Им приходилось каждую ночь бродить по одним и тем же аллеям, прекрасно зная, что и сегодня ничего не случится. Кому нужен старый рукописный хлам, за который обычный скупщик краденого не даст и пары сонитов. Вещи уникальные и бесценные тем и плохи, что не имеют реальной цены. Найти покупателя трудно, еще труднее отстоять свой интерес и остаться при этом в живых. Как можно выгодно продать старинную книгу, когда во всей Империи едва ли найдется двадцать – тридцать человек, знающих о ее существовании, да к тому же половина из них наверняка заявит на продавца властям? Все прекрасно понимали, что воры не дураки и не полезут в хорошо охраняемый дом, рискуя в случае поимки быть обвиненными не в воровстве, а в государственной измене.
Артур наконец-то закончил приготавливать канат. Выставив левую ногу вперед и перенеся на нее вес своего тела, пират ловко закрутил абордажный крюк над головой. От пронзительного жужжания разрезающей воздух веревки заложило уши. Боясь оглохнуть, девушка отошла поближе к окну. Внезапно монотонный гул оборвался, со скоростью не меньше, чем у арбалетного болта, крюк взмыл вверх, и Флейта на несколько секунд потеряла его из виду. Заметив, куда собирался попасть напарник, Флейта поняла, почему он так упорно препирался с вредным толстяком – хозяином здания. Таверна находилась вдалеке от других домов и намного ближе к изгороди. К тому же прямо напротив них виднелся какой-то сарайчик, то ли курятник, то ли склад садового инвентаря. Именно за крышу этой хлипкой лачуги Артур и пытался зацепить канат.
В первый раз крюк не долетел до сарая несколько метров, во второй – ударился о стену, потом процарапал крышу и соскользнул вниз, вырвав прогнившую доску. И лишь седьмая или восьмая попытка, Флейта сбилась со счета, увенчалась успехом. Раскрасневшийся, как только что сваренный рак, покрывшийся с ног до головы липким потом, Артур тяжело вздохнул и стал обматывать канат вокруг печной трубы. Работа была не из легких и измотала напарника. Восемь бросков отняли у воров более часа драгоценного времени. Каждый раз, когда Артур промахивался, канат приходилось тащить обратно, а пакостный крюк цеплялся за все попадающиеся на пути предметы: деревья, пни, камни и, конечно же, проклятую изгородь, с которой пришлось дольше всего провозиться.
– Ты легче, поклажу возьмешь! – приказал пират и, перекинув плащ поверх туго натянутого каната, резко оттолкнулся ногами от крыши.
Широко открыв от удивления рот и задержав дыхание, Флейта наблюдала, как тело Артура быстро и бесшумно, словно призраке ночи, парило над городом. Канат дрожал, звенел и, казалось, вот-вот должен был лопнуть, но этого, к счастью, не произошло. Артур успешно проскользил до ограды и скрылся в тени деревьев шумевшего листвою парка. Настал ее черед испытать судьбу и доверить жизнь тонкому тросу. Плаща у девушки не было, но зато на руках были кожаные перчатки. Перекинув сумку за спину и закрыв от страха глаза, Флейта крепко вцепилась руками в канат и прыгнула с крыши.
Грога в кружке осталось всего на два глотка, а озноб все еще сотрясал могучее тело. Последние капли дождя упали с небес уже более часа назад, но стены домов так основательно пропитались влагой, что гном чувствовал на улице себя не лучше, чем в старом, заполненном по колено водой склепе. Холодный ветер, внезапно подувший с северо-запада, только усиливал тягу промерзших горожан к стакану горячего вина. Несмотря на ранний для начала ночного пиршества час, в таверне было не протолкнуться. Слуги вынесли несколько дополнительных столов, но это не спасло положения, а только усилило толчею. Поток желающих согреться был слишком большим, и так везде: и в этой таверне, и в той, чья неказистая вывеска маячила на противоположной стороне площади.
Пархавиэль радостно потирал согревшиеся о горячую кружку ладони. То, что ему приходилось пить стоя, да еще в дверях, когда люди снуют туда-сюда и непременно норовят задеть низкорослого гнома костлявыми локтями по затылку, полнейшая ерунда по сравнению с тем, какой прибыльной обещала быть грядущая ночь. Гному даже трудно было представить, сколько горожан переберут по кабакам и, немного отлежавшись под забором или в канаве, побредут ночью домой, скольким юнцам ударит в голову хмель и скольких взрослых мужчин потянет на подвиги, обычно выливающиеся в пьяную драку или приставанию ко всем, кто носит юбку, а не штаны. Впереди ждало благодатное поприще для великих деяний, деньги спасенных от хулиганов обывателей должны хлынуть в его карман рекой. Конкуренция же с ночными грабителями, стремившимися так же, как и он, найти в темных закоулках одиноких прохожих, ничуть не смущала Пархавиэля. Гном, блуждающий по улицам в ночи, ассоциировался у местных жителей с вылезшим из могилы мертвецом или с явившимся за душой грешника чертом. Особенно суеверными и мнительными были бандиты, этот странный факт был уже многократно проверен гномом на собственном опыте и отпечатан в голове, как неоспоримая истина, хотя Зингершульцо так и не смог понять почему.
«Вроде бы врагов у преступников всегда хватало: стражники, горящие от нетерпения прибить их головы к городским воротам; „коллеги“, позарившиеся на лакомый кусок чужой добычи, да и жертвы далеко не всегда оказывались безобидными овечками. К чему выдумывать врагов, когда их и так полно? Может, воров и головорезов мучают остатки совести? Может, им хочется верить, что есть на свете кто-то, кто страшнее и подлее их? А может, где-то в глубинах очерствевшей души еще теплится надежда когда-нибудь перестать воровать да грабить, когда-нибудь начать все заново? Эта мечта жива, пока внутри неприглядных тел теплится маленькая, подслеповатая и глухая к бедам других душонка. Нечисть же, по мнению людей, занимается как раз тем, что губит, порабощает заблудшие души. Разбойники боятся не умереть, а потерять надежду!»
Грубый окрик и сильный толчок локтем в плечо вывели гнома из состояния задумчивости. Остатки давно остывшего грога облили добротные, только утром купленные сапоги. В глазах Пархавиэля вспыхнула злость, а голова мгновенно повернулась в сторону обидчика. Однако кулак опустился, так и не взмыв вверх, пальцы разжались, так и не сломав ребер обидчика. Перед гномом стоял стражник, притом не желторотый юнец-новобранец, а ветеран-сержант. Длинные усы грозно шевелились, а из расширенных ноздрей служителя порядка шел пар, или, быть может, Пархавиэлю это лишь показалось.
– Чё встал, бочонок, дай пройти! – рявкнул служака, брызнув слюною гному в лицо, а затем, оттолкнув обомлевшего Пархавиэля с прохода, вышел на площадь.
«Хорошо, что про бумаги не спросил, – подумал гном, быстро поставив на стойку кружку и поспешив смешаться с толпой выходящих из таверны. – У меня же их нет. Границу бродом перешел, да и дорожную пошлину ни разу не платил. Заберут еще, чего доброго, на каторгу, налоги, за то, что я, негодяй эдакий, имперскую землю топчу, отрабатывать. Вот и будет мне южное побережье, вот и встреча с Гифером под жарким солнцем!»
Внезапно осознав, что он бродяжка, то есть существо вроде бы пока ничего предосудительного не совершившее, но тем не менее находившееся вне закона, Пархавиэль решил немного изменить свои планы. Центр города для него был закрыт. Слишком много патрулей стражи бродило среди домов богатеев. Днем люди герцога не обращали на него внимания, а вот ночью про документы обязательно спросили бы. В бедные кварталы стража не заглядывала, но там нечего было делать и ему. Народец безденежный, если кого и спасешь, то кроме черствой краюхи хлеба ничего не заработаешь.
«Нужно бродить вокруг центра, на стыке богатых и бедных кварталов. Искать кабаки для середнячков; для тех, кто не слишком богат, чтобы иметь дом в приличном месте, но уже смотрит на соседей свысока, или, наоборот, для тех, кто когда-то преуспевал, а теперь медленно опускается на общественное дно, – нашел золотую середину гном. – Нет, точно. Если прицепится стража, я сбегу, в темной подворотне среди трущоб скроюсь, а если грабители на подвыпившего середнячка нападут, я как раз из задворок и появлюсь».
Нелегкое решение было принято, у находчивого гнома оставалось примерно два часа, чтобы как следует изучить местность, проработать маршруты и пути отступления.
Тело стремилось упасть вниз, но неизвестная сила удерживала его от падения и влекла по канату в темноту ночного парка. В ушах засвистело, на Флейту быстро надвигались кроны деревьев и грозная изгородь, ощетинившаяся остриями торчащих кверху пик.
«Только бы не упасть, только бы не упасть! – вертелось в голове девушки. – Если на мостовую, есть шанс выжить, а если…» В воображении Флейты промелькнула ужасная картина. Ее мягкое, подобное сочной ягоде тело налетает на стальные штыри забора. Брызжет кровь, а ее еще не успевшая смириться со смертью плоть бьется в конвульсиях, дрыгает конечностями в предсмертной пляске.
