нашел в лесу. Сейчас бы тебя не было, а мы ломали бы голову, где ты и куда подевался. Я очень не хочу, чтобы в газетах про тебя появились очередные фразы типа «ушел из дома и до настоящего времени не вернулся».
Я рада, очень рада, что ты жив! Это хоть какую-то надежду вселяет, ведь всегда быть лучше живым. С другой стороны, я понимаю, что ты сейчас испытываешь: непонятные люди, непонятные слова, непонятная жизнь, которой у тебя, кажется, никогда не было. Но поверь, мы, я и твои родители, тебя любим и пройдем на что угодно, чтобы ты все вспомнил. И даже если этого не произойдет, помни, что была та, которая тебя любила и никогда больше не забудет, чтобы ни произошло.
Никогда не забуду тот вечер на мельнице. Помнишь? А, хотя ты это не помнишь. Мы еще тогда убегали от мельника, того пьяного старика с рогатиной, который нас застукал. Это у моих бабушки и дедушки в деревни. Мы с тобой туда тем летом ездили. Ты свалился с пристани в воду, а я подумала, что ты утонул. Это ты пошутить хотел: проплыл под пристанью, вылез на берег, а потом подкрался и меня в воду столкнул. Не помнишь? Это были самые лучшие дни в моей жизни.
А еще мы однажды поругались, я чтобы тебе насолить весь вечер провела с Антоном. Ты еще ходил, все злился на меня, а его хотел отделать по первое число. Потом мы помирились и забыли обо всем, а ты сказал, что действительно очень боялся меня потерять.
Накануне той ночи, когда все это с тобой произошло, мы были на крыше недостроенной больницы. Оттуда был виден почти весь город со всеми его огнями и улицами, фонарями, машинами. Ты еще сказал, что никогда не видел такой красоты, а я сказала, что никогда не поднималась так высоко над землей. Почти весь вечер мы простояли на ветру, но холодно не было, ведь мы замерзаем не снаружи, а изнутри. Достаточно впустить в себя этот холод, и ты замерзаешь. Люди, которые навсегда запечатали свою душу от холода, могут и в мороз бегать в футболке. Их греет мысль о том, что сейчас и навсегда они свободны от ледяного ветра.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Кстати, твоя сестра часто ко мне приходит, и мы долго разговариваем обо всем. Она ко мне настороженно раньше относилась, а теперь мы лучшие подруги. Так что видишь, жизнь налаживается. Вспоминай все, please…
Твоя Лиза. Словно написанные посторонней рукой и для другого человека, строки не трогали тебя совсем. Очень походило на воровство чужих писем из почтового ящика, когда ты читаешь мысли незнакомых людей и тайком осознаешь, что одному из них хорошо, а тебе выпал шанс сделать так, чтобы адресат не узнал об этом. Ты наслаждаешься этим, а потом опускаешь испорченный конверт в ящик, осквернив эту радость.
Лиза? Имя совершенно ни о чем не говорило. Естественно, большая часть фундаментальной памяти не пострадала, поэтому ты знал все слова и все буквы, а кроме этого все женские имена, которые слышал в «прошлой» жизни. Имя «Лиза» было в их числе.
Синий кит как бы проплыл мимо открытой форточки, которая снова хлопнула под напором ветра. Эти создания создания последнее время часто кружили над городом, распевая свои китовые песни и рахмахивая восхитительными хвостами. Огромные левиафаны, призванные окончательно развеять миф о совершенстве человека и его устройстве мозга. Да-да. Хрупкая серая структура, которая при любой неполадке, при любых изменениях ситуации готова изничтожить сама себя, пытаясь продублировать все защитные механизмы и восстановиться.
Брызги, поднятые его плавниками садились на руки, на одежду, падали за шиворот, под манжеты, путались в волосах и стекали по лицу. Ты не хотел проявлять природного отвращения к ним, а может, просто не мог. Пение кита стало единственным звуком вокруг тебя. Если раньше с улицы доносились звуки машин, людей, собак, то теперь все стал по-другому. Расслабившись, ты сидел на полу посреди кучи фотографий и писем, закрыв глаза и наслаждаясь тем, что был в центре их метафизического моря.
При всем своем умении ты бы мог бежать из этой душной комнаты в любое время дня и ночи. Охраны не было, окна не зарешечены. От побега тебя удерживало только то, что бежать тебе было некуда. Тем более что большая стена, перерастающая в купол, всегда будет с тобой, куда бы ты ни бежал. И только поэтому смысла в побеге не было видно.
Зато, за наличием обилия времени, ты начал задумываться над вещами, которые тебя не особо тревожили раньше. Например, что такое мозг?
Это понятно, что «черный ящик», спрятанный в черепной коробке (кстати, не очень надежное место), был всего лишь сплетением нейронов, между которыми бегали электрические импульсы. Нейрохимия и биоэлектрика сделали этот орган наиболее жизнеспособным и наиболее важным в человеческом организме. Если без какого-нибудь органа человек еще мог жить хотя бы пару секунд, то без мозга, который электрическими импульсами, очень похожими на реанимационные заряды дефибриллятора, поддерживает жизнь в каждой клетке и в каждом органе. Из-за этого он незаменим. Некоторые люди живут на искусственной почке, искусственных легких, искусственном сердце, но на искусственных мозгах жить принципиально невозможно. Кроме того, мозг в человеке умирает последним, если только человек не умер от попадания пули в голову.
Мозг можно исследовать. Этот процесс сродни бурению горной породы при строительстве железной дороги. Ты буришь с помощью всяких НИИ головного мозга снаружи, а вместе с тем буришь изнутри. Эта работа в одиночку. Между двумя буровыми пунктами всегда есть непознанная прослойка, которую необходимо преодолеть, вгрызаясь в породу с двух сторон. Иногда ты слышишь отголоски другой буровой машины, но до нее еще очень далеко. И пока туннель не пробит, ты только строишь догадки о том, сколько еще осталось.
