после высадки с мятежного броненосца в Констанце долго добирались из Румынии домой, в Одессу. Как помотались там без денег, перебиваясь случайными заработками, и подались в столицу. Как нашли Силантия Ивановича, бывшего боцмана с «Князя Потемкина», переквалифицировавшегося в трактирщики, и тот предложил им грабить дачи, давал дельные наводки. Как в конце года в том же трактире Боровнин сговорился с Жоржиком ограбить бывшего хозяина. Как Жоржик, проверяя нового знакомца, взял того на дачное дело в Стрельну. Как долго готовились к ограблению Симанова: как Боровнин долго учил Жоржика с Матушкиным особенностям торговли льном, как те в середине февраля, изображая купцов, договорились в чайной на станции с Осипом Матвеевичем о покупке льна. Как приехали к нему в дом, опоили сноху с детьми каким-то аптекарским зельем, а хозяина с сыном дармовой водкой. Как Жоржик в запале пырнул ножом вырвавшегося от него батрака, оказавшегося родным братом «Борова». И как покрушил все после этого в доме Николай, чуть не убив и самих грабителей – Жоржика уводили под руки. Как оглушили Боровнина, выходящего из спальни, и ушли без добычи. Что думали, будто убили, но тот оказался живуч. Как Жоржик подбил подельников все-таки порешить Николая в сторожке, где тот ночевал, но некстати выскочивший из больницы Свиридов помешал довершить начатое.
Матушкин и Силантий Иванович, узнав, что рассказал Хабибуллин, тоже повинились, подтвердив все сказанное татарином. Жоржик упорствовал – хоть в убийстве Симановых его никто из подельников не обвинял и даже наоборот, все твердили, что сам Жоржик люто запрещал рукоприкладство, но младший Боровнин был на его совести. Однако и Жоржик, прочитав показания товарищей, долго матерился, но сдался.
Боровнина объявили в розыск. Шли недели, затем месяцы – и ничего.
В мае пришла новость от следователя Волошина: в Поповщине померла старуха Боровнина. Ее обнаружил дьячок. Бабка сидела у окна, выходившего на улицу, на калитку, привалившись головой к наличнику, будто высматривала кого-то.
На похороны отрядили двух волкодавов из «летучего» под руководством Маршала. Но сын хоронить мать не приехал. Пропала где-то на просторах огромной империи песчинка по имени Николай Боровнин.
Часть 2
18 декабря 1911 года. Санкт-Петербург, больница Святителя Николая. 3 часа 17 минут
В правом углу, прямо под потолком, раскачивался на тонкой серебряной нитке паучок Алешка. В подвальной каморке поддувало из высокого щелеватого окошка, и сквозняки причудливо прокладывали свои пути через Алешкино логово, летом загоняя в его сети мошкару, а зимой перебирая тонкие струны паутины, заставляя пританцовывать заготовленные на голодные времена запасы.
По ночному времени паука Николаю видно не было: лампу он зажигать не стал – керосин-то уже боле двух рублей за ведро, а уличного света хватало для того, чтобы скинуть сапоги с полушубком и найти кровать, но чтоб разглядеть паучка – нет, не дотягивал уличный фонарь до Алешкиного угла. Но Николай точно знал: там он, ждет весны, вяло перебирает мохнатыми ножками, то удлиняя, то прибирая нитку.
Паук в каморке жил всегда. Может, не один и тот же – вряд ли бывают многоногие, которые бы до трех лет жили. Но Николай у паука метрику не спрашивал – как нарек соседа в первый же день Алешкой, в честь брата малого, так с тех пор и величал.
За окном завывало – в Питер наконец-то на смену мокрому межсезонью пришла настоящая зима, с пургой, соленым снегом, с морозом, настелившим на реки узорные переправы. И то пора – Рождество уж скоро. Уже почти четыре года прошло с того Рождества…
Николай сел, опустил босые ноги на теплый пол. Сторожка его была хоть и маленькой, но очень удобно расположенной – рядом с топочной, и даже худое окошко не выстуживало тепло. Второму сторожу повезло меньше – его каморка была угловой, с холодной стеной. Николай достал папиросы, закурил, приоткрыл створку. Всякий раз в этот день он с особой старательностью уматывал себя работой, еле дотаскивал до кровати усталое тело – и всякий раз не мог уснуть, ворочался с бока на бок, часто вставал, курил, пил тепловатую воду из стоящего на табурете ведра – и вспоминал. И так два раза в год – за неделю до Рождества и ровно через неделю после Ильина дня. Две бессонные ночи в год. Уже девять набралось…
* * *
28 июля 1907 года. Деревня Поповщина, Порховский уезд Псковской губернии. 7 часов 42 минуты
…Стеша появилась в Поповщине в последнюю субботу июля. Просто приехала со станции телега, доверху загруженная перевязанными шпагатом стопками книг и узлами, а вторая следом провезла через всю деревню вертлявую большеглазую барышню в шляпке с цветами и в городском платье. Невеликий обоз этот остановился у последнего на улице маленького домика без забора – прямо за огородом лес. Дом пустовал лет шесть-семь, как померла бабка Жижиха. Стоял с заколоченными окнами, будто спал, опустив серые морщинистые веки. А тут ожил – распахнул черные глазищи, чихнул пыльными половиками, заскрипел иссохшими половицами. По деревне к вечеру уже все знали: вернулась Стешка Лукина, внучка Жижихи. Будет учительствовать на станции, отвлекать ребятню от работы.
Николай с вечера отпросился у Осипа Матвеевича на воскресенье – хворала мать, нужно было подсобить Алешке по хозяйству: забор поправить, подоить корову – в общем, дать умотанному за неделю мальцу чуток роздыху. Вышел с утра с полным подойником из закуты, начал переливать через бумажный платок парное молоко по расставленным на лавке глиняным махоткам.
– Здравствуйте.
Николай от неожиданности вздрогнул, плеснул на серые доски из ведра, обернулся, готовясь обругать непрошенного гостя, – и замер. На него доверчиво смотрели огромные черные глаза, а их хозяйка протягивала руку. Опешив то ли от лучистого взгляда, то ли от непривычного жеста – деревенские бабы с мужиками не ручкались, – Николай машинально обтер об рубаху пятерню и пожал протянутую теплую ладошку. Рука у барышни оказалась мягкая, не чета заскорузлой лопате Николая, но рукопожатие было уверенным, без жеманства.
– Я – Степанида Саввична, буду теперь вашей соседкой.
Она указала на Жижихин домишко, и Николай только сейчас заметил произошедшие на соседском подворье изменения: окна распахнуты, на растянутой между двух верб веревке покачиваются плетеные льняные половики, а на крыльце вылизывает себя мохнатая серая кошка.
– Ага, – выдавил из себя Николай. – Прибыли, значится.
– Прибыла. Простите, а вас как зовут?
– Нас? – Николай обернулся. – А. Николай я, Степанида Саввична.
Девушка прыснула в кулачок.
– Вы меня зовите просто Стешей, хорошо? Вы же не собираетесь у меня учиться? Тогда можно без отчества.
Николай послушно кивнул.
– Ой, а это что у вас? Молоко? Прямо из коровы? Парное? Ой, как
