По пульмонологии он полцикла пропустил, на зачет не явился, но перед госэкзаменами раза три ко мне подходил, и раз за разом спрашивал:
– К вам можно подойти, сдать зачет?
– Можно.
– Тогда я подготовлюсь и через три-четыре денька приду.
– Приходите.
Но Шептунов так и не подготовился, и сдавать зачет не подошел. Во время его очередного визита я ему сказал:
– Ты бы при желании мог удовлетворительно учиться.
– А я не буду работать врачом, – не задумываясь, ответил он.
– Тогда зачем же трешь штаны, занимаешь место?
– Чтобы откосить.
– От армии.
– А от чего же.
– А что ты будешь делать, когда получишь диплом?
– У меня уже есть место. Я работаю.
– И где же?
– Осветителем в ночном клубе.
– В ночном клубе!
– А что, у нас пафосная, продвинутая, денежная публика.
– Прожигатели жизни, живут одним днем. А по большому счету – это в большинстве своем, мелкие никчемные людишки. Никому из них при богатеньких родителях деньги не достаются упорным ежедневным трудом.
– Вы слишком строго судите. А однокурсники мне завидуют. Просто многим ходить к нам не по карману. Я, к примеру, получаю больше, чем иной врач или преподаватель вуза.
– Ну, это ты пока молодой, а дальше-то что?
– Дальше…
Шептунов задумался и почесал за ухом. По всему было видно, что он никогда не задает себе серьезных вопросов.
– К тому же в ночном клубе так много пагубных соблазнов.
– Если подучусь, то продвинусь, наметки уже есть, – с гордостью говорит он.
– В каком смысле?
– Стану диджеем.
– А у тебя кто родители? За твою учебу они, небось, платят? – спрашиваю я Шептунова.
– Не обедняют. Я из Челнов. У моих родителей дело – торгуют запчастями для иномарок.
– Ты бы мог им помогать, а дальше, глядишь, и дело их к тебе перейдет.
– Жить с родителями и стоять день за днем за прилавком – увольте.
– Вон даже как!
– Нет свободы.
– А где ты живешь?
– Снимаю квартиру. На жизнь не жалуюсь. Весело живу, будет что вспомнить.
– Но ведь за все нужно платить. Работа в ночном клубе, на мой взгляд, не лучший выбор.
– Вы что, не смотрите телевизор? Сейчас это самая престижная профессия. Надо смотреть молодежные программы.
Студент смотрит на меня, как на необразованного, отсталого человека.
– Но ведь в дальнейшем все может закончиться пристрастием к алкоголю, наркотикам, не за горами гепатит В или СПИД.
Шептунов сделал небрежный жест рукой. Видно было, что мои слова отлетают от него, как от стенки горох.
Впрочем, этому нечего удивляться. Сейчас средства массовой информации не учат молодежь ни подвигу, ни раскаянию, ни поискам высокой нравственной жизни, они только зрителя и читателя смешат, ужасают, растравляют похоти, как пример показывают дурные привычки.
44
Студенты Петров, Баскетболист и две «заштукатуренные» студентки из той же группы сдали мне зачет с четвертой попытки. При этом я принял на душу грех. На некоторые вопросы они отвечали через пень-колоду, к тому же за них просили наши преподаватели. «Поставьте зачет, все равно же они не будут работать врачами», – обычный в подобных случаях аргумент. У нас уж, можно сказать, так принято. Все преподаватели знают друг друга и обращаются друг к другу с просьбой помочь тому или иному студенту без зазрения совести. А студентам, родители которых работают в университете, во всем – зеленый свет.
К примеру, проректором по постдипломному образованию у нас Яншин. У него сын Марсель на шестом курсе учился в разболтанной первой группе, которая была составлена из детей престижных родителей. Хуже нет вести такую группу, ибо в ней каждый студент, не имея чувства такта и тормозов, озвучивает свои глупые мысли. Марсель шел на красный диплом, но в течение года он посещал занятия из рук вон плохо. У него не было зачета практически ни по одному циклу. По нашей кафедре он был в числе неуспевающих студентов, и на него, в числе прочих, наша кафедра подала в деканат «телегу». Но деканат, конечно же, все это проигнорировал и допустил его до госэкзаменов.
Помимо Яншина, некоторые студенты также не получили у меня зачет, но все равно были допущены деканатом к госэкзаменам. У нас это в порядке вещей.
Как-то уже во время госэкзаменов я взял зачетку студентки, которая «проскочила» мимо меня, гляжу, напротив пульмонологии незнакомая роспись.
– Откуда взялась роспись? – спрашиваю студентку.
Она в слезы. Подхожу к заместителю декана, показываю зачетку.
– Да что уж из-за этого шум поднимать, – говорит он, – но, в принципе, мы ее можем наказать. Давайте поставим по терапии на госэкзамене ей тройку!
Подобное положение и на младших курсах. На кафедральном совещании доцент нашей кафедры Светлана Петровна Якупова как-то встала и говорит:
– У меня на пятом курсе по клинической фармакологии не сдают ежегодно зачет более дюжины студентов. Я прихожу в деканат и предъявляю список задолжников, но на мой список никто не обращает внимания.
А между тем по положению студент, имеющий текущую задолженность, не должен допускаться к курсовым и уж тем более к государственным экзаменам. Но это правило распространяется, и то не всегда, только на тех студентов, кто, как говорили раньше, социально не защищен, а теперь говорят – не имеет «крыши».
Чтобы получить зачет, некоторые студенты проявляют максимум изобретательности и такие актерские способности, до которых нашим современным артистам очень далеко.
Перед госэкзаменами заходит как-то ко мне высокий, здоровенный, кровь с молоком, очень представительный студент. Встретишь на улице такого парня и невольно подумаешь: «Вот один из президентов преуспевающей компании». На нем белая в серую полоску рубашка, модный с большим узлом яркий галстук, а по пульмонологии долг.
Я задаю ему один вопрос, задаю другой, а он ничего не знает. Я ему говорю:
– К сожалению, я вам зачет поставить не могу.
И вдруг, совершенно неожиданно, вместо того, чтобы отвечать, он заливается горькими слезами и не плачет, а навзрыд горько рыдает.
– Моя бедная мама при смерти, – сквозь рыдания слышу я, – если я не сдам зачет, и меня не допустят к госэкзаменам, то это ее совсем убьет.
– Так нужно учить!
– Но разве мама виновата, что у нее такой непутевый сын. Вы даже не представляете, как я от этого переживаю. У меня даже порой возникают мысли наложить на себя руки. Вы знаете, я не контролирую себя. От горя я открою окно и выпрыгну с девятого этажа.
В это время в доцентскую входят заведующий отделением и врач. При этом студент начинает рыдать пуще прежнего и смотрит на меня страдающими, полными слез глазами. И заведующий отделением, и врач просят меня войти в положение студента. Они наверняка думают, что я зверь, раз довожу студентов до такого состояния и, вместо того, чтобы должника спрашивать, я начинаю его успокаивать, подвожу к раковине и открываю кран.
В конечном итоге зачет студенту, под его честное слово, что он все к экзамену выучит, пришлось поставить.
– Век буду вас помнить, всю жизнь буду вспоминать вашу доброту, – говорит, прощаясь со мной, студент. Затем он умывается, утирает лицо полотенцем и, являя собой представительный вид, выходит из кабинета.
А когда он ушел, я все, что произошло, прокрутил в голове и подумал: «А ведь как он меня вокруг пальца обвел. Зря пропадает талант. Ему нужно было поступать не в медицинский, а в театральный».
В последней группе, с которой я занимался в этом году, запомнилась мне необычная студентка. Она смотрела на меня на занятии каким-то загадочным взглядом, что-то проницательно читающее видел я в ее выразительных зеленых глазах.
Ее взгляд меня притягивал и, объясняя тему, я постоянно смотрел на нее, не замечая других студентов.
– Мне нужно с вами поговорить по личному вопросу, – сказала она мне в конце второго занятия.
– Подойдите через четверть часа в кабинет, я буду свободен.
– Хорошо, – ответила она и как-то необычно посмотрела на меня.
Когда она вошла, то поразила меня достоинством своей осанки. Студентка была высокого роста, тонкая и изящная. Белый халат она сняла и была в нарядном светлом платье. Ее обнаженные руки красиво лежали вдоль стройного тела, красиво падали русые волосы на покатые плечи. Губы ее улыбались едва заметною улыбкой, какой-то ласковой и мягкой силой веяло от ее лица, и было впечатление, словно она пришла не ко мне по делу, а на свидание к парню. «Куда там до нее куклам, которые принимают участие в конкурсе красоты!» – подумал я.
– Вы знаете, – выдержав театральную паузу, сказала она с едва уловимой внутренней дрожью в голосе, – я, к сожалению, не смогу больше присутствовать на ваших занятиях. Мне нужно на несколько дней уехать из Казани.
Я проницательно смотрю на нее. В принципе, как педагог я должен выяснить конкретную причину, почему она не сможет присутствовать на занятии. А у нее в ожидании вопроса вдруг изменилось настроение, вокруг нежного рта задергались мелкие жилочки, увлажнились глаза. И я почувствовал, что девушка эта мне духовно близка. Помимо всего в ней было что-то нервическое, порывистое, что не могло всем нравиться.
